Понедельник. Наша команда побеждает. 3:4

Галочка тут же подхватила меня под локоть, я прикрыл ладонью ее озябшую руку и мы не спеша побрели в ночи, поскальзываясь на никогда не чищеном гололеде и поминутно стукаясь друг о друга.

Девочка плотнее и плотнее прижималась ко мне, почти повиснув на руке. Ее бедро все явственнее терлось об меня. Я не сторонник спешки. События должны развиваться сами собой, лишь изредка подправляемые умелой рукой режиссера.

К середине пути она сказала: – Я устала и замерзла.

Что может предложить джентльмен даме поздним вечером на задворках спального района рабочего города? Я оглянулся по сторонам. Континенталя или хотя бы Ритца рядом не наблюдалось. Гордо отвергнув раскуроченную трансформаторную будку, мы пошли к подъезду панельки.

Строение когда-то служило общежитием. Общежитие перепрофилировали в квартиры и через центральный подъезд в него проникали жители, а второй вход с торца здания запирался и использовался как склад хлама, который жалко выкинуть.

Через главный вход бывшей общаги в примеченный мною подъезд проникнуть было нельзя, так как проходные длинные коридоры, ведущие к нему, жильцы предусмотрительно перегородили решетками.

Но именно у этого подъезда была одна известная мне особенность, но то длинная история и не сейчас.

Мы подошли к двери. Заперто.

Я осмотрел закрытый изнутри засов, стальной штырь которого виднелся сквозь узкую щель. Да, все как раньше, ничего не изменилось. Я отломил с ближайшего дерева короткую, довольно толстую и хрупкую на морозе ветку. Зубами расщепил ее пополам. Получился эдакий полукруглый нож-шпатель. Девчонка с интересом наблюдала за мной. Про путь домой она, похоже, уже забыла.

Отогнув войлочную обивку, прикрывающую ответную планку замка я еще раз осмотрел сделанную ранее доработку механизма запирания двери.

В общагу когда-то ходили молодые горячие люди, не признававшие запертых дверей. Замок регулярно выбивался дважды в неделю и, наконец, был поставлен героических размеров круглый засов из шестнадцатой арматуры, защелкивающийся за насмерть прибитую к косяку пластину. Пластина снаружи и изнутри прикрывалась войлоком. Конечно, особо желающие могли выбить дверь и с косяком, но это уже моветон. Самые желающие из желающих нашли более изящный выход. Пластинка оказалась короткой, как и сама дверь, которая висела в петлях с перекосом и в щель над нею изрядно сквозило. В деревянном косяке над запорной планкой был пропилен паз точно по ширине засова. Изнутри и снаружи творческое улучшение механизма заботливо прикрывали полосы войлочного утеплителя.

– Смотри, Галя, – сказал я, вставив палку-толкалку в паз за отогнутым войлоком. – Сейчас я нажму на дверь, а ты надавишь на палку и толкнешь влево.

Девчонка кивнула. Я вжался спиной и рывком поднял полотно на несколько сантиметров. Она толкнула палку, засов лязгнул и створка открылась.

– Ты точно металлург? – подозрительно спросила она.

– Я по механике, вообще-то, – сознался я.

Уточнять она не стала. Мы прошли в подъезд.

Галочка стояла около узкой едва живой батареи под окном на пролете между этажами. Из щелястого окна дуло холодом. Я прижимал ее к батарее. Руки мои лежали на ее животе. Девочка училась на повара-кулинара и увлеченно рассказывала о себе. Беседовали мы уже довольно долго. Торопиться никогда не надо.

Теплая ладошка накрыла мою, лежащую поверх ее курточки.

– Да ты же совсем замерз! – сказала она, ощупывая мои руки, обдуваемые из щели на окне.

– Да! Замерз. И кому как не кулинару знать, что лучше всего в мороз согревают горячие булочки.

– Обойдешься! – девчонка звонко засмеялась. – И, к тому же, у меня есть парень! – строго добавила она.

– Да-да, вратарь, я помню, – подтвердил я.

Меня дразнили, это было очевидно, но немного терпения, такта и правильно посланные шайбы влетят в ворота сами собой.

Она задом оттолкнула меня, развернулась и села, прижавшись спиной к радиатору.

– Садись, – пригласила болельщица потерявшегося вратаря.

Я присел на корточки перед нею.

– Грейся! – кулинарша протянула ко мне синий дутыш из которого торчала ножка в красных колготках. Дальний край колготок терялся в полумраке под курточкой, в районе булочек, без которых я должен был обойтись. Я прихватил ее под колено, Галка согнула ногу и моя рука оказалась зажата в мягком плену. Со второй рукой была проделана такая же операция. Глаза грельщицы сверкали в полумраке подъезда.

Сидеть было неудобно, руки и ноги затекли, но я не жаловался. Сквозняк с окна пролетал над нашими головами и холод отступил под внутренним жаром двух говоривших ни о чем, просто болтавших о жизни тел.

Девочка рассказывала о подругах, о своем городе, о хоккейной команде, за которую болела. Мне была с гордостью показана майка с большой буквой «М» на груди. Буквы я видел всякие, груди тоже, но отчего бы и не посмотреть, если показывают. Я не спешил. Надо уметь внимательно слушать собеседника. Разговор опять вернулся к учебе. Будущий кулинар-кондитер делилась рецептами выпечки.

Если собеседник увлеченно, с азартом говорит о том, что ему интересно, то лучше не перебивать. Но и молчать, однообразно поддакивая, тоже не выход. Я потискал девочку все еще зажатыми у нее под коленками руками и попытался продвинуться дальше, но меня не пустили.

– Вообще-то из сдобы я булочки больше всего люблю. Мягкие и горячие – сказал я.

Галочка засмеялась, глаза заблестели еще ярче. – Ой, все бы вам булочки помягче, да еще попробовать дать, – хихикнула она.

– А то! Как некулинар кулинару дарю рецепт! Берем две горячие, упругие, свежие булочки, месим-месим-месим и потом суем между ними сосиску. Рецепт простой, но многим нравится.

Будущая повариха опять хихикнула, зарделась и распрямила ножку, затем другую. Я выпростал и размял затекшие покалывающие ладони.

– Кулинаааар-хоккеист, – ехидно сказала она. – Что еще умеешь?

– Курочку могу пожарить, – подмигнул я. – На вертеле. Чудо как вкусна и сама аж соком истекает, если жарить правильно. Главное не забывать переворачивать. Многим нравится грудка, но по мне так самое вкусное – бедрышки. И ножки лучше пошире разводить, чтобы насаживать на вертел удобнее было.

– Тоже мне, шеф-повар выискался! – хмыкнула Галка и задумалась.

Мы молчали. Она сидела, привалившись спиной к чугуниевому источнику тепла. Я гладил её колени, туго обтянутые красными колготками.

– Ну вот, о еде поговорили и у меня разыгрался аппетит! – с вызовом сказала она.

Намек был ясен, но я люблю красивые розыгрыши, даже если победа уже в кармане.

– Если хочется кушать, то можно покурить. Говорят хорошо заглушает голод.

Девочка недоуменно уставилась на меня. – Аппетит, говорю, разыгрался, – повторила она. – И сигареты кончились.

– У меня есть сигара, – ответил я.

– Ты ж не куришь? – уточнила Галя.

– Но сигара у меня все равно есть. Сигары не обязательно курят. Их берут в рот и сосут с важным видом.

От удивления она открыла рот.

Я полез за сигарой.

Мы опять стояли у окна и общались. Любительница сигар прижалась к батарее, я прислонился к ней сзади, вдыхал сиреневый аромат медно-рыжего хвостика, торчащего из вязаной шапочки и целовал тонкую девичью шейку. Десять минут назад эта шейка ходила взад-вперед как у шагающей по болоту цапли, пока Галочка, вытянув губы трубочкой, взатяг курила сигару, а я придерживал рукой пучок ее волос и под вздувшейся на спине синей курткой на спортивной майке был виден верх номера ^∩∩.

– Какой необычный вечер в чужом городе. Сначала девушку похитил, потом прогулял, а затем и накормил, – притворно сокрушаясь, вздохнула она.

– Тебе не понравилась трубочка с кремом? – удивился я.

– Сойдет на первое! – якобы смутилась сытно перекусившая девица.

– А еще я в хоккей играю! – сказал я и ткнул ее сзади клюшкой.

– Намекаешь на начало периода? Скоро будет вбрасывание? – оживилась она.

– Да, тем более мы только-только начали вас догонять.

– Это как? – не поняла Галя.

– Ну вот смотри, ваши натянули наших три-ноль. То есть всухую. А я только что загнал первый гол в ворота соперника, размочив их! Три-один!

– Ах ты хоккеист херов! – Девчонка пырнула меня локтем, что через ее дутыш и мою куртку было похоже на шлепок подушкой и попыталась наступить на ногу. Я схватил ее за локти и убрал ноги. Она боднула меня в подбородок. Я заломил ей руку за спину. Как два тяжеловеса-сумоиста мы неуклюже топтались по площадке, сопели и обменивались ударами, поглощаемыми толстой зимней одеждой. Карие глаза Галочки горели азартом, румянец играл на высоких скулах.

Мы снова стояли у окна и отдыхали. Галка грела ладони о теплую батарею, я согревал ее сзади и, заодно, грелся сам.

– Продула в силовой борьбе, – сказала она.

– Вчистую! – подтвердил я, двинув бедрами. – Вес всегда имеет значение.

Курточка у девочки в пылу сражения задралась и теперь на спине ее приталенной облегающей спортивной майки была видна нижняя половина номера.

Я отклонился и осмотрел картину целиком. Ярко-красные спущенные колготки прикрывали синие дутыши. Гладенькие, по-спортивному стройные ножки оканчивались отличными булочками. Между булочками была вставлена колбаса.

– Хороший вышел бутерброд из булочек с колбасой, – я с профессионализмом шеф-повара засунул колбасу поглубже, немного смяв булочки.

– Мне тоже нравится, – ответила су-шеф и поправила булочки, пошевелив ими.

– У тебя удивительно ладная фигурка, – сказал я, сжимая узкую, подчеркнутую майкой талию и задирая курточку повыше. От разгоряченного борьбой девичьего тела повалил пар. Теперь напечатанный на спине майки номер я мог рассмотреть целиком. Номер утверждал, что Галка 29-я. На глаз цифра была несколько завышена, но я молод, энергичен и в самом обозримом будущем наверняка заполню вероятную брешь. Пусть будет 29-ой, великодушно решил я, затем прибавил:

– И не менее удивительная майка, как будто на тебя сшитая. Сидит как влитая.

Про Галку на палке можно было сказать то же самое.

– Это моя собственная майка. Я в ней выступаю.

– Ты что, хоккеистка?

– Я – девочка из группы поддержки, – засмеялась она.

Подобные шоу, только-только входившие в моду в нашей стране, я видел по телевизору, но мельком, и потому сразу не понял сути.

– Это как? – удивленно спросил я и сделал несколько толчков.

– Это так, – она передразнивая толкнула меня в ответ. – В конце матча мы выбегаем на лед, дрыгаем ногами и машем помпончиками.

– Примерно так? – я поднял ее на клюшке, отчего ее ноги в дутышах оторвались от пола, несколько раз энергично влупил – ножки задрыгались и потряс ее задницу из стороны в сторону. Помпончик застучал по стеклу окна.

– Ой-ой-ой…. Аааа..а.аааа, ух-ух-ух…. ах…. Ммм…. да, примерно так. Мы должны были выступить после матча и поддержать нашу победившую команду.

– Ваши победили, – сказал я, ставя ее на пол.

– Ну так я ж и выступаю, – резонно заметила она, качнув бедрами и шалаболкой на шапочке.

Я заново проверил, как машут ножки и трясется помпончик на девочке из группы поддержки наших соперников.

– Так ты ж датая была, – удивился я.

– Вот и перепутала где выступать. Похер. Ну упала бы пару раз, болельщикам так даже больше нравится.

Выступление возобновилось и помончик на девочкиной шапочке опять ритмично закачался барабаня по стеклу окна.

– В начале периода наши вашим вот так сзади из-за ворот и вогнали, численно передавив, а вратарь где-то потерялся, – продолжила она разговор. – Прям как мой.

– Я гола не видел, в аккурат места занимали с братом.

– Хи-хи, просмотрел голевой момент, и повторов нет, – поддела она меня.

– Зато сейчас взятие ворот рассмотрел очень подробно, – поддел я ее. – И вратарь так удачно отлучился, – выдал я экспромт и поддел ее еще раз.

– Два-три, – объявила Галя. – Взятие засчитано. Хер с ним. Дырка. Хочу повтор голевого момента. Я не рассмотрела.

Она сложила руки на подоконнике, легла на них грудью, прогнулась и подалась назад.

– Матч уже давно окончился, – напомнил я, прицеливаясь.

– Тогда пусть это будут буллиты, – улыбнулась через плечо Галочка.

– Буллиты исполняют после матча в случае ничьей или в наказание за какой-либо проступок.

– Нехер было из ворот теряться, тоже мне, вратарь.

– Ну ты и сучка! – восхитился я, чмокнув её в ушко и плавно переходя в атаку.

Она сморщила веснушчатый носик и подалась назад, уплотнив контакт.

– Еще какая. Мой говорит, что лучшие броски – это когда не по центру и резко, с оттяжкой, со щелчком. Обожаю хоккей. Грубый, – она расслабилась, пропустила шайбу и шумно выдохнула. К сиреневым ноткам пушистого хвостика прибавился запах алкоголя.

Атаками справа, слева, снизу я мощно, с оттяжкой забивал голы под разными углами во взятые ворота. Сдерживая резкие удары штанги-дутыши шатались, вздрагивали и грозили оторваться от пола. Волна вьющихся волос перекатывалась по задранной куртке.

Финальными финтами я последний раз энергично пробил кручёную серию атак и добил шайбу в сдвинувшиеся таки с места от пропущенного изобилия голов ворота соперника, коленки бессильно подломились и защищенная толстой вязаной шапочкой девичья головка гулко бухнула в задребезжавшее стекло окна. Удар напоминал набат.

– Ты не металлург, ты хоккеист. Нападающий – на выдохе, прерывающимся голосом, выдавила она.

Клюшка стала терять твердость и я, вздрагивая, прижался к девице.

Мы тяжело дышали и молчали. Было тепло и хорошо.

– Ну как булочки? Распробовал? – спросила она.

– Классные булки! И пирожок с колбасой тоже хорошо получился.

– Вот только сливки ты зря сейчас добавляешь. Не по рецепту.

– Извини, не удержался, – ответил я, взбивая сливки.

– А по анекдоту пирожок был с яйцами.

Я вынул колбасу и положил два яйца на гладенькие булочки.

– Ой, колется, – хихикнула она. – С колбасой лучше.

Я заправил опадающую колбасу и сделал последние сочные толчки. Громко чавкнуло.

– Кулинаааар, – простонала Галя.

– Насквозь мокрая, – констатировала поддержка команды противника. – Фу…, – она брезгливо натягивала колготки.

– Будем считать, что это расплавившийся от жарких хоккейных баталий лед.

В это время наверху хлопнула дверь и кто-то, гремя то ли бутылками, то ли банками, стал спускаться вниз двумя пролетами выше. Мы торопливо оделись и покинули гостеприимный подъезд.

Идти оставалось недалеко. Девочка шла медленнее и медленнее. Снег морозно похрустывал под ногами, почти все окна в домах уже погасли и ярко-белая луна освещала спящий поселок. Вокруг редких фонарей сияли красивые гало. Вымораживаемый из воздуха иней искрился в свете луны.

– Как красиво и тихо, – сказала она. Я живу в точно таком же рабочем районе, с загаженными дворами, пропыленным заводом воздухом и черным снегом. И даже подъезд в моем доме похожий. Такой же заплеванный.

Я молчал.

– Красиво как в сказке, – повторила она. – И выебал красиво. Мы пришли.

Перед фасадом длинного панельного дома стоял посеревший от времени Ильич с белой по обшлаг пальто рукой. Руку ему отбили в прошлом году какие-то хулиганы. Новая гипсовая выделялась в полумраке и указывала на дом.

Ленин был воздвигнут на территории то ли фермы, то ли свинарника. Ферма давно исчезла, тех времен я не застал. На Вождя рука у разрушителей строения не поднялась. Долгое время ВИЛенин стоял в чистом поле, оброс молодым лесом и указывал рукой в такие же ебеня, что и первый, но в другую сторону. Потом город расстроился и сам собой обступил заблудившегося в трех березах мыслителя.

Напоследок Галя украдкой прижалась ко мне, сделала шаг и отдалилась:

– Сказка кончилась, – сказала она и быстро пошла к подъезду.

– Галочка! – окликнул я ее.

Она тут же оглянулась, глаза влажно блестели.

– Недорассказана еще одна сказка.

Она непонимающе посмотрела на меня.

– Про Красную шапочку, которая несла свой пирожок.

Она улыбнулась, шмыгнула носом, глаза опять ярко блеснули и ответила: – Так ведь Серый Волк с большим хвостом уже получил пирожок.

– Не распробовал!

– Где живет моя бабушка? – спросила Галочка в Красной вязаной шапочке.

Я молча ткнул пальцем в направлении домика на пустыре за спиной памятника.

Продавливая синими дутышами бело-черный снег, Шапочка весело тряся пышным хвостом и помпончиком поскакала через сугробы, а Серый Волк хищно порысил за убегавшим пирожком.

Наше захолустье отнюдь не Париж. Откуда в нем взяться бабушкам Красных Шапочек? Одни волки позорные водятся.

Домик был домиком Бабы Яги. Точнее избушкой. И даже более-менее похожие корявые курьи ножки имелись. Дальней родственницы Шапкиной бабки дома не оказалось, но если бы той ночью мимо проходили какие-нибудь дети, верящие в сказки, они были бы в восторге! В избушке завелась самая настоящая внучка Бабы Яги. Взметывая растрепавшиеся волосы, она то показывалась из окна домика, то скрывалась в нем, опять показывалась, будто собираясь вылететь в окно на метле, которую плотно оседлала и издав полувздох-полустон пряталась обратно.

Избушка ходила ходуном на сделанных из перекрещенных швеллеров курьих ножках, собираясь сорваться с места и из обращенного к дому передом окна как кукушка из часов юная Баба Яга оглашала окрестности мелодичным всхлипом, вместо тиканья раздавались шлепки.

Судя по частоте шлепков время у странной Бабы-Яги-кукушки неслось вскачь.

Неожиданно Галка подалась назад, уперлась руками в проем окна и наше ритмичное движение нарушилось. Меня застали врасплох. Остановиться я не успел и девчонка впечаталась лбом в металл. Удар смягчила шапочка. Домик загудел.

– Тссс! Он смотрит на нас! – испуганно прошептала сидящая на метле Баба Яга, сжалась в комок снаружи и внутри и еще сильнее вдавила в меня зад.

Я люблю горячие плотные контакты. Благодарно шевельнувшись в ней, я осторожно выглянул из-за ее плеча. Ленин по-прежнему стоял к нам спиной и не обращал на наш разврат никакого внимания. Проживая в шалаше в Финляндии, он видел и не такое, да и умер вовсе не от благородной подагры.

– Вон, да ты по руке смотри! – снова прошипела девчонка, стискивая мой хвост испуганно сжавшимися мышцами.

Белой дланью Вождь пролетариата указывал на уровень окон третьего этажа. Одно из них горело, шторы были отдернуты, в окне виднелся мужской силуэт.

– Мы далеко и в темном домике, а он на свету и ничего не видит в темноте! – уверил я свою подружку-поебушку и нетерпеливо наподдал ей сзади.

– Я так не могу, – заявила она, убрала руки с окна и ухватилась за спущенные трусики.

– Да не видит он ничерта! – разозлился я.

– Может увидеть! – зашептала она, двумя руками решительно потянула вверх трусы с колготками и завиляла жопой, пытаясь соскочить.

Волк я или не волк? Разбойник, прохиндей, злодей! – мелькнула мысль, я пригнул девку за шею и с силой толкнул в окно. Она мигом выпустила трусы, вскинула руки прикрывая голову и полетела вниз.

Маневр удался, как и было задумано. Нижнюю половину Красной Шапочки я успел поймать за бедра. Раскоряченные ноги, обутые в синие дутыши заняли место несуществующих откосов на прорезанной в металле дыре, имитирующей оконный проём избушки. Один дутыш я прижал плечом, свободной рукой разгреб спутанные колготки и трусики и с размаху засадил хвост в уже хорошо прожаренный пирожок.

– Ааа… Сука! Больно же, пусти! – приглушенно заорала Галка и дрыгнула ногой.

Зубы и руки, вооруженные маникюром, находились за окном избушки и угрозы не представляли, ногами отбиваться она боялась, так как лететь хоть и невысоко, но вниз головой. Орать тоже громко не стоило, в морозном ночном воздухе звуки хорошо слышны.

– Три-три! – комментаторским голосом громко объявил я, сильно, ладонью плашмя хлопнул девчонку по спине, сбив ей дыхание и поудобнее навалив прекратившее борьбу, покорно обвисшее тело на острый лист-подоконник смачно и безжалостно вбивал гол за голом в ворота девки соперников. Та протяжно стонала и, признавая очередное взятие, понуро качала головой, помпончиком и болтала ногами. Густой запах шел от сверкающих белизной липких ляжек, обрамленных синей курткой и подчеркнутых красными колготками.

Я готовился к финальной атаке и остановился, тиская бедра вражеской болельщицы, такие маняще-недоступные несколько часов назад, а теперь привычно знакомые и горячо согревающие руки.

– Классный получился хоккей, хотя и грубый в финале. А наши вашим все равно жопу надрали! – гордо заявила висящая вниз головой фанатка чужой команды и попыталась вползти в домик. Ничьей девчонка признавать не хотела.

Я не жесток по натуре и не склонен к насилию, но, с другой стороны, она сама напросилась, да и не увижу я ее больше никогда. К тому же ничья – это как-то неопределенно.

– АВОТХУЙ! – заявил я. – ОВЕРТАЙМ! – И ткнул скользким от её и моих выделений концом в мишень на два пальца выше.

Зачем женщине ноги? – спрашивается в одной пошлой присказке. Чтобы мужик не промахивался. Я не промахнулся. Точное попадание было подкреплено плавным нажимом и завершено мощным добитием.

Текущая как сучка и все еще находящаяся под легкой алкогольной анестезией девица замерла. Потом растерянно сказала: «Ай…..Ой-ой-ой» и заплакала. Это не были слезы боли. То был психологический срыв после долгого, сумасшедшего, насыщенного эмоциями и событиями дня.

Баба Яга негромко рыдала, свесившись из окошка и сквозь зубы материлась.

– Скотина! В задницу! – всхлипнула он.

– Если жопа шире плеч, нечего ее беречь! – возразил я и еще энергичнее принялся метелить так удачно попавшую под раздачу нечисть.

Все было кончено. Финальный удар в многострадальный зад завершился последними редкими каплями и я втянул ведьмочку в домик, так и не сняв с хвоста.

Мы обессилено упали на ледяной пол. Я поддернул штаны и положил Галю на себя, прикрыв ее полою куртки.

– Сволочь, – беззлобно сказала она. – Накидал четыре – ноль и новые ворота распечатал, – и заулыбалась. На глазах все еще блестели подсыхающие слезы. – Попку больно, – детским голосом добавила Галочка и поморщилась.

– В хоккей играют настоящие мужчины! Мужчины не плачут! – ответил я, вытирая ей слезы.

В окно светила яркая звезда. Мы лежали на металлическом полу без движения. Было холодно и тихо. Остатки тепла покидали разгоряченные тела. Я гладил под полою куртки ее обнаженную ножку, все больше и больше покрывающуюся мурашками. Внутренняя сторона бедра была мокрой и липкой. Магия спортивной ночи таяла.

– Вот так съездила с парнем в гости, – сказала Галя. – И пирожок не донесла и булочки проебала.

– Тебе пора. Уже очень поздно, наверняка волнуются, могут в милицию пойти.

– Да, – с сожалением ответила она и стала приводить себя в порядок.

Ленин опять показал на окошко. Там отдернулась штора и снова мелькнул силуэт.

– В душ сходи обязательно, – на всякий случай напомнил я.

– Угу, – она уже была полностью одета. – Вратарь перенервничал, сейчас извиняться будет, что потерял, в ворота полезет, а там шайб понабросано во все углы.

Девчонка хохотнула. Характер у нее был легкий.

Галка одернула курточку и вылезла из избушки.

Я выглянул в окно. Девочка из чужой группы поддержки, помогшая нашей команде обыграть соперника, сделала несколько шагов к дому по своим следам, обернулась и сказала: – Прощай, Серый Волк! Классная игра. Нисколько не жалею, что продула.

– Прощай, Красная Шапочка, – ответил я.

Она быстро, немного нараскоряку поскакала к подъезду и скрылась за дверью. За шторой опять выглянул силуэт. Потом он обернулся и резко пропал. Вратарь пошел встречать свои потерявшиеся ворота, в которые он пропустил столько голов, а я побрел домой.

Точка.

Из второго, последнего, и еще более странного моего знакомства со спортом я сделал надлежащие выводы.

Спорт – благородное состязание смелых и отважных.

Опаздывать на матч нежелательно, но, даже опоздав, поболеть никогда не поздно.

Спорт любит удачливых. Если повезет – накидаешь ты, если нет – накидают тебе.

Благородное состязание иногда превращается в грязную игру, жесткую, жестокую и даже кровавую.

Проигранный матч никогда не поздно переиграть, а то и выиграть в овертайм задним числом.

После этой длинной-предлинной главы, описывающей мои сложные отношения со спортом, читатель, надеюсь, лучше поймет те удивительные и драматичные соревнования, зрителем, арбитром и участником которых я побывал.