Странная книга сухопутного капитана в зеленой шляпе
Часть первая. Про завод
Эпиграф
– Про попаданку какую-то. Из нашего времени в волшебное средневековье угодила и там колдуньей заделалась. Теперь мучается. И я уже тридцать страниц мучаюсь, еще сорок по диагонали просмотрел.
– Так, с накидом и изнаночная. Запомни, шестьдесят восемь. Вдруг забуду. Чем попаданка занята?
– Болтается по сюжету как герой в проруби в компании тупого мужлана, гнома, гоблина и второй стервозной девицы.
– Любовная линия имеется? Красотку все хотят? Сколько было? Шестьдесят восемь? Я кивнул и листанул на обложку. На ней грудастая блондинка терлась об меч и нежно обнимала старинный фолиант.
– Должна быть, но пока все запутанно. Мужлан туп, отвратен и хочет махать мечом, гном ростом не допрыгнул и жаден не в меру. Гоблин… ну это уже скотство какое-то.
– Есть вторая девица, – начала супруга и запнулась. – Так, я сбилась со счета, двадцать три, двадцать четыре….
– Прелестно. Две девицы – современно, но не моё.
– Двадцать девять. Главный злодей, – подсказала жена. – С ним и пойдет развитие любовной линии.
– Люди учились специально, институты заканчивали, владеют сложным инструментарием литературной выразительности языка, – продолжил я. – Этот, например. Я рецензии на него смотрел. Критики утверждают, что автор мастерски удерживает внимание, используя тропы: аллюзии, коннотации, контаминации, аллегории и какие-то метонимии. Я и слов-то таких не знаю. Какие еще тропы? Кто вообще эти тропы натоптал? Пушкин? Как же мне книгу писать?
– Помнишь, чем мы утром завтракали?
– Да. Гренки, яйца всмятку, мед и чай.
– А чем обедали?
– Окрошка была, кажется. А на ужин холодец и рюмочка.
Я еду на завод (пролог)
Начало. Сфера Отрицания
Завод поит, кормит, одевает, воспитывает, проводит плановые ремонты в заводских поликлиниках, продлевая амортизационный ресурс расходного материала и, наконец, утилизирует отслуживший свой срок оборотный человеческий капитал.
Я еду на завод.
Назад в мастерскую я вернулся высоко задрав нос, гордый первым удачно выполненным поручением наставника. Голову венчала новенькая белая каска. Шеф посмотрел на меня и промолчал. Широкий удивленно крякнул.
Я был молод и неопытен. Про цветовую иерархию касок мне объяснили позже, случайно украденное средство индивидуальной защиты осталось у меня до самого конца этого относительно недолгого периода моей эпизодической трудовой карьеры на комбинате. Мужчина в золотых очках не мелочился или забыл о потере, а местное начальство помельче вначале не успело, а потом уже не решилось изъять каску. Я, слесарь четвертого разряда, был единственным работником смены в белой каске.
Я постучался, толкнул дверь и вошел. В помещении было жарко натоплено и накурено, стекла тут же запотели, я ничего не видел. Гомон голосов стих. Повисла тишина.
- Ну, здравствуй милый человек. Проходи, гостем будешь, - произнес хриплый голос.
- Начальничек пожаловал, - произнес еще один голос. Гундосые, с издевкой, нотки мне не понравились, но отступать было поздно.
- Да из него такой же начальник, как из тебя пианист, - вмешался в разговор бас.
- Ты сядь, сядь, мил человек, коли пришёл, - снова сказал Хриплый вставая. - В ногах правды нет.
Сквозь затуманенные стекла я видел, как тень поднялась и переместилась куда-то в темный угол. Следом за нею поднялась еще одна. За длинным столом образовалась двойная брешь.
Работы не надо бояться, работу надо любить
Несколько ранее, в блужданиях по цеху я как-то заметил тщедушного паренька в слишком большой для него суконке, который залез на ограждение площадки и намеревался спрыгнуть в сталеразливочный ковш, опасно балансируя на перилах.
Сделав рывок, я поймал самоубийцу за загривок и попытался вытянуть из опасной зоны. Чувак проявил неожиданное упорство, локтями уцепился за перила как клещ и лягнул меня. Руки его были заняты какой-то палкой, которой он, вытянув от усердия губы трубочкой, сосредоточенно тыкал в расплавленный металл.
Поступила заявка на ремонт крана с холодного склада.
Брек пошевелил бровями, посмотрел на часы – они показывали седьмой час вечера, и решил, что слишком часто переваливать работу на дневников – моветон. Мы с Широким отправились в путь.
Холодный склад назывался холодным потому, что отопление и горячее оборудование в нем отсутствовало начисто. Зимой там стоял лютый мороз, но название свое он получил из-за груд металлолома, которым был завален. Участки с разогретым металлом считались горячими, остальные – холодными.
- Ай! Ааа! Не туда! - отозвалась Танечка и быстро поправила меня ловкими пальчиками с ярко-красным маникюром. - Давай.
- Ты давай! - передразнил я.
Крановщица склонилась над оборудованием.
- Есть контакт! - объявил я.
Мы отплясывали популярную в те годы ламбаду, цокая по полу чечетку одинаково подкованными ботинками. Девичьи ладошки стучали в дверцу шкафа. Жесть гулко вибрировала. Наконец, Танюшка повисла на мне, обмякнув телом, в пульсирующей горячей глубине проскочила искра и стальные носки рабочих ботинок судорожно выбили финальный заковыристый аккорд по металлу профнастила.
– Потная, – поправил я.
– Мокрая, – уточнила девочка. – А ничё так шишка.
Я ощупал её затылок, извиняясь за грубость, стал оправдываться, что крови нет, но шишка, похоже, будет приличная.
– Ты совсем тормоз? – она обняла меня за плечи, обжала мышцами и прогнулась, уплотнив контакт.
Я машинально толкнул в ответ и зачем-то опять открыл рот.
– Заткнись и еби, – обрубила странная крановщица.
Понедельник
Проходная, рабочее место, практикантки
Завод огромен. Насколько он огромен, не знает даже он сам. Нельзя понять, где кончается завод и начинается рабочий поселок. Одно плавно перетекает в другое и даже названия одинаковые. Завод живет своей жизнью, как загадочный монстр, тяжело шевеля щупальцами железнодорожных составов, дышит десятками труб, сияет в ночи тысячами неспящих глаз-прожекторов. Завод никогда не спит. Завод всегда голоден. День и ночь он пожирает пищу и изрыгает продукты жизнедеятельности.
Завод всеяден и может переварить абсолютно всё. Но больше всего он обожает уголь и руду. Любимое кушанье глотается стовагонными составами, которые непрерывным потоком идут через город, громыхая на стыках рельсов, пыля и окрашивая дома, дороги, людей в черные и рыжие оттенки и исчезают в недрах гиганта.
Люди вокруг бредут, сонно сгибая бедра. Поднимают над ступенькой голени, переваливают носки уже с утра устало поникших ступней, твердо укрепляются на взятой позиции, напрягают мышцы бедра и втягивают бесформенные, укрытые слоями одежды и плоти – следствие возраста и неправильного питания – тела на следующую ступеньку и цикл повторяется.
У фиолетовых ног все иначе. Лишь чуть-чуть напрягается стопа, но этого хватает, все мышцы икр проступают под тонкой пленкой лосин,
Наконец разговор стих. Высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению и ударили по рукам, но в бюро по-прежнему стояла тишина.
– Александр Васильевич, подойди сюда, дело есть, – подозвал меня мой шеф. – Я тебе невест сосватаю. И ключ от кабинетика прихвати.
Козай принес работу
По возвращении в кабинет я обнаружил, что стол предательски подкинул работу. Работа сидела на столе, покрывая грязью с суконных штанов и без того не самую чистую столешницу и тыкала толстым пальцем в купол Феофила.
– Здорово Старый, я по делу, – сказал Козай. – Ты же рад меня видеть?
– Он Феофила пальцем ткнул! Два раза! – подала голос Леночка.
– И свинорой на столе обеденном развел, – поддержала ее «Электричка».
– Руки от гриба убрал быстро! И жопу со стола тоже!
Мы переглянулись. Точнее переглянулся я. Козай, завороженно открыв рот, смотрел на желтоволосую блондинку. В унисон Леночке я поцокал языком, направляясь к шкафу за верхней одеждой. Костя с трудом оторвался от созерцания ярко-фиолетовых рельефных бедер и туго обтянутых свитером выпуклостей и с мольбой посмотрел на меня.
Я с сомнением посмотрел на девку. На мой счет она наверняка заблуждалась и по ее шкале возрастов я проходил по категории пацан-чувак-парень, с которым можно «почапать в столовку», но Костян-то по этой же шкале классифицируется как мужик. Ну да то ей решать, подумаешь, на ультрафиолет мужиком больше пялится – от нее не убудет.
Футбол театра Ленинского комсомола (Ленком)
Болельщиком я также не стал и вживую посетил стадион в этом качестве всего два раза в жизни.
Первый раз случился когда я был еще в совсем юном возрасте. По жуткому блату родителям достались три билета на матч звезд Ленкома под руководством самого Марка Захарова. Звезды играли дружеский матч по улучшению связей столицы и регионов против актеров нашего местного театра. Страна зорко следила, чтобы известным людям жизнь не казалась медом и периодически даже самые из самых вынуждены были ездить на подобные культурные мероприятия в отдаленные уголки родины.
С чувством исполненного долга Абдулов побрел в тылы гостей.
Наш вратарь выпнул мяч от греха подальше и игра приобрела затяжной позиционный характер.
Дальний от меня край поля был надежно перекрыт только что промеренной уже уковылявшим Абдуловым лужей. Большие звезды в рядах гостей и хозяев кончились и фланг по обоюдному согласию команд объявили нейтральными водами.
Центр поля, причудливо испещренный следами, ямами, буграм и даже кажется колеями для активных действий подходил слабо. Сражение сконцентрировалось на ближнем ко мне крае.
Хоккей. Металлург против Металлурга (3:0)
На хоккей меня заманил брат. Болельщиком был он, а я за компанию через много лет решил еще раз посмотреть, что же это такое «болеть вживую».
К тому времени в дополнение к открытому стадиону, где едва не сгинули несчастные ленкомовцы, построили крытый Ледовый дворец, погода над которым была не властна.
Итак, мы с братом шли на хоккей!
В СССР, как известно, было всё. И это всё давалось по блату и очереди. Блат у братана был, но хилый.
Матч транслировался по Первому каналу, болтун был привезен телевидением с собой и тоже был столичной штучкой.
– УРРААА! ГоООООЛ! – вопил он, не замечая молчащий стадион.
Возможно все еще обошлось бы, но из кучи в воротах неожиданно выскочил недостаточно плотно забитый туда наш хоккеист и набросился на ближайшего к нему соперника. Парень был юн, горяч, мелок и зелен. Перекосив рот, как готовящийся вот-вот заплакать в истерике ребенок, отважный недоросль врубился в нападающего команды соперников – матерого амбала с усеянной шрамами мордой.
Громила был виноват в поражении меньше всего. Значительно позже игроков его амплуа стали называть «тафгай», тогда их звали вышибалами, а так как соперники играли довольно чисто, если не считать разрешенной
Раз Ильич, два Ильич или Галка на палке
Братан жил в центре, но великодушно помогал старшему уехать домой, справедливо полагая, что один я не справлюсь. В первый подошедший двойной «Икарус» он меня не пустил. – Ждем другой, в этом затопчут, – буркнул он.
Второй автобус показался минут через двадцать, время позднее, ходили автобусы нечасто, пропустив два и отстояв на остановке час, можно было неслабо замерзнуть. Мерзнуть никто не хотел, народ волновался, намечался третий период хоккея. Рубка та же, только без лат.
– Чей?
– А я не рассмотрела. Мужик какой-то.
– С бородой? C бакенбардами?
– Да не помню я.
– Сидячий?
– Чего?
– Сидит? Ну «мужик» этот?
– Нет, он рукой показывает.
– Тьфу, ты, дуся, – обругал я бестолковую девку. – Куда всем идти у нас показывает один мужик. Нет, улица не Ленина, – прервал я ее возражения, – но мужик – он. Я знаю, куда тебе надо.
Через остановку мы сошли и я повел недораспробованную мною попутчицу к дому чьей-то там тетки.
Мы удалялись от магистрали вглубь поселка и разговаривали. Разговорный жанр – моя сильная сторона. Район бандитский, девушка одна и растеряна. Постепенно мы шли все ближе и ближе.
Наша команда побеждает. 3:4
Теплая ладошка накрыла мою, лежащую поверх ее курточки.
– Да ты же совсем замерз! – сказала она, ощупывая мои руки, обдуваемые из щели на окне.
– Да! Замерз. И кому как не кулинару знать, что лучше всего в мороз согревают горячие булочки.
– Обойдешься! – девчонка звонко засмеялась. – И, к тому же, у меня есть парень! – строго добавила она.
– Да-да, вратарь, я помню, – подтвердил я.
Я молчал.
– Красиво как в сказке, – повторила она. – И выебал красиво. Мы пришли.
Перед фасадом длинного панельного дома стоял посеревший от времени Ильич с белой по локоть рукой. Руку ему отбили в прошлом году какие-то хулиганы. Новая гипсовая выделялась в полумраке и указывала на дом.
Ленин был воздвигнут на территории то ли фермы, то ли свинарника. Ферма давно исчезла, тех времен я не застал.
Судя по частоте шлепков время у странной Бабы-Яги-кукушки неслось вскачь.
Неожиданно Галка подалась назад, уперлась руками в проем окна и наше ритмичное движение нарушилось. Меня застали врасплох. Остановиться я не успел и девчонка впечаталась лбом в металл. Удар смягчила шапочка. Домик загудел.
Обед
...
– Чё? – спросила Катя.
Чувствуя, что внимание мужчин переходит в иносказательный разговорный жанр, который был ее слабым местом, девка попыталась повлиять на беседу со своей лучшей стороны.
Под столом ко мне прижалась нога. Не коснулась краешком, не соприкоснулась коленом, а уверенно впечаталась изгибом бедра. Контакт был плотным и грелка заработала замечательно. Ноги – это сила!
Анечка глянула на довольное, оживившееся лицо своей подруги-соперницы, посмотрела на мою напряженную морду, улыбнулась уголком рта, хитро прищурилась, отложила вилку и протянула руку за яйцом. Свою подругу она, похоже, знала как облупленную.
Беседа между Козаем и Катей, получившая столь мощный поворот сюжета забурлила с новой силой. Друг азартно объяснял разницу между различными типами PC, сравнивая их по размеру и быстродействию. Деваха расцвела и весело гоготала. Ее нога, которой она умело взяла ситуацию под контроль, по-прежнему лежала на моем колене. И покачивать ею сучка не забывала.
Я же опять смотрел на Анну.
Несчастный случай
Несмотря на мою раздолбайскую дисциплину, о которой уже упоминалось и некоторые слабости и недостатки, которые также были и будут названы далее, работать я умел, причем работал быстро и творчески, за что меня ценили и многое прощали.
Судьба, только что выкинувшая на мою долю такой необычный обед, дала трещину и подкинула крайне неприятную работенку.
На производстве произошел несчастный случай.
Несчастные случаи никто не любил, но заниматься ими было необходимо. Каждый нулевой, то есть смертельный исход, требовал составления кучи бумаг, среди которых почетное место занимали планы, эскизы и схемы с детальным описанием, составляемые прямо на месте происшествия. Опытным путем (а смертельные случаи на заводе происходили с завидной регулярностью), было вычислено, что ошибки неизбежны, важные детали обстановки выпадали, размеры пропускались, искажались, часть ставилась неправильно и в результате к началу работы комиссии разобраться в причинах трагедии было крайне непросто.
После изрядной беготни, рукописных набросков, цифровых фотографий и карандашных зарисовок, требовалось дополнить полученный результат текстовыми комментариями и ничего не профукать. Работа, как всегда, нужна была еще вчера, но в силу специфики события, разрешалось предъявить ее следующим утром к полудню. Работать полагалась до победного.
Вторник
Про шефа, тяжелую работу и должностные обязанности
Примерно с час ушел на канцелярскую работу – распечатку снимков, вёрстку, вбивание надписей, щелканье скоросшивателем и прочие мелочи. К сроку я успевал, поэтому особо не спешил.
Настроение было хреновое. Меня накрывала меланхолия. Как так получилось? Почему? Или это судьба? Хлоп и все деньги мира ничего не исправят. Кто были эти двое? Настроение испортилось, я мрачнел больше и больше.
Наконец завязал тесемки на папке, подводящей итог двух случайно и удивительно бессмысленно потерянных жизней и направился к столу шефа. Работу эту я делал не для него и не должен был ее делать, но особое положение иногда накладывает и особые обязанности.
Шефа я уважал и считал нужным держать его в курсе своей «присовокупленной» разными другими отделами деятельности, которая работала на наш авторитет, но занимала иногда значительную часть моего и так не слишком напряженного рабочего графика.
Положив папку на стол, я встал рядом с соответствующей случаю грустной миной. Юрий Семенович развязал тесемки и с ответным дежурно-скорбным выражением лица мельком пролистал документы, отдавая дань неприятной, но с неизбежной регулярностью повторяющейся процедуре.
В этот раз ритуал изменился. На середине шеф споткнулся, внимательно всмотрелся в снимок.
– Александр Васильевич, если вы не ознакомлены с должностной инструкцией, это целиком и полностью ваша вина, – безапелляционно заявил он.
И пока я, открыв рот, пытался понять, как же так, только начал работать и уже виноват, он добавил:
– Если вам в вашей трудовой деятельности требуется должностная инструкция, то сядьте и напишите её, а потом следуйте ей, неукоснительно соблюдая все перечисленные вами пункты.
Павел Федорович замолчал и продолжил терзать мышь. Шеф снова уткнулся в монитор.
«Это я удачно зашел», мелькнула в моей голове мысль. Работа постепенно начинала мне нравиться.
Два капитана или русалка на форштевне
– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – поприветствовал его я. Крепкий дядька, мастер спорта, когда-то давно тренировал меня в борьбе и плавании. Значительных успехов в спорте я не достиг и помешали мне в этом две пословицы: «Сила – уму могила» и «В здоровом теле – здоровый дух, на самом деле – одно из двух».
Чопик, Уроборос и устранение течи в семейной лодке
– Саша, меня вот-вот сведет судорогой, – сказала Верочка.
– Ты же сама требовала держать ноги прямыми, а я тебе говорил, что колени лучше сгибать.
– По привычке взяла мысль в голову и думаешь? Не насвистелась? – строго спросил я.
– Я пошлю его учиться! – уверенно выговорила Верочка, не слыша меня.
Мудрить я не стал и, испытывая ощущение дежавю, выдал опробованную домашнюю заготовку про спасение утопающих, рожденных ползать и гранит науки.
– Я пошлю его на спортфак. Если не потянет, то гранит этой науки я разгрызу сама, – сказала будущая учительница маленьких детей и взрослого мужа и посмотрела на меня.
– О, боже, сколько времени? Кажется я не проспал и часа.
– Ты проспал почти три часа и сейчас уже половина шестого утра! Подъем! Шевели задницей!
Тяжелая работа или коньячно-конфетный сейф
Ну был и был, мало ли кто с кем гоняет чаи по утрам и чистит зубы чужой щеткой. Я толкнул дверь в кабинет и вошел.
Компьютер шефа был запущен. Принтер жужжал вовсю. Около него хлопотал Юрий Семенович, извлекая второй отпечатанный лист формата А3. Первый лист, плотно покрытый новенькими проездными, лежал рядом.
Тело гудело и ныло. Во рту все еще отдавался привкус ядреного «Поморина» – пасты советских времен, делавшейся из зарина, зомана, фосгена, иприта и небольшого количества синильной кислоты. В животе урчало от сгоревшего омлета. Я был зол.
Иногда в поисках работы на день я заходил в архив, где работала милая девушка со старинным славянским именем Олеся, печальными глазами и немого полноватой, туго обтянутой джинсами попкой.
Противно поскрипывала рассохшейся фанерой полка с озвученным номером. Работница архива держалась за нее побелевшими от напряжения пальчиками, прерывисто дышала и охала. Бирюзовые бусы на склоненной шейке тряслись и стучали подобно кастаньетам, шоркая тяжёлой золоченой брошью в форме жука по растрепанным папкам.
Бывало шло и не по резьбе.
Вагоноперекидыватель
– Двери закрываются, следующая остановка «Вагоноопрокидыватель», – объявил механический женский голос и электричка отошла от моей станции. Проспал и проспал, подумаешь, делов-то. Сойду на следующей, прогуляюсь пешочком до конторы, припозднюсь на полчасика, тем более, говоря формально, на работу я не опоздаю, так как буду идти по территории завода.
– Вагоноопрокидыватель, – напомнил голос, я встряхнулся и стал пробираться к выходу.
Остановка была названа в честь оборудования, предназначенного для разгрузки поступающего на завод угля. В маленьком по заводским меркам здании, размером с небольшую пятиэтажку скрывалась здоровенная решетчатая труба, внутрь которой мог въехать открытый полувагон, груженый углем.
Прозвучало нехорошее слово. Труп. Трудовичка, бывший эколог, без году неделя охранница труда, побледнела. А что вы хотите? Издалека несчастный случай выглядит как неприятная бумажная работа, вблизи же он смотрится как очень некрасивый труп, подчас настолько непрезентабельный, что и блевануть с непривычки можно.
Я выразил удивление, что пусть и смертельное, но не такое уж и редкое на заводе событие, остановило непрерывное производство.
– Темно как в могиле. Где освещение? – спросил я.
– Лампочки спиздили, – порадовал мастер и посветил фонарем на технологический люк – вырезанный в стальной переборке прямоугольник, размером два метра на метр, прикрытый листом металла. – Открываем?
Мужики с трудом сняли и грохнули на пол выгнутый давлением угля толстый рифленый лист, закрывавший люк. Перевернутый выпуклостью вниз, лист закачался, отбрасывая в чахлом свете фонарей тень, напоминающую крышку гроба.
Самый умный
– Знаешь, Василич, тут такое дело... часть бумаг уже написана. Объяснительные, служебная. Передали вместе с покойником.
– Щедрый подарок, – удивился я. – Это кто ж такой умный в смену работает? Алла Рудольфовна, кому-то будешь должна как земля колхозу.
– С конторы рано утром звонили, еще предыдущая смена не кончилась. Какой-то Юрий Семенович, я не знаю кто это. Он и распорядился.
Я с благодарностью подумал о шефе, который, если честно, немного подставил меня, умотав на планерку.
Мне было все равно. Я посмотрел в темный угол площадки, где смутно выделялась прикрытая рваниной груда плоти, когда-то бывшая человеком, которого растили, любили, который мечтал о чем-то, надеялся, во что-то верил и где оно все теперь? Выброшено за борт жизни, ушло в пучину, кануло в тёмную бездну как треклятый уголь, унесший вслед за собой чью-то жизнь. И ничего не поправишь. Вот это проблема. Потеря. Сама жизнь потеряна. Чем может напугать меня этот дебил? Ударит? Укусит? Съест? Составит протокол и выпишет копеечный штраф, сдаст начальству и меня лишат премии или даже объявят выговор?
– Выше нос и ноги.
– Я тебе сейчас врежу прямо по очкам!
– Тебе всего лишь советуют оптимистичнее смотреть на жизнь, а ноги задирай повыше потому, что мы идем туда! Ступеньки крутые.
Я ткнул пальцем ей за спину, указав на лестницу, ведущую к операторской.
– В чём подвох? – спросила Алла Рудольфовна, остановившись на первой ступеньке. – Он есть, я чую.
– Есть, – сознался я. – Невинная шалость из детства. В школе мы бегали за девчонками по лестнице, пытаясь заглянуть им под юбку. Это весь коварный план.
– У меня длинная юбка, ты ничего не увидишь.
– Это мои проблемы и я буду смотреть во все четыре глаза, пока не получил по очкам, а ты задирай ноги повыше чтобы не запнуться.
– Хорошо, но если ты под любым предлогом ткнешь в меня указкой, то точно получишь по очкам.
– Договорились. Составим двусторонний Акт о достигнутых договоренностях?
– Рискну поверить тебе на слово.
Мы гуськом двинулись в операторскую. Всё-таки чулки или колготки?
Капитан без корабля
Время пролетело незаметно и уже под конец фильма в дверь постучали. Я убрал звук и крикнул: – Входите.
Дверь открылась. На пороге стояла Алла Рудольфовна. Дама приглушенно простучала шпильками по грязному линолеуму и встала передо мной, прижимая к животу папку с бумажками. На плече висела дамская сумочка.
Женщина за моей спиной молчала. В стекле я видел её отражение, как бледный силуэт на черном холсте, испещренном точечками огней. Она поворачивает голову и сморит в другое, не закрытое моей спиной окно. Разве можно закрыть мои большущие окна даже самой здоровой спиной? Я вижу её профиль. Длинная изящная шея, красивая посадка головы. Мне нравится. Длинный носик недостатком не считается, скорее изюминка, а вот поджатые губы говорят о вредности характера или о проблемах в жизни.
– Потрясающий вид, – повторила она. – Напоминает вид из рубки океанского лайнера. Мы с мужем когда-то ездили в круиз и даже попали в шторм.
Она тяжело вздохнула.
– Мне уже не скучно, я устроилась на интересную работу, – ответила она, икнула и зашуршала бумажкой. – Хочешь конфету?
По шее и щеке скользнула ледяная ладошка и сунула конфету мне в рот. Шоколад мгновенно растаял на языке. Горькая начинка гармонировала с услышанной историей. На губах осталось холодное прикосновение пальцев.
Алла Рудольфовна нетвердой походкой, виляя бедрами, прошла к зеркалу и стала тщательно подводить губы ярко-алой, в цвет маникюра помадой.
Пить коньяк натощак опасно. Мы шли по коридору, датая дамочка висла на моей руке, цокала шпильками по бетонному полу и стукалась об меня бедром. Я напряженно думал, как быть дальше и костерил про себя чересчур навязчивого покойника – не люблю третьих лишних.
Петрович
Перед нами качался на просаженных рессорах старый, редкой модификации УАЗик с кунгом – небольшой будкой, раздельной с кабиной.
Я галантно распахнул перед дамой дверцу кабины, Алла Рудольфовна сунулась внутрь.
– Поеееедем, красооотка катаааться, давно я тебя поджидаааал! – нещадно фальшивя, пропел водитель пропитым голосом, приветливо махнул рукой, украшенной татуированным синим солнцем, садящимся в еще более синие волны, тепло блеснул золотыми зубами и потянул носом. – Самогон? Вонючая гадость. Для дамы есть водка. Будешь?
– Я тут одна не поеду, – обрубила трудовичка.
- У тебя горячие руки. Я замерзла.
Она сжалась в комочек и подтянула колени. Матовая кожа просвечивала сквозь узор. Рваным шрамом вдоль бедра белела затяжка. Теперь я мог достать рукой куда угодно. Зашуршал нейлон. Всё-таки колготки.
– Как тебе рельеф и объем? – спросила она.
– Отлично, но лучше перепроверить всё тщательно.
– Проверяй.
Снова зашуршал нейлон.
– С тобой не скучно. Такого насыщенного событиями, интересного дня у меня не было никогда в жизни, – сказала Аллочка, съехала вдоль лавочки и рухнула головой мне на колени.
– Обморок, – мелькнула мысль. Я затормошил и попытался поднять лишившуюся чувств женщину.
– Пусти, – отозвалась та. – Пьяная баба себе не хозяйка и хочет конфету. Сосательную.
Вжикнула молния, ледяные пальчики ухватились за меня и тут же обожгло горячим.
– Малыш болел сильно, горит весь, мечется, плачет непрерывно, врачи ничего сделать не смогли, я сама не своя как в бреду и все как бы со стороны видится. Забылась и сон странный приснился, будто как есть, взрослая, кораблик маленький сделала и в ручей его запустила. Он в водоворот попал, на месте крутится и тут … отражение из омута на меня смотрит...
– Подле меня бабушка умершая уже много лет назад, как живая, плачет горько. И я заплакала, он нахмурился и сказал: – Давай я тебя по головке поглажу и руку прямо из-под воды холодной тянет, а у самого глаза ледяные, страшные.
Алла вздрогнула.
– Потом как рявкнет «РУКУ ДАЙ, ДУРА!»
Аллочка шла по коридору, я следовал на шаг позади и косил глаз на булочки, упакованные в стильные, зауженные брюки и выделяющиеся ямочки, наполовину прикрытые короткими фалдами пиджака.
– Глаза сломаешь. Что значит «присовокупишь»?
– Бюро оказало тебе помощь и ты присовокуплена к списку должников.
– Длинный у тебя список? Какая по списку я? Или ты работаешь по графику?
– Ты пойдешь вне графика, а те, кто по графику, могут идти нафиг.
– Пошляк.
– Я тебе помог, ты мне должна, а долг платежом красен, слыхала поговорочку?
– Сочтемся. Пару дней нельзя, так что выебешь послезавтра, а сегодня мы будем работать с документами. После попьем чай с конфетами. Я буду сосательную, – ответила Алла Рудольфовна.
Точка
--- --- ----
Среда
--- --- ----
Прошлое
Деканат
Декан, добрый интеллигентный дядька с бородкой а-ля-Чехов, долго смотрел на меня печальными глазами, мялся, стеснялся и наконец поинтересовался, почему я иногда не забираю Журнал группы из специального шкафчика и если Журнал вот он, то где же я отмечаю отсутствующих? Выкручиваться не стал и честно сказал, что Журнал не беру на те пары, которые не посещаю сам.
– Как же тогда мы будем контролировать студентов, если прогуливает староста? – спросил декан и повел разговор о дисциплине и успеваемости.
Умных контролировать не нужно, а дураков бесполезно, ответил я, с дисциплиной сделать ничего не получится, так как у нас студенты ходят по институту в верхней одежде, сидят в аудиториях в шапках и на замечание преподавателя реагируют фразой «Сейчас сниму, бля»
Прямо передо мной какой-то чувак в странной, хотя и не лишенной изящества стойке, палил из «мелкашки», уперев в стол локти и сверял результаты попаданий через зрительную трубу, закрепленную тут же на столешнице.
Заняться было нечем, я глазел на стрелка в облегающих вельветовых штанах. Наконец тот завершил серию, еще раз глянул в трубу, выпрямился, снял одетую козырьком назад кепку, до этого прикрывавшую два мышиных хвостика, обернулся и спросил: – Стреляешь?
– Глазами, – коротко ответил я.
– Ты меня сглазил, – буркнула девица и еще раз потрясла косичками, делавшими её похожей на школьницу. – Обычно я хотя бы раз попадаю в десятку.
– Ты классно смотришься, когда ложишься грудью на стол, – не удержался от комментария я. – Но ноги нужно расставлять шире – это повышает устойчивость и помогает компенсировать толчки, из тебя может получиться отличный первый номер.
– Из барсука, – повторил декан и покачал ушами надетой на его голову лохматой шапки. – Что скажешь?
О барсуках я обладал весьма обрывочными сведениями, знал анекдот, завязанный на делении слова пополам, но довольно детский и решил с него не козырять. Зашел с песни из популярного кинофильма, продекламировал куплет: «Тихо в лесу, только не спит барсук, уши свои он повесил на сук и тихо танцует вокруг» и отметил, что теперь я точно знаю, куда делись его уши.
– Как оно? – еще раз спросил меня Владимир Владимирович и с сомнением посмотрел на завхоза.
– Ярко, современно, очень по-молодежному!
Декан расправил плечи.
– Кажется это называется треух.
– Малахай, – поправил он, – на заказ шили, надеюсь, Ангелина Матвеевна, своих денег он стоит.
Завхоз всплеснула руками: – Вовочка, да за такую вещь никаких денег не жалко, мастерица своё дело знает! Кстати, где-то в твоём районе живёт, – пояснила она мне.
Рождество в театре
Постановку готовили по сценарию, придуманному руководителем актерской труппы, Карабасом-Барабасом, которого играла толстая преподавательница педвуза.
Вместе с Дуремаром – училкой из среднеобразовательной школы, высокими женскими голосами они прорабатывали роли с подневольными куклами – студентами-первокурсниками, готовя шедевральную новогоднюю премьеру для скучающих на каникулах детишек.
Тогда-то я и увидел Изольду Генриховну. Кем была бабка я не знал, а позже забыл спросить, но в театре она определенно разбиралась. Черепаха Тортилла сидела в кресле-качалке на заднике неглубокой сцены провинциального театра, поблескивая темными большими очками из-под широкополой шляпы с короткой черной вуалью и резким хриплым голосом вносила коррективы в постановку, властно помахивая бутафорским зонтиком. Сколько ей лет определить было трудно, наверняка много, но дряхлостью ума и тела она не страдала, как и слабостью характера
Деревянный Мальчик в бумажном колпаке и шортиках свободного покроя почтил визитом в выделенной мне подсобке, сначала вел себя зажато, долго и путано рассказывал о девичьих хлопотах, индивидуально-личностных проблемах когнитивного характера и психологии подросткового образования, потом жаловался на невнимательность мужчин, тяжкую женскую долю, неожиданно похвастался самолично сшитыми расклёшенными шортиками со вставками и накладным карманом, куда удобно прятать Золотой Ключик, уселся мне на колени и поминутно порывался уйти, удивляясь, зачем она сюда вообще пришла.
Я уверял симпатичную девицу, что я – паренек внимательный, добросовестно пытался вникнуть в хитросплетение женских дум и чаяний, тщательно исследовал и высоко оценил удачный покрой шортиков ёрзавшей на мне Буратины и старательно подбирал ключик к потайной дверце. Дело шло на лад, но дверца не открылась
Театр был пуст, кроме дальнего угла сцены, где в своем кресле-качалке сидела Изольда Генриховна. Напротив, за невысоким столиком расположилась Мальвина, девочка с Голубыми Волосами и метала гадальные карты.
Карты из плотного картона, покрытые черным, растрескавшимся от времени лаком, сложным узором ложились на тисненого темно-бордового бархата скатерть. Толстая неровная свеча грязно-желтого с черными крапинками цвета, давала неяркий свет и пахла воском.
Я подошел, поздоровался и узнал, что репетиций сегодня не будет, зато полным ходом идет Рождественское гадание.
Из-за высокой спинки бабкиного кресла выглянул Говорящий Сверчок, сверкнул оттопыренными, ярко-красными в неровном свете свечи, ушками и запрыгнул бабке на колени.
– Младшенькая, огонёчек мой, – с нотками нежности прокаркала старуха хриплым голосом, сняла со Сверчка беретик и погладила длинными костлявыми пальцами по коротко стриженому ёжику рыжих волос, обильно испещренному зелеными пятнами – последствиям недавно перенесенной ветрянки
Штрудель для Деда Мороза
Дед Мороз из меня, по правде сказать, получился так себе. Какой черт меня дернул записаться на эту шабашку я вспомнить не смог. Подобные мероприятия для взрослых значительно позже стали именоваться корпоративами, как назывались они в то время, я не знаю, может быть и так же. К участию в корпоративах, где платили побольше и одаривали побогаче, допускались проверенные персонажи с элитными Снегурочками, иногда с двумя-тремя сразу. Мне, непонятному новобранцу, досталась работа попроще и после краткого курса молодого бойца, показавшего, что «Елочка гори» я произношу четко, могу стукнуть посохом и не впаду в ступор при первой же неожиданности, был выдан новогодний комплект из украшенного полумесяцами красного халата, обклеенных блестками валенок, большущего мешка с пустыми картонными коробками, символизирующими спрятанные там подарки, белой ватной бороды и еще всякого по мелочи
В читальном зале никого не было и я смотрел старый телевизор, стоящий в углу между стеллажами, показывали мультфильм про море, со звуком. Фигуристая русалка пела красивую песню и сулила мальчику горы злата да вечную жизнь в придачу.
Библиотекарша молодая, красивой не назову, но такую не забудешь, когда появилась не заметил, выскочила из ниоткуда.
– Нравится сделка? – спросила она и кивнула на экран. – Королём морским заделаешься, корабли топить можно и ничего тебе за это не будет.
– Три тысячи лет топить корабли? Там же люди! – процитировал я фразу из мультфильма.
– Изумруды-рубины в сундуках без счёта, – серьезно кивнула на телевизор женщина. – Русалка прилагается.
На рассохшийся щелястый пол упали голубые локоны. Роскошный белый бант, венчавший их, смотрелся до жути нелепо. Я вздрогнул, сердце пропустило удар и заколотило часто-часто.
На меня смотрела Мальвина, Девочка с Голубыми Волосами, которые лежали между нами на грязных подмостках сцены провинциального театра. Редкие пучки жидких коротких волос топорщились, подчеркивая огромные на враз визуально уменьшившемся лице глубоко запавшие печальные глаза.
– Вот такая моя судьба, – сказала Ольга. – И знак получен. Окончательный. Скоро первый в моей жизни выход на сцену. И последний.
Из уголка её глаза выбежала слезинка.
Что сказать или сделать, я не знал. А что тут скажешь? Вот он, знак. Знак Беды. И ничего не исправишь.
Капитан Врунгель или сказка старого профессора
Работал у нас на кафедре старик-чудак, с теорией научной «ниспровергающей сами основы квантовой физики» носился, мура мурой, посмеивались над ним, но человек заслуженный, из уважения часы учебные давали, полставки как прибавку к пенсии оформили. Квантовая физика с профилем нашей кафедры даже рядом не лежала и в жуткой путанице многоэтажных матричных уравнений, тензоров напряжений полей и разнообразной каши из близкого и дальнего электромагнитного взаимодействия, которую он дежурно бубнил на конференциях разобраться никто не пытался, слушали, вежливо кивали, не более. На последнем курсе института ознакомился с абракадаброй и я, перевёрстывая его бумажки, набранные разбитым шрифтом допотопной печатной машинки с пропусками под рукописные вставки формул, кудрявости которых удивился не только я, но и компьютер. Я скрипел мозгами, поражаясь какие на свете бывают умные люди, новенькая IBM стрекотала винчестером, дед сидел рядом и надтреснутым старческим голосом пояснял нюансы неразборчивого почерка, иногда повторял: «Спасибо, уважил старика» и пытался втюхать мне сакральную мудрость, изложенную в его писульках, рассказывал еще что-то. Я слушал вполуха, вежливо кивал, барабанил по клавишам и отвлеченно размышлял, стоит ли мне «идти в науку», вдруг я со временем тоже превращусь в чудного деда и не проще ли плюнуть на посулы куратора, прочащего дипломирующемуся специалисту блестящую научную карьеру, да пойти на завод.
– Этот камешек мне дала дама в вуали. Достала из комода, в руку вложила, к окну подвела, во двор указала. Я в дырочку посмотрел.
– И что же вы там увидели?
– Море.
– Море? В Польше? За Брестом? – удивился я.
– Саша, это сказка, – напомнил он. – Море есть везде если смотреть умеешь. Увидеть его может каждый сам или кто показать должен. Мне она показала. За руку взяла, как ребенка, я во двор сквозь камень смотрю, а там волны до горизонта, огни и кораблики в стайку сбились.
Что сказать я не знал, покрутил в руках «Куриного бога». – Море? Корабли? Это какая-то притча? Символ?
– Называй как хочешь. Считай жизнь – море, по которому каждый плывет на своем корабле.
– Жизнь прожить, не море переплыть! – переиначил я поговорочку. – Стайка кораблей – это солдаты?
Профессор радостно кивнул. – Да. Она показала, я увидел. Парусники старинные, баркасы, шлюпы, ялики на волнах качаются, вымпелы, флажки сигнальные вывесили, фонарями перемигиваются, на морзянку похоже. Себя со стороны вижу в рубке, канонерка двухмачтовая, как понял, не знаю, я их побольше, но у них флотилия, поглядел и вмиг все прочуял, лучше, чем ушами услышал, внизу яснее видится, подлецы и недоброе замыслившие, как на ладони, а она говорит: «Смотри внимательно, видишь, в рубках красным полыхает?».
– Сделку мы заключили, договор, обещала труд свой завершу, много нового узнаю, в команде работать буду, я согласился.
– В команде? Как это?
– Я не знаю, но команда есть, это точно. Сказала человек объявится, много более нее в науках сведущий, план имеется и у него есть все полномочия набирать команду, если моя теория дело стоящее и сработаемся в штат зачислит.
– А что взамен потребовала?
– Сказала, если она договор озвучит, то выбора уже не будет.
– Втёмную? Вы рисковый человек.
– Про должок за жизнь спасенную, что платежом красен, напомнила, опасность есть, но, выбор я должен сделать сам, добровольно, осознанно. Пузырёк с синей настойкой дала, маленький. Выпью – по рукам, а на нет и суда нет.
– И что же вы выбрали?
– Какой же это выбор? Иллюзия выбора. Любопытно, устоять невозможно. Выпил.
Две сестры
– Вот и я так же в дырочку посмотрел, увидел. Девушка за окном стоит, пальчиком по стеклу тук-тук-тук тихонечко и шепотом: «Пусти, дедушка», у меня душа в пятки, ладони вспотели.
– Девушка?!
– Да, Саша! Она стучит все настойчивее, просит: «Отопрись, пусти в рубку, нам надо поговорить».
– В рубку? Это опять про корабль?
– Да! Я в дырочку гляжу, тошнота подступает, в голове туман и койка подо мной качается, в окно еще раз глянул, а там луна в полнеба и огни по воде, вмиг понял, на корабле я! Мой корабль! И в рубку никого ни за что пускать нельзя, не положено! Она снаружи, одежка на ветру полощется, дрожит вся, про работу разговор завела.
– Девчонка и есть «человек сведущий»?!
– Да! Я тоже засомневался, переспросил. Стал с нее удостоверения какие-то требовать, выяснять компетентна ли она в науках. Экзаменовал как студентку, она молчит, лекцию ей читать затеялся, взыграло что-то, кокетничал, старый дурак, отказал в шутку, мол не доросла она до моей мудрости и не понимает базовых законов мироздания.
–Как девушка выглядела? Запустили?
– Не пустил. Плохо она выглядела, глаза запавшие, сама бледная, краше в гроб кладут, зубами клацает, от холода, позже понял, ну я и сдрейфил.
– Получается так. Старшая и младшая. Младшая дверь разбила.
– Выбила?
– Разбила, Саша! Шарах и нет двери, щепки вокруг дождем посыпались! Слышу, рядом кружит, шаги быстрые, словно танцует, осколки стекла и дерева под каблучками потрескивают. Напротив остановилась, жаром в лицо дохнуло. Я оберёг в кулак зажал, перед собой вытянул.
– Помогло?
– Ценности какие на судне имеются, Руттер, документы? – спрашивает. Камень увидела. – Ой, – говорит, – Знак. Я хочу сувенир, рука ему не понадобится и шорох стали по коже… как саблю из ножен тянут.
– Твою ж мать.
– То-то! Вторая подоспела, старшая.
– Оставь, – говорит, – пустышка это, понты дешёвые. Что делать со стариком я решу позже, – опять командует, – уходи, полезного тут нет ни хрена, мусор один, хлам стариковский.
– Так и сказала! Во мне обида взыграла, как так, хлам? А моя работа, вот же она, вся сложена, дело жизни!? Рот открыл сдуру, возразить хотел и тут она меня ударила!
– Опять? Старшая, младшая?
– Ударила старшая. Пощечина. Заткнуться велела, язык вырвать обещала. Дождалась, пока вторая ушла, нырнула без звука и нет её, все мои работы до единой собрала, сам в стопочки сложил, дурень старый, и следом отчалила, я плеск слышал, а мне ждать велела.
– Если старик не явится или прибудет без бумаг, все договоренности аннулируются и свой Руттер я отдам младшенькой, – заговорил профессор скрипучим старческим баритоном. Это раз.
Старик достал откуда-то карандашик и поставил в тетрадке галочку. Я удивленно посмотрел на него.
– Старшая в команде незаменима, заартачится – применишь силу, я опосля все исправлю. Это два.
Он снова покрыжил в тетрадке.
– Это вы…, – начал было я, он не дослушал, замахал, рукой, продолжил.
– Не дай бог что случится с младшенькой, не обессудь, в причинах разбираться не стану и мало никому не покажется. Это три.
Карандашик скрипнул по бумаге.
– Нам нужен боевой корабль, если по-хорошему – сочтемся, а по-плохому – как карта ляжет, время на исходе и на законы мне насрать, тем более часть из них я писала сама. Это четыре.
Старый профессор поставил крыжик поднял глаза от тетрадки и посмотрел на меня: – Под её диктовку слово в слово. Письменная часть в приложение к ранее озвученному.
Маскарад
На автобус шел напрямки, через парк задворками.
Окликнули.
– Здравствуй, Саша.
Я поднял глаза. На высоком крыльце стояла бабка в рабочем халате.
Приметные перила. Ба, да это же черный ход театра и старушка кого-то напоминает, лицо знакомое, кивнул на всякий случай, поздоровался.
– Вижу, вспомнил, – продолжила та. – Значит не зря в театре работаю. Добра молодца ждать велено, по приметам подходишь! Ты же Саша?
Всмотрелся, костюмерша или гардеробщица, забавно до чего бывают люди похожие, намедни смотрел по телевизору творческий вечер гениальной актрисы, ей-ей две бабки на одно лицо и такие разные судьбы – та знаменитость, а эта полы надраивает да верхнюю одежду на номерки меняет. Улыбнулся еще раз как старой знакомой.
– Заходи, милок, как есть без тебя не обойдутся, ты здесь нужен.
Хотел отказаться, передумал, будто кто под руку подтолкнул, зашел-таки.
Так я попал в театр второй раз не в качестве зрителя.
Черт-черт-черт, что-то происходит, тревожно, где-то тут оно, рядом, движется, из тьмы приближается.
Идет. Как бедра-то под тельняшкой играют. Быстрая, стремительная. Нифига себе, оружие выхватила. Сверкающим лезвием повела, королевский жест, таким полки в бой посылают. Хороша, чертовка, грация, пластика. Из-под банданы волос как смоль черный. Ко мне идет. Глаз горит, дурной, бешеный. Очень достоверно мечом машет, артистичная девка. Такая и бутафорской палкой зарубит, поверишь. Почему её никто не пригласил? Яркая. У нее наверняка есть парень, наверное он крутой, потому и сторонятся. Похер. Потрясающая, определенно хочу. На меня нацелилась. В затылке покалывает и волосы дыбом – верный признак опасности. Оскалилась, ко мне тронулась. Началось. Будь что будет.
Зачем она тыкала в меня своим мечом? Разве пираты используют меч? Сабля, ятаган, шпага… но меч? Она уверяла, что это меч и больно колола меня пластмассовой посеребренной штуковиной, которую, судя по форме гарды, длине и сужающемуся к концу лезвию, я бы назвал кинжалом. Разубеждать её я не стал. Меч, так меч. Кто я такой, чтобы спорить с пираткой?
Агрессивная. Красиво блестящей фиговиной машет. Нет, это не тренировка, природная грация хищника у нее в крови.
Какого чёрта, что я наделал? Блядь, она кинулась на меня! Кажется я стоял спиной. Или лицом? Или я успел развернуться? Все произошло так молниеносно. Кабы не её финт на танцполе, как есть бы бросок промухал. Что это вообще было? Она толкнула меня на старый скрипучий стул, мы и сейчас на нем.
Что сделал я? Как так вышло, она бросилась со спины, я это знаю твердо и так делать нельзя, за … чёрт, я точно знаю за подобное покарать могут жестоко. С чего я это взял? Не пом… Нет, снилось как-то! Точно, сон странный, запомнилось. Мне иногда снятся странные сны, в том сне я … что-то подобное отмочил, брату это не понравилось и … и что? Он меня ругал, сердился, холодный, расчетливый. И второй раз снилось, мы так специально поступили и вовсе не понарошку, проснулся в поту холодном, сердце стучит, ффуух, проскочили, сон как дым развеялся. И потом делали и позже, иначе никак и те сами заслужили, поэтому можно, но в меру и чтоб без свидетелей.
Сюда меня привела она, как пить дать, вспомнил, а там, на танцполе, в азарте кинулась, она еще очень юна, кровь горячая, не рассчитала, не удержалась. Хорошо, что само все сработало и подстраивать ничего не надо, рефлекс… Что я несу?! Она девочка и еще почти ребенок. Маленькая она, а я вон какой. Выкрутился. Фух…
Бандит
Оделся, пошел к выходу. Вечерело, сумерки, уже зажглись фонари. По улице перед театром ревел моторами поток машин, проехал троллейбус, тренькнул на светофоре трамвай. Жизнь продолжалась.
Постоял на крыльце в курящей толкучке. Пожалел, что не курю, полной грудью вдохнул пропитанный заводскими выхлопами и автомобильным смогом морозный воздух и шагнул в людской поток, бредущий по покрытому наледью тротуару, отделенному от проезжей части невысокой бровкой оставшегося с расчистки дороги спрессованного грязного снега вперемешку со шлаковой противогололедной крошкой.
Я остановился у обочины и смотрел на едущий мимо поток машин, краем глаза заметил движение. Поодаль тронулся здоровенный чёрный джип, проехал разделявшее нас расстояние, затормозил точно напротив и бибикнул. Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Прислушался к себе. По нулям. Совершенно фиолетово. У меня нет знакомых на таких тачках, обознались.
– Саня, иди сюда, поможешь, хреновину одну подашь. Барахла под завязку набила и я горючки как хомяк припас, тряхнет на трассе, хуй я его потом из завала достану, а понадобиться может, вдруг и впрямь кто с работы подвалит.
Я перебрался через бровку к нему.
– Поверх спинок сунешь, я изнутри приму. Только осторожно, не пались, народу много, а потом некогда будет, без остановок до Алтая поедем. На выезде пост с мусорней, тормознуть зассут, но черт его знает, когда шухер поднимется, могут номера передать и проблемы сразу по выезду начнутся.
Он скрылся в салоне. – За канистрами лежит, вдоль борта, – донесся приглушенный голос.
Я сунул руку в щель, ухватил что-то, потянул, тяжелая штуковина выскользнула из толстой шерстяной рукавицы.
– Сейчас, – снял рукавицу, опять полез между плоских алюминиевых емкостей. Палец стрельнуло болью. Забыл про укус и ткнулся ранкой в промёрзшую железяку, чертыхнулся, ухватил покрепче.
Над канистрой появился магазин из прорези которого тускло поблескивала латунная гильза патрона. К первому магазину изолентой был примотан второй, следом показался автомат.
– … Короче, конверт передал, велел ей отнести и на словах просить с уважением, чтобы порадовала старика куличом. Отнес. Почитала, рассмеялась, хрен ему, говорит, на рыло! Так и сказала. Я к ней, как же так, меня там… таким людям не отказывают. Вы что, говорю, Изольда Генриховна, хотите, чтобы меня в натуре порезали? Бабка хохочет, внучка тебя в обиду не даст, говорит! Юмор у нее, блядь, специфический. Ушла, вернулась тут же, скляночку несёт, в ней водичка красная.
– Другое же хотели.
– И я ей про кулич! «Облезет», говорит. Спросит, скажи я не велела и чтобы дорогу забыл. Ш.. шш.. купить у него никаких денег не хватит и ему он без надобности. Скляночку отдай, вот бумажка, как применять. И так сойдет, оплату попроси, сколько сам захочешь.
– То есть кулич печётся под особый случай и не кому попало?
– Это не кулич, это ш.шш.. штт…, – Петька в отчаянии махнул рукой. – Пузырёк отдал, пожилой опять про кулич спросил. Он название не знал, похоже! То есть слышал что-то или еще как прознал. Я в ответ крою, как бабка научила. Схватил пузырёк, довольнёхонек.
Алиса
– Ал.. Ал.. – старушка, остановившись около нас, отдышалась. От тонкой шали, вылезшей через разорванную дыру халата, повалил пар. – Алиса, я успела! Сразу побежала, все как ты наказала. Вот, передать велено!
Она вручила девушке большую, богато украшенную резьбой шкатулку, скорее ларец.
– Ой, ключ! Ключ..., – работница театра зашарила по карманам халата, нащупала ключ.
Не дожидаясь ключа, девчонка открыла ларчик, достала из него сложенную записку, развернула, быстро пробежала глазами, удовлетворенно кивнула, скомкала бумажку в шарик и щелчком запулила его на тротуар.
Бабка разжала кулак. На старческой, изрезанной морщинами и покрытой пигментными пятнами ладони, обвитый черным, рассохшимся от времени кожаным шнурком лежал нательный крест.
Алиска мельком глянула на него: – Спасибо, не надо. Я в бога не верю, – и отступила на шаг.
– Да как … подарок…, – губы старушки задрожали. Она растерянно посмотрела на Петра, тот отвел глаза.
Бабка задержалась взглядом на мне, схватила за руку: – Крест намоленный, заговоренный, от всех напастей защитит. Возьми, сынок! – она сунула мне в ладонь удивительно холодную тяжелую вещицу.
Алиса сложила ладошку трубочкой, прицелилась в дальнюю девчонку, звучно влупила второй ладошкой, звонко выкрикнула: – Чпок! И дырка!
«Снежинка» – высокая гибкая девушка, удивленно выпучила глаза, сделала шаг назад, поскользнулась, взметнулись перехваченные лентой волосы, и она грохнулась задницей на тротуар, скривилась, больно ударившись копчиком.
Вторая, губастенькая, оглянулась, кинулась к упавшей подруге, намереваясь помочь.
Алиска снова вскинула руки, опять хлопнула одной ладонью о другую: – Чпок! И ДЫРКА!
«Губошлёпка» неловко запнулась о свою же ногу, её повело в сторону и едва не ударившись головой о балюстраду, она боком рухнула в сугроб.
- Теперь бабка при смерти, а мы во Владивосток мчимся. Ведьма не сдохнет, как-то выкрутиться хочет! Я чую! Она на Захват пойти может. Страшная штука, я не видел, но слышал, как они обсуждали и это опасно, атакованный насмерть биться будет! И ты в этом участвуешь! Ш.шштт.. тебе испечен, с пылу с жару. Это л.ллоо-овушка, Саня! Что делать – решай сам.
В автомобиле приоткрылось окно, за тонировкой мелькнула рыжая копна волос, тихо играла магнитола: «Моооре, море, мир бездонный, пееенный шееелест, волн прибрежных…»
Краем глаза Петька заметил движение, воровато оглянулся, прикрыл меня широкой спиной, наклонился к уху и зашептал: – Саня, это же она была, да?
– Кто?
– Старушка с театра. Я её узнал.
Две снежинки
Откуда шел не помню, срезал дорогу напрямую через парк и опять мимо театра, окликнули, голос звонкий. Обернулся, на лавочке сидят две девчонки, подошел.
– Здравствуй, э… Саша?! - Интересная, губы чувственные и пальтишко совсем короткое, как не мёрзнет? А фигурка ничего. Вторая рядом в курточке-дутыше, на голове капюшон и волосы русые ленточкой перехвачены, джинсы в облипочку, ножки узлом переплела, смотрит исподлобья.
– Мы – «Снежинки», – напомнила губастенькая, – не торопишься? – она отодвинулась от подруги и похлопала по скамейке.
Я неопределенно пожал плечами, опустился на нагретые теплом девичьей задницы брусья и мы вступили в общение.
Такого зайчика я еще не видел. Костюмчик – фирма! Не турецкое говно, подобный в наших краях ни за какие деньги не купишь, наверняка привезен богатой маменькой из-за тридевять земель. Открыв рот и пуская слюну смотрел танец, очнулся под смех Машеньки, раздеться успела, стоит считай голая, протягивает подруге палитру с кисточками. Пока хлопал глазами, костюмчик, мотнув заячьими ушами под затихающие аккорды магнитофона, улетел следом за сумочкой и чулками-гольфами в угол комнаты. Аж крякнул от восхищения.
Художница тоже с приветом – не простая штучка, специалистка по бодиарту. Оказывается, на человеке в среднем всего полтора-два квадратных метра кожи и та не вся пригодна для рисования. Разве можно настоящему мастеру работать в таких стесненных условиях?
Она была воздушной гимнасткой в цирке и влюбилась в коллегу много старше неё, иллюзиониста.
– Фокусник?
– Гипнотизёр, мысли читал, людей в транс погружал и те видели всякое, диковинное, невероятные вещи. На столичной и даже мировой арене мог фурор произвести, но специально в тени держался, в провинциальных цирках выступал и даже на площадях. Они с «шапито» ездили, народ валом пёр на чудеса поглазеть. Трюки ментальные и фокусы эстрадные так, для галочки, он был целителем по призванию, людей лечил, а она ему помогала, не просто коробку с зайцем внутри выносила или колоду карт тасовала, а по-настоящему, у нее тоже дар есть.
– К водичке витамин прилагается. ЕБЦ. Слыхал о таком? Нам, девочкам, полезно!
Виктория с намёком сверкнула глазкам: – Я голодная!
– Колбасу будешь? – спросил я.
– Буду! Давай её сюда.
Она перевернулась на спину и бесстыже широко развела колени.
– Вика, ты зачем так сжалась? – удивленно спросил я.
– Дави сильнее, – нетерпеливо ответила девчонка, я нажал, она ойкнула, хихикнула: – Это я шкурку с колбасы снимала. Пошепчешь на ушко? Может и у меня отложится на подкорку, что вы там пишете.
Институт, зачётная неделя
– Предмет ваш скучный, но преподаете вы необычно, – выступила девочка с первой парты. – Я староста, – помахала журналом, – почти отличница, – У меня вопрос, в чем разница между стержнем, брусом, стойкой и балкой?
– Зачем это надо красивой девушке? – удивился я.
Та смутилась, опустила глаза, открыла Журнал, погрызла колпачок от ручки и стала проставлять явку.
– Лекции пишутся просто, препод берет учебник и переписывает один в один, потом вставляет в текст отсебятину, которую наумничал, делает ошибки, читая лекции пропускает половину, вы списываете, попутно болтая, тоже ошибаетесь и профукиваете половину от половины. В итоге до вас доходит одна четвертая изначального материала разбавленная словоблудием от лектора и совместными косяками. Хотите разобраться в предмете – читайте первоисточник и я вам не нужен. Вопросы?
Вылезла староста: – У меня вопрос, в чем разница между стержнем, брусом, стойкой и балкой?
Девчонка засмеялась и сунула в рот авторучку.
– Сосать ручку некрасиво, – сделал я замечание, и что она вообще тут делает?
– У вас сложный предмет, в нем много формул их надо законспектировать, – она покачала затянутой в белые колготки ножкой, – и красивые девушки иногда ведут себя некрасиво.
Староста втянула щеки с неприличным звуком, сунула ручку глубже и демонстративно пососала её.
– Пиши как Штраус, вон колготки, – кивнула она на край кафедры. – Фразу в деканате наша грымза выдала, меня увидев. Я тогда эту юбку впервые одела. «Ты же староста!» и давай мораль читать.
– Я тоже был старостой.
– Во прикол! – обрадовалась студентка. – Теперь я знаю, как размножаются старосты! Можно сочинить неплохой анекдот.
– Ты собралась рассказать об этом, – я покачал бедрами из стороны в сторону, – всей группе?
– Да ну тебя! – повиляла она в ответ задницей. – Такое не рассказывают, а самым сокровенным я только с подружкой делюсь. Она и посоветовала дать преподу.
Сарафанное радио
– Смотри! И ни разу не кривые! – она задрала ногу. У меня идеальная растяжка, а на ТММ, сопромат и прикладную механику вообще похер! – огорошила наглая студентка и перешла в нападение. – Я их на копье вертела!
Хм, экспрессивная пофигистка занимается многоборьем, бегает, прыгает на батуте и через коня, стреляет из лука, бросает копье дальше чем видит, выступает на соревнованиях за честь института и ходить на предметы ей некогда. Она и на экзамены-то почти забила, а тут всего лишь зачет.
– На допуск мне насрать, – опять огорошила наглая сучка. – Уже зачёт стоит, подсуетилась. У меня блат в ректорате!
– Какого ж хера тебе от меня надо? – нагрубил в ответ я, проявив умение ругаться, и нетерпеливо оглянулся на монитор, где компьютерные монстры безжалостно добивали моего брошенного на произвол судьбы персонажа.
Запустила шахматы. Сходу поставила детский мат, похвалил – она отлично играет. Не повелась, мол на такую хрень даже её младший брат не попадается и поддавки ей не нужны. Настояла на переигровке. Действительно знает староиндийскую защиту, удивился. На десятом ходу ушел в нестандартные размены, вскрыл фланг, запуталась, захотела переходить, так как «зевнула». Разрешил, хотя так делать нельзя. Задумалась. Мне думать было не о чем, сбивая с тактической мысли качал студентку на коленях, втягивал запах её остро пахнущей адреналином спортивной майки, пересчитал ямочки, булочки, ляжечки, титечки, в уме делил на два. Все равно продула – разряд по шахматам у нее детский, развернулась через вертикальный шпагат и попросила отнести на тахту не вынимая.
Стоит. В одной руке конспекты, в другой «бегунок».
Пока шли обратно по коридору уронила конспекты. Два раза. Вижу, к сдаче подготовилась.
Копошилась с бумажками, долго собирала, демонстрируя краешек чулка из-под миниюбки. Я не для этого поступал в аспирантуру, но тоже не железный и против кармы не попрешь.
Как меня зовут помнит. Цвет учебника тоже знает. Спросил о теории напряженного состояния. Напряглась, залепетала нечто наукообразное, сбилась, стала оправдываться, мол не ожидала, что буду гонять её по лекциям, сболтнула «мне староста говорила другое…», покраснела.
– Тут он руками всплеснул, обернулся, увидел, как я все записываю и эскизы с особенностями конструкции вычерчиваю, рассердился – «это конфиденциальная информация» – дневничок выхватил, и давай в нём чиркать! Сам свою секретную информацию профукал и портит мой ценный документ! Я чуть не расплакалась, он нахмурился, бросил: «От меня не отставай! Чужак на корабле – не положено! Тебя либо за борт выкинут, либо на месте убьют» и дальше пошел. До каюты довёл, открыл, тебя ждать велел, глазами по сторонам не зыркать и ничего не трогать, иначе руки оборвёт по локоть!
Че Гевара
– My name is was the, – начала незнакомка с жутким лающим акцентом, споткнулась, поправилась. – Is my name there is …
– Ты кто? – спросил я.
Девушка растерянно посмотрела на меня. – Неужели ты меня не помнишь? Значит ты и есть «англоговорящий специалист», которым пугал мой шеф, заставляя переводить доклад? Я зубрила, честно-честно! Как тебе?
– По-моему с грамматикой не очень. И с произношением тоже.
Поднатаскаешь меня в языке? Мне показалось я тебе понравилась.
Девушка открыла сумочку, достала из нее большущие «очки-стрекозы», стянула с головы шапочку и тряхнула пушистым каре. – Можем встретиться завтра вечером, потренироваться.
– Ты, часом, не авантюристка? – насторожился я.
– Я её вчера видела, в туалете столкнулись, она зашла, глаза сияют, песенку детскую в голос поёт, меня не заметила, у зеркала остановилась, трусы из сумочки достала, одела, оправляется, чулки подтянула, даже дура догадается. Я спросила: «Роза, ты откуда», она ответила, так и вскрылось. Она поняла, что спалилась, на меня уставилась, взгляд тяжелый, аж в жар кинуло. «Это инициация. Только попробуй вякнуть, я тебе язык вырву», слово в слово. Козу показала.
– Какую еще козу? - удивился я.
– Вот такую, – девчонка вытянула в мою сторону руку и изобразила «козу». «Козой» в меня ткнула, «язык вырву». Она не шутила. Ушла, а у меня сердце стучит и шум в ушах, ноги ватные. Я никому не проболтаюсь, честно-честно!
– Мама училась в Бауманке и на дипломной практике участвовала в поисках пропавшей библиотеки Ивана Грозного и там-то познакомилась с моим отцом – ученым-археологом, случился роман, короткий и очень бурный. Отец горел идеей отыскать библиотеку, собирал разные старинные манускрипты, писал диссертацию и уверял, что его работа перевернёт само понимание природы человека и потрясет устои психологии, а также, кхм… ну… э… говорил очень необычные вещи, иногда вёл себя загадочно. Подробностей она не открыла, «дочь, если я расскажу, как оно было, ты посчитаешь меня чокнутой», в общих деталях она что-то там видела и у неё случился нервный срыв, попала в больницу, долго пролежала в Кащенко, рвалась продолжить дело отца, объясняла врачам про раскопки, утверждала – они обнаружили Библиотеку, показывала оставшиеся от папы бумаги, которые они выкопали и еще клялась … э… м… ну…, поэтому её не выписывали. Там-то её и посетила женщина.
– В вуали? – недоверчиво спросил я.
Баба Яга
– Давай сменим позу.
– Э…? – я отстранился.
– Не вынимай! – в мой зад вцепились острые коготки. – Хочу на ручки.
«Че Гевара» махнула ножкой изящный пируэт, продемонстрировав неплохую растяжку, мимо моего носа промелькнули ярко-красные горошины носочка и ловко развернулась на моей оси.
– Хватай под задницу. Держи крепче, не отпускай, – студентка обвила мою шею руками и уткнулась лицом в ворот рубашки.
– Э… у… м…? – пробормотал я, потоптался на месте, оглянулся на тахту.
– Я недавно с Леркой на фильм ходила, «Окно в Париж». Кидай жопу на подоконник, город позырим… да не мою, свою!
– Уставилась не мигая, пальцами узловатыми как щупальцами: «ути-пути, ути-пути». Это не шутки! Роза… зла не хотела, но я точно знаю, так навредить можно, очень сильно, я тогда почувствовала. «Мама, она хочет меня съесть», так и сказала.
Студентка вздрогнула, плотно зажмурилась и сжалась внутри. Я успокаивающе похлопал её по бедру.
– Все происходит молниеносно, … думаю у нее не осталось другого выхода, мама вскинула руки… мне стало страшно, я… глаза ладошками закрыла и кубарем полетела в сугроб, дух перехватило, ударилась больно, не видела ничего, но уши-то не заткнешь! Так люди кричат, когда сгорают заживо. И запах! Огонь! Кровью пахнет. Мама спалила себя, меня спасая, так сказала Баба Яга.
– Мама училась в Бауманке и на дипломной практике участвовала в поисках пропавшей библиотеки Ивана Грозного и там-то познакомилась с моим отцом – ученым-археологом, случился роман, короткий и очень бурный. Отец горел идеей отыскать библиотеку, собирал разные старинные манускрипты, писал диссертацию и уверял, что его работа перевернёт само понимание природы человека и потрясет устои психологии, а также, кхм… ну… э… говорил очень необычные вещи, иногда вёл себя загадочно. Подробностей она не открыла, «дочь, если я расскажу, как оно было, ты посчитаешь меня чокнутой», в общих деталях она что-то там видела и у неё случился нервный срыв, попала в больницу, долго пролежала в Кащенко, рвалась продолжить дело отца, объясняла врачам про раскопки, утверждала – они обнаружили Библиотеку, показывала оставшиеся от папы бумаги, которые они выкопали и еще клялась … э… м… ну…, поэтому её не выписывали. Там-то её и посетила женщина.
– В вуали? – недоверчиво спросил я.
Белокуриха. В гостях у шамана
Горнолыжный курорт назывался Белокуриха, но все его именовали Блядокурихой и ездили туда в основном поработать палками на свежем воздухе. Там и узнал я конец истории.
...
Горнолыжница внимательно посмотрела на меня, покачала головой. – Как, говоришь, называется палка?
– Бугель, – ответил я.
– На бильярде можно играть в одиночку, но это нетипично и, скорее от скуки, чаще играют вдвоем, изредка пара на пару. Троечка – тоже ничего, хотя запутаться в очередности раз плюнуть.
Хвататься вдвоем за одну палку можно, но не всегда нужно, палка называется «кий», держат его за толстый конец прямым хватом и мудрить тут не надо. Кий длинный, поэтому его контролируют второй рукой, обхватив колечком из пальцев и единого мнения как это лучше делать нет. На мой взгляд – личное дело каждого и кому как удобнее.
Начало пропустил и как беседа с хороших людей перешла на плохих, не заметил.
– … хороших людей больше, но и плохие попадаются, – продолжил старик. – Вы назад пойдете, время-то уже позднее, осторожнее будьте. За своим следи, доченька, и сама за него держись, для надежности. А то до Нового года еще жуть приключилась. Я силки проверял выше по течению, далече отсюдова. Припозднился, завечерело уже, считай ночь. Так-то места заповедные, понимаю, но браконьерю иногда, есть грешок, а кто безгрешен? Бабке моей шкурки ношу, кое-что на продажу.
Знахарка
– В детстве мы называли такие камни «Куриный бог»! – звонким хмельным голосом объявила Настя. – Их носят на веревочке на шее, а если посмотреть через дырочку, то можно увидеть сокрытое! Ну-ка посмотрим, каков ты есть на самом деле!
Настя приставила камень к глазу и вытаращилась на меня.
– Ой! Ооой! – глаза её ошалело заметались из стороны в сторону, сошлись к переносице. – Кажется я перебрала с медовухой, – неуверенно объявила она, моргнула и снова уставилась на меня.
– А ты не таааа…кой, каким к..кк.кажешься, – заикаясь проговорила девушка и тут же ахнула, ткнув пальцем другой руки мне через плечо: – Вот это да!
Я быстро обернулся. В окне избушки-времянки на дальнем конце огорода теплился огонёк.
Передним планом на высоком сугробе подбоченясь стояла маленькая девочка в смешной вязаной тройной толстой нитью полосатой шапочке с лохматым помпончиком и поношенной цигейковой шубке на два размера больше. Девчушка помахала рукой, поправила заиндевелый шарф, прикрывающий нижнюю половину лица, плюхнулась на задницу и соскользнула с сугроба.
Парень тронул уголок листа и пейзаж вместе с сугробом, котлованом и скрытым за обступившими его домами памятником Ленину, вывалился из переплета.
– Ой! Время! Я мигом вот же они, – обрадовалась бабка и резво метнулась в угол помещения, где на стене громко тикали недавно отремонтированные мною ходики.
Я заморгал, удивляясь, как раньше их не услышал. Знахарка, между тем потянулась к мерно раскачивающемуся маятнику, но на полпути остановилась, отдернула руку и оглянулась.
– Ты, сынок, знаешь, что они делают? – спросила старуха и выжидающе посмотрела на парня.
– Наслышан. Чрезвычайно редкая вещь. Похожую однажды даже держал в руках, но там…, – ответил тот, замялся, – кто ж знал-то, такой трофей просрали.
