Понедельник. Проходная, рабочее место, практикантки

Я еду на завод.

Завод огромен. Насколько он огромен, не знает даже он сам. Нельзя понять, где кончается завод и начинается рабочий поселок. Одно плавно перетекает в другое и даже названия одинаковые. Завод живет своей жизнью, как загадочный монстр, тяжело шевеля щупальцами железнодорожных составов, дышит десятками труб, сияет в ночи тысячами неспящих глаз-прожекторов. Завод никогда не спит. Завод всегда голоден. День и ночь он пожирает пищу и изрыгает продукты жизнедеятельности.

Завод всеяден и может переварить абсолютно всё. Но больше всего он обожает уголь и руду. Любимое кушанье глотается стовагонными составами, которые непрерывным потоком идут через город, громыхая на стыках рельсов, пыля и окрашивая дома, дороги, людей в черные и рыжие оттенки и исчезают в недрах гиганта. Монстр сыто рыгает, сопит, пыхтит, довольно гудит в ночи, озаряя тьму адским светом и выдает «на-гора» продукцию. Десятки тысяч тонн сажи, угольно-черной, графитово-блестящей, металлически-рыжей пыли и просто грязно-бурой гадости засыпают окрестности на многие километры вокруг. Завод дышит, дыхание его зловонно и губит.

Человек такая скотина, что привыкает ко всему. Если присмотреться и принюхаться, жить можно. Но нельзя покидать завод надолго, нельзя подниматься ввысь, на любую из невысоких горок-холмов, окружающих логово монстра. Нарушивший запрет рискует узреть, как в разноцветном дымном мареве, в клубах, в загадочной глубине, прячется нечто и узревший может лишиться покоя и даже сойти с ума.

А еще завод ест людей. Каждые сутки он поглощает десятки тысяч покорно идущих к нему в пасть человечков, процеживая их через сито вертушек-проходных. Жует, пробует на вкус, смакует и помусолив положенный срок, высосав соки, отрыгивает. Люди, хлопают глазами, приходят в себя, сонно и устало растекаются по своим пещеркам в серых человейниках, окружающих монстра. Все повторится на следующий день, как заведено десятки лет.

– Подойдите ко мне ближе, бандерлоги. Подойдите на один шаг…. Ближе…. Еще шаг….

Уже много лет я не хожу на завод, так как нарушил запрет и узрел чудовище, но до сих пор, если я вижу раскаленный металл или чувствую запах окалины, в моей голове звучит этот голос: – Еще шаг…. Ближе…

Я еду на завод.

Еду на первой электричке. Первая считается рабочей, вторая – ИТРовской, идущей на полчаса позже. На ней я езжу чаще, но сегодня мне не спится. Еще можно добраться трамваем и автобусами. Со мной едет много людей. Зов Ктулху силен. Мы слышим его.

Серая масса окружает меня. Уставшие лица, осунувшиеся лица, лица с потухшими глазами, мешками, плешами и сединами.

Купе заняты. Люди спят, читают, разговаривают, играют в карты и просто смотрят в окно. Так утекает жизнь.

Скоро моя остановка, пора на выход. Одна из нескольких десятков проходных завода, распахнув ненасытную пасть, поглотит ежедневный рацион. Завод – гурман. Завтракает он плотно, но не прочь отобедать и поужинать такими вкусными и покорными бандерлогами. Моя проходная большая и уминает несколько тысяч человек в три-четыре приема. Сегодня я еду рано, значит сойду за первое. Но я не типичен и чаще иду на второе или десерт, а иногда монстр обходится без меня. Я – неправильный бандерлог.

Прошло уже много лет. Я не слышу тебя Каааа….

Проходная. Вертушки. Вахтеры. Люди идут через вертушки, показывают пропуска. Вахтеры смотрят на людей и пропуска. Все работают на заводе. Пропуска есть у всех, как свидетельства о рождении или паспорта. Но вахтеры все равно несут вахту. Таковы правила игры. Чужие здесь не ходят.

Пропуск можно забыть случайно. Так бывает. Тогда тебя можно поймать. Друг может кинуть свой пропуск через забор и ты пройдешь по нему. Но тебя опять-таки могут поймать, что бодрит тебя и развлекает вахтера. Это игра. Бдительному вахтеру не дадут ничего. Как ничего не будет и попавшемуся. Зачем мы играем? Не знаю. Заведено.

Еще можно не пустить человека «не с тем» пропуском. Пропуска помечены мелкими надписями, определяющими, в какую из многочисленных заводских глоток имеет право быть поглощенной именно вот эта пища. Зачем пища будет лезть не в то горло, не знает никто, но так заведено. Если вахтер энергичен и рьян, он читает мелкие буквы. Мой пропуск с красной полосой. Я съедобен для любой глотки монстра, так положено. Когда-то мой пропуск был просто с буквами, но и тогда я ходил своими путями, защищенный Сферой Отрицания. Про существование полосы я не знал: меньше знать – крепче спать. Я показывал неправильные буквы, страж смотрел на моё неправильное лицо со слишком высоким лбом и слишком нестандартным выражением, на очки в слишком тонкой оправе и ничего не говорил.

Второй смысл проходной – ловить пьяных. Если человек идет над вертушкой, то он трезв. Если ползет под ней – пьян. Критерий прост. Шатающегося поддержат товарищи, заботливой рукой направят в цель и он, крутанувшись в турникете как шар в спортлото, выскочит с другой стороны счастливым номером. Но может и застрять. Так бывает. За тех, кто ползет, застревает или не попадает в створ, бдительным стражам положена премия – игра не совсем бессмысленна. Впрочем, с утра вахтеры расслаблены. Получка будет на этой неделе, аванс уже кончился и все перемещаются более-менее ровно.

Человек с запахом пьяным не считается. Да. И с сильным запахом тоже. Если поймать всех с запахом, то кто же будет работать? Люди-запахи идут на завод, люди-запахи идут с завода. Люди-запахи живут на заводе. Зачем они вообще ходят через проходную? Я не знаю. Если проходную заменить на магазин и продавать внутрь колбасу и для запаха, то многие даже не выйдут за забор, прожив свою жизнь в утробе монстра, как какая-нибудь микрофлора.

Я редко пахну, я в очках, я не люблю завод и не особо это скрываю. Я молод, глуп и не знаю, куда мне еще пойти. Я нетипичен, остро чувствую это и страдаю. Со временем страдания притупятся, я поблекну, повяну, буду обслюнявлен, измазан, оббит жизнью и, пропахший заводом, буду целиться в вертушку, играя в извечную игру.

Пока же я гордо иду вверх по ступеням, ведущим к проходной, высоко подняв голову. На голове у меня шляпа. В моем возрасте это нетипично. И шляпа нетипична. Я получил её от деда или отца, но я не уверен, не помню и забыл спросить. В детстве её точно не было, разве дети ходят в шляпах? Сон смешной приснился как-то, что я к соседке в гости зашел, а она шапки норковые шьет, на продажу. Пока чай пили, я сам себе смеха ради шляпу и сшил. Ерунда какая-то, я и шить-то не умею. Иногда такое приснится, ей богу. Запомнилось.

Ярко-зеленая шляпа. Острый козырек и высокая тулья делают ее похожей на фуражку немецкого офицера, а лента и небольшие поля – на шляпу Робин Гуда. Иногда я вставляю за ленту перо. Девочкам нравится. Шляпа необычна. Она не старомодна, она выглядит странно. Мне нравится.

Сегодня моя шляпа не самое яркое пятно в людском потоке, плывущем по длинной пологой лестнице.

Выше и левее, наполовину скрытые серыми спинами, идут ноги. Да у девушек должны быть ножки, я знаю, но если идут ТАКИЕ ноги, то по канонам русского языка, который я очень люблю, это девка, у нее НОГИ и она считается ногастой. Посмотрите, какая ногастая девка идет. Не ножистая, не ножкастая и не на ножках, как какая-то табуретка, а именно ногастая. Поэтому да, идут НОГИ!

Моя шляпа ногам не конкурент. На них смотрят все, а к моей шляпе уже привыкли, да и что такое всего лишь какая-то шляпа, пусть и странная, пусть и зеленая, пусть на симпатичном парне, когда есть ноги. Ярко-фиолетовые. Мужская часть потока, еще не совсем измочаленная заводом, смотрит на них. Женская часть потока также смотрит. Чувства разные. Мужчины смотрят с интересом, вниманием, иногда желанием. Женщины чаще с осуждением или завистью. Взглядов я не вижу, но я все чувствую.

Я сам смотрю на ультрафиолетовые ноги светящегося изнутри, насыщенного ядовитого оттенка. Девка. Молодая, скорее даже очень молодая. Высокая, но не чрезмерно. Снизу ноги обуты в легкие черные полусапожки. Сверху нет ничего. Там, где ноги кончаются и переходят в задницу, задок, попку, те приятно-упругие мягкие булочки, под которые так ловко и удобно подхватывать даму, когда она обнимает вас, сразу начинается куртка. Юбки нет.

Юбка не нужна. Я смотрю на ноги. Возможно, кто-то сказал бы, что ноги не идеальны, но лично я считаю, что излишний рельеф лучше, чем его недостаток. Мне нравятся горы. Крутые изгибы красиво затянутые в гладкую синтетику колготок, играют мышцами, плавно перетекают волнами и скрываются под курточкой. Курточка модная, дерматиновая, с капюшоном, прикрывающим голову рельефной барышни.

Я знаю, как называются колготки, которые можно носить без юбки. Лосины. Их носят только очень молодые и очень смелые девки. Я люблю смелых и молодых девок с длинными рельефными ногами и упругими задницами. Лосины тоже не идеальны. Маленькая аккуратная дырочка сбоку чуть ниже колена коряво заштопана и стянута узелком. Я бы заштопал лучше, но таким ногам можно простить многое, даже узлы на колготках. Я не стремлюсь к идеалу, я сам не идеален и готов к компромиссам. Даже с дыркой лосины смотрятся сексуальнее, чем просто голые ноги, сияют, сверкают, кричат: – Ты смотришь на нас?

Я смотрю.

Люди вокруг бредут, сонно сгибая бедра. Поднимают над ступенькой голени, переваливают носки уже с утра устало поникших ступней, твердо укрепляются на взятой позиции, напрягают мышцы бедра и втягивают бесформенные, укрытые слоями одежды и плоти – следствие возраста и неправильного питания – тела на следующую ступеньку и цикл повторяется.

У фиолетовых ног все иначе. Лишь чуть-чуть напрягается стопа, но этого хватает, все мышцы икр проступают под тонкой пленкой лосин, пружинисто выстреливают и упругое молодое тело легко возносится вверх, красиво сыграв бедрами. Бедро в подъеме не участвует, импульса от стопы достаточно, но игра мышц у девки в крови. Она хороша, молода, сексуальна, знает это и смело демонстрирует.

Идти за фиолетовой девочкой приятно, жаль недолго. Рядом с ней семенит вторая. Эта пониже и одета в какое-то серое мешковатое пальто до пят, скрывающее фигуру. Безошибочным мужским чутьем я, как рентген, могу определить возраст сквозь толстое пальто, но подробности не вижу. Прибор не точен. Не толстая, такая же молодая и тоже легкая на подъем.

Лестница кончается. Впереди проходная. Вот и все. Нас поглотил завод, где мы растворимся в многотысячной массе таких же питательных частиц.

Точка.

Завод съел меня, но переварить до конца так и не смог. В далекой (как казалось тогда) юности я побывал в самом чреве, забронзовел и теперь сожрать меня с потрохами не так-то просто. Я работаю в конторе.

Контора огромна как и завод. Контор много. Моя – не самая большая. Проходная встроена в неё. Вертушки с бдительными стражами стоят в дальнем конце фойе и процеженная через них пища утекает в чрево монстра. Утекают не все. Сразу за вертушками есть поворот налево, на широкую лестницу, ведущую в недра конторы. Мне туда.

Имеется скрытый бонус. Контору я не выбирал, бонус тоже. Так получилось само собой. За углом, не доходя до вертушек, от непосвященных глаз сокрыт еще один поворот к туалетам и около них в стене спрятана неприметная дверь без ручки. Ручку открутили специально, чтобы нельзя было зайти снаружи. Но через дверь можно выйти изнутри. Это пожарный выход, решающий проблему запаха для работников конторы. К тайне причащены все и в дни, когда проблема стоит особенно остро пожарный выход популярнее широкой лестницы. Люди не идеальны и пользуются бонусом. Не идеален и я.

Трехэтажное здание с четырехэтажной пристройкой битком набито такими же конторскими крысами как и я. Поток пролетариата по тропам-пищеводам течет дальше. Там их территория, мне туда не надо. Я пока не знаю, куда надо мне, но точно не туда. Иду лабиринтом коридоров.

Стальная наружная дверь в кабинет, иногда зовущийся бюро. Большое помещение, примерно пятнадцать на шесть метров, оборудовано кульманами – специальными чертежными досками на подставках, на которых удобно раскладывать и развешивать бумажки. Времена меняются. Кульманы остаются в прошлом, они подняты вертикально и два стоящих рядом образуют стойло – выгородку в пару метров шириной. В таких стойлах мы и сидим.

Когда-то стойл было много. Завод мнил себя жеребцом, который покроет металлом весь мир. Мир мечтал о другом, покрываться металлом не пожелал и с планами завода не согласился. Громадье планов скукожилось, стойла опустели. Остался один ряд вдоль окон. Ряд у стены напротив исчез, перестав загораживать вторую дверь в кабинет. Через нее иногда заходят разнообразные обитатели конторы, зубоскалят, работать мешают, советами достают.

Мой загон самый дальний от двери, по диагонали через весь кабинет, на стыке двух большущих окон из толстенного стекла зеленоватого оттенка. Шеф говорит, что это стекла смотровых окон пульта управления прокатного стана. Закаленные. Других не нашлось, вставили эти. Ошибся. Похожие, но не они, я был на пультах, там другие.

Панорама за окнами отличная. Напоминает вид с капитанского мостика на корабле. Мое место лучшее и его не видно от двери. Стол, кресло и компьютер – все, что мне требуется для работы. Кульман мне не нужен и делать так, чтобы он не был нужен никому – одна из моих трудовых задач.

Первое стойло напротив входа принадлежит «Электричке». Как её зовут, я уже и не помню, да и тогда забывал. Все звали её «Электричкой», пусть ею и останется. Загадочная женщина и единственная из нас, кто знает, что такое шинная разводка и как ее надо запитывать. Может и не знает, но мы-то проверить не можем. Время от времени у ее стола появляются какие-то люди, о чем-то говорят, спорят, она одевает каску и уходит. Люди исчезают. За ее работу нас не хвалят, но и не ругают. Чем именно она занята не знает никто. Даже шеф. Мы все автономны и умеем работать самостоятельно.

В следующей выгородке между двумя кульманами сидит девочка-Леночка. Она младше меня, задорна и остра на язык. Светлая шатенка с аккуратным носиком и небольшой россыпью веснушек. Красивой я бы ее не назвал, но определенно милая. С девочкой-Леночкой мы дружим.

В дружбу между мужчиной и женщиной я не верю. Крайне неустойчивая конструкция, которая с течением времени сама собой либо рушится, либо падает плашмя.

Но с Леночкой мы именно в дружески-приятельских отношениях. И на то – две причины.

У Лены есть муж. Не просто муж, а муж-мент. Почему он мент неизвестно. Формы, пистолета или мигалки не видно, но то, что он мент – несомненно. Большой усатый дядька много старше её, похожий на Михалкова, заезжает иногда за ней на работу и отвозит домой на старой личной Волге. Муж смотрит холодными рыбьими глазами и шевелит щеткой усов. Мне не нравится поздний Михалков. Я не люблю ментов. Мы не нравимся друг другу, но мент тактичен и иногда берет меня в попутчики. Наверное и на него действует моя Сфера.

Вторая причина более весома. Леночка – девочка-ромб.

Мы дружим, общаемся, втыкаем беззлобные шпильки в коллег и иногда весело переругиваемся через четыре стойла. Если ее разозлить, то из-за кульмана высунется хорошенькая головка и, сверкнув глазами, что-нибудь скажет-срежет. Ленка резка на язык, у нее мгновенная реакция, хороший вкус и чувство юмора. К сожалению, если ее выманить из стойла дальше, то она постепенно расширяется, достигая в районе талии максимальных показателей и далее плавно сужается. Муж может спать спокойно.

Следующую нычку занимает Татьяна Васильевна. По профессии – строитель. Она очень занята и востребована на информационном фронте.

Далее идет пустой промежуток в два кульмана и в предпоследней нише работает Павел Федорович, основательный и пунктуальный человек, не терпящий спешки. Чем он занят, сказать сложно. Чем занят мощный кряжистый столетний дуб? Он растет. Да, медленно и суетливым людишкам процесс может быть незаметен, но он растет. На данный момент Павел Федорович рос над собой, осваивая современную вычислительную технику.

Единственное рабочее место без кульмана – место шефа. Рабочий стол, кресло, шкаф с книгами и сейф.

Шеф, Юрий Семенович, – замечательный человек и достоин отдельного упоминания, позже.

Позади меня стоит второй стол – обеденный. За ним мы пьем утренний чай. Нас мало, но за простой стол мы не поместимся. Два длинных конторских стола составлены рядом и скреплены между собой.

По утрам стол преображается, на нем появляются конфеты, печенья, весело булькает электрический чайник – рабочий день, как и положено, начинается с утреннего чаепития.

В обед стол тоже не пустует, обрастая снедью и коллегами, поленившимися пойти в столовую.

Иногда на столе появляется работа. Работу я люблю и, чуть позже, расскажу о ней подробнее. Но та, что появляется на столе, мне не нравится.

Полностью пустым стол не бывает никогда. На нем живут Феофил и Герань. Феофил обитает в трехлитровой банке, молчит, пускает пузыри и, будучи посахаренным, перерабатывает остатки заварки в кисло-сладкую жидкость желтого цвета, которую мы пьем.

Чайный гриб считается моим, хотя я появился в бюро позже. Я его сахарю, чищу, иногда делю пополам, одаривая страждущего половинкой скользкой медузы, умеющей переводить сахар в мочу, как утверждают полезную. А вы знали, что мёд – это пчелиная отрыжка?

У Феофила я учусь выдержке и буддийскому спокойствию. Гриб нуждается в защите. Около стола стоит гостевой стул. На нем иногда появляются люди, полагающие, что мне нечем заняться и от скуки я должен решать их проблемы. Также они считают своим долгом ткнуть в гриб пальцем. Терпеть не могу. Бью по рукам. Проблем, как и ненужных посетителей, мы не любим.

А Герань – просто герань. Она умеет трясти листьями и иногда сбрасывает парочку. В герань тоже тыкают пальцами и стремятся полить ее чайными нифелями. Бью по рукам. Прибегает «Электричка» и ахает. Герань её, но защищаю цветок я. Да, мир несправедлив.

«Чай не пил – какая сила?» – любил говорить мой дед. «Чай попил – совсем ослаб» – добавлял он после. Мудрый человек. Я чту опыт старших. Мы обстоятельно и вдумчиво пьем чай и приступаем к работе.

Дверь кабинета открылась, послышался разговор.

Скрипучий шамкающий голос принадлежал начальнику Службы автоматизированных систем управления, Кузьмичу, низенькому полному дедку очень пенсионного возраста. В его обязанности входило руководить отделом, обеспечивающим работоспособность вычислительной техники конторы и производств. В те далекие времена не все понимали, зачем нужны компьютеры и принтеры. Не понимающие работали по старинке, что начальством негласно поощрялось. Извечный принцип «Больше бумаги – чище жопа», чтился свято, а блюсти чистоту зада электронными файлами крайне легкомысленно. Понимающие умели запускать шарики, тетрис и что-то набирать в ворде. Работой, как и подчиненными, одинокий Кузьмича перегружен не был. Случавшиеся проблемы решались вызванными из центральной конторы специалистами, рассасывались сами собой или иногда ими занимался я.

Кузьмича едва хватало на то, чтобы следить за своей исправностью, поэтому исправность вычислительной техники волновала только самых тетрисолюбивых пользователей. Иногда начальник САСУ заходил к нашему шефу, они перекидывались парой слов в кабинете и удалялись на улицу или в курилку на пожарную лестницу дымить и вспоминать молодость. Сегодня в обычно тихом царстве Кузьмича что-то пошло не так, беседа затянулась и приобрела интонационное разнообразие. Очевидно, нам принесли не нашу проблему, которую мы могли решить и Юрий Семенович идти курить не спешил.

Прикрытый кульманом, я вполуха слушал беседу. Клин, который пытался забить нам Кузьмич, судя по тишине в кабинете, полностью приковал внимание коллег. Проблемы, не решаемые шефом, как правило, касались меня, но я был занят своей работой и выходить в свет не спешил. Обрывки слов и общий тон не оставляли сомнений, что шла интенсивная торговля по цене вопроса и проблема была серьезной, а раз шеф не обсуждал ее в курилке, то, стало быть, продавал мои услуги руководству параллельных структур.

Наконец разговор стих. Высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению и ударили по рукам, но в бюро по-прежнему стояла тишина.

– Александр Васильевич, подойди сюда, дело есть, – подозвал меня мой шеф. – Я тебе невест сосватаю. И ключ от кабинетика прихвати.

Я выглянул из своего стойла.

Закавыка, подкинутая Кузьмичем, стоила воцарившегося молчания.

У стола руководителя стояли Фиолетовые Лосины.

Вторая девушка в сером длинном пальто, прикрытая спиной Кузьмича, серой мышкой притаилась у двери.

– Знакомься, до пятницы включительно нам приданы на стажировку практикантки по специальности «Оператор вычислительной техники», – сказал шеф. – Давай ключ. Я поселю их в кабинет, обустрою, а ты после обеда наладишь им компьютер, пусть сидят, работают.

Ситуация обрела ясность. Практиканток дали Кузьмичу на стажировку. Но куда их девать и что с ними делать? Работу не поручишь – курить и бродить по кабинетам начальник САСУ умел, но не передавать же сей бесценный опыт молодежи? Свой компьютер у него был в разобранном виде, о чем он нисколько не жалел.

Проблему решили убрать с глаз долой в дальний кабинетик, где имелся большой стол, кресло, стул и бесхозный компьютер.

Кабинет этот когда-то был вотчиной завхоза. Завхоза отправили на пенсию, а помещение в силу маленького размера и ненужности закрыли на ключ, сделав из него склад забытых вещей. Иногда я использовал его для распаковки разной офисной техники, которая поступала в контору, ее настройки и обкатки.

А чтобы стажерки сидели как мышки в норке безвылазно, решено было их компьютеризировать. В те времена, не избалованные вычислительной техникой, человек мог полдня провести за шариками «Пять в ряд» или за встроенным в древнюю Винду пасьянсом.

Молодежь при деле и не мешает никому. Гениально.

Невесты – это хорошо, подумал я, поднялся со своего рабочего места и пошел «жениться». Сватали меня двум практиканткам ПТУшницам и по крайней мере одна мне определенно нравилась.

Для читателей помоложе стоит рассказать подробнее, что такое ПТУ. Подобные учебные заведения в народе именуют по-разному. У нас их звали ПТУ (профессиональные технические училища), ранее их звали ШРМ (школа рабочей молодежи), бытовали также термины «шарага», «бурса».

Обнаружив, что человеческая особь вырастает быстрее, чем умнеет, государство победившего пролетариата задумалось, что же делать с личинками этого самого пролетариата по достижении ими четырнадцатилетия? Если подросших гегемонов оставлять в стенах школы, то падёж молодняка, вытоптанного более половозрелыми дегенератами, превысит допустимые пределы и молох-завод останется без корма. Конечно, естественная убыль компенсировалась бы естественной же прибылью прямо в стенах школы, но общий бардак, который сопровождал два разнонаправленных процесса был непредсказуем, потому после достижения восьмого класса будущих работников кувалды и лопаты выпинывали со вздохом облегчения и трижды перекрестясь за ворота школы.

Школы, выдав на-гора очередную порцию расходного рабочего материала, тотально пустели и из остатков трех-четырех восьмых классов формировали один девятый, четыре пятых которого составляли девочки.

Свежевыращенные трудовые ресурсы, получившие путевку в жизнь, растекались по окрестным шарагам, там оседали, дозревая до нужной кондиции, позволяющей сходить в армию, где еще в течение двух лет заготовку человека окончательно портили и возвращали в гражданскую жизнь.

Дорога среднестатистического аборигена Сибири выглядела просто.

Детский сад – школа – шарага – армия – завод.

Пенсия трудовым путем, как правило, не предусматривалась. Некоторое разнообразие в серую монотонность шаблонных судеб вносила тюрьма, которую опционально вставляли в формулу выше между школой и заводом для особо социально неуравновешенных кадров. А кадры, как известно, решают все. Кадровый состав в нашем городе всегда был на высоте.

С девочками получалось сложнее и запутаннее и делились они в восьмом классе хаотично. Большая часть уходила вслед за мальчиками, следуя предначертанной им будущей судьбе, сияющей золотыми куполами синего цвета на груди ряженых-суженых. Другая, меньшая часть, оставалась в школе.

Учителя в рассадниках знания, называемых шарагами, тоже люди не железные и хотели отдыха, поэтому контингент низших учебных заведений время от времени выводили на прогулку. Конвой им пока не полагался, но территория должна была быть огорожена, мало ли. Завод для променада подходил идеально. Охрана есть и ограда в наличии.

Длинноногая рельефная девица, подробно рассмотренная мною из положения «вид сзади» за этот самый вид заслуживала твердую пятерку с плюсом. Но я считаю, что односторонний подход не правилен и не отражает всей правды о человеке.

Пришло время взглянуть правде в глаза.

Правда же в том, что осмотр дамы я всегда начинаю с ног, мда. Затянутые в уже виденные лосины бедра спереди выглядели не менее замечательно. Картину дополнял короткий облегающий свитер и распахнутая на груди черная дерматиновая куртка. Вариант комиссарской кожанки для бедных. Кобура, однако, отсутствовала.

Тряпочный капюшон убран, на голове у комиссарши была надета спортивная шапочка-домик с помпончиком на ниточке. Из-под шапочки выбивались желто-белые блондинистые патлы.

Примечательными у блондинки в кожанке помимо чудных ножек были глаза.

У меня тоже не совсем обычные глаза. Они зеленые и иногда в них сам собой загорается Огонь. Огонь – особый дар, я могу зажечь и по своей воле. Тогда он действует слабее, но все же позволяет удержать внимание девушки, и далее, по желанию, я пускаю в ход свое самое сильное оружие – ГОЛОС.

Голос у меня не примечательный. Я даже петь не умею, но зато я умею подбирать слова. Как правильно сказал советский поэт: «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести». Полки водить я не собирался, а увести понравившуюся девушку, повинующуюся ГОЛОСУ как дудочке Нильса, я могу.

Но, посмотрев в глаза яркой практикантке, я понял, что, похоже, моё главное оружие здесь бессильно.

В околонаучных кругах используется понятие «Сферический конь в вакууме», обозначающее нечто идеально-отвлеченное, в природе не встречающееся и упрощенное донельзя.

Женщина любит ушами. Общеизвестный факт.

Один популярный композитор говорил: «Для меня главное – дотащить женщину до рояля, а там она моя» и был совершенно прав. Если удачно взять женщину за ушко и что-то туда петь, то можно многого добиться.

Я не умел играть на рояле, нажимая на педали, но тоже мог воздействовать на противоположный пол через уши. В некотором плане мой подход был даже удобнее. Не всякий музыкант носит с собой рояль, а рот-то всегда при мне!

Но вот хочется спросить виртуоза-ловеласа, а что бы он делал, доведись ему дотащить бабу до рояля, ша-буду-буда по черным, па-ба-ба-бам по белым, а она молчит? Он ей глиссандо – вжиииииу-вжииииу – из конца в конец клавиш, палец в мозоль стер, а она лупает глазами и никак не соблазняется? Как-как. Да никак! Глухая зараза попалась. Что, обломался пианист? Захлопни свой рояль и катись дальше, давя на педаль! Не слышат тебя. Короче, педалируй отседова!

Глядя в широко распахнутые голубые глаза, я видел сферическую блондинку в вакууме. Вакуум был абсолютный. Мне даже на миг показалось, что в глубине головы через эти огромные зеркала души можно рассмотреть обрывки слуховых нервов, которые ведут в никуда. Межушный ганглий отсутствовал начисто.

Подтверждая мои мысли, девка открыла рот:

– Катька! – и тут же добавила – Гы, гы, гы.

Катька-гы-гы-гы, прелестно. Крышку своего рояля я даже открывать не стал – кивнул в ответ.

Голову и почти все лицо второй девушки закрывал серый надвинутый на лоб беретик. Наглухо застегнутое драповое пальто скрывало фигуру.

– Аня, – представилась она, протянула мне узкую ладошку и неожиданно присела в неглубоком реверансе.

– Александр, – ответил я, коснулся ее руки и, решив, что с поцелуем будет перебор, ограничился небольшим полуяпонским поклоном, отыгравшись за реверанс.

– Ну вот и познакомились, – сказал шеф. – А счет, мы тебе выставим и так должен нам как земля колхозу, – он похлопал по плечу начальника САСУ и взял протянутый мною ключ.

Юрий Семенович указал ключом в сторону девочек, напоминая, чтобы я не забыл включить порученную мне обязанность в длинный список взаиморасчетов при очередной разборке между отделами кто кому что должен и отдал команду: – Присовокупишь! – ввернув любимое словечко, которое употреблял при разных удобных и неудобных случаях.

– Чё? – тут же спросила желтоволосая блондинка.

– Присовокупишь, – машинально повторил я.

– Чё? – переспросила она еще раз.

– Совокупиться велел, вот чё, – ответил я.

– Гы-гы-гы, - неуверенно гоготнула ПТУшница над незнакомым словом.

Ее подружка тихо хихикнула.

– Ну, пойдемте селиться, а потом покурим, – сказал шеф и погнал двух девчонок и Кузьмича к двери.

Дверь закрылась.

– Отличный кабинет для вычислительной практики! – подала голос Леночка. – И девчонкам повезло – наставник сильный достался. Совокупность во множествах – самая его тема! И корень извлечет и в ряд разложит.