Самый умный

Морок спал. Мы стояли у перил. Было пасмурно и немного холодно. Короткий день сибирской осени близился к середине. Составители мимо нас пронесли ржавый жестяной лист с загнутыми краями и лопату, глянули на меня, я промолчал. Хмурые мужики скрылись в подземелье. Без восторга, буднично, работа есть работа. Заскрежетала жесть, звякнула лопата, шаги по решетке, маты, тяжело заскрипел металл по металлу, задребезжало. Послышалось кряхтение, гулкие удары – закрывали люк. Показались составители, не глядя на меня обогнули угол здания и скрылись.

Алла Рудольфовна рядом со мной немного нервничала и тонкая шпилька выбивала по стальному полу площадки рваную дробь. Мандраж и уже проходит, не стыдно – она женщина и ей положено бояться. Чего я взъелся на неё как мальчишка? Хвост пушил.

Загудел тепловоз, загрохотали сцепки, звук постепенно приближался, громкий удар и в вагоноопрокидыватель въехал вагон. Составитель ловко подложил под колесо «башмак». По наружной лестнице, ведущей на второй этаж, спустился мастер и молча встал рядом с нами.

– Ну вот и все, дело сделано, можно по домам, – подвел я итог. – Вы работаете, Алла Рудольфовна пишет Акт, бумаги, я в контору.

– Знаешь, Василич, тут такое дело... часть бумаг уже написана. Объяснительные, служебная. Передали вместе с покойником.

– Щедрый подарок, – удивился я. – Это кто ж такой умный в смену работает? Алла Рудольфовна, кому-то будешь должна как земля колхозу.

– С конторы рано утром звонили, еще предыдущая смена не кончилась. Какой-то Юрий Семенович, я не знаю кто это. Он и распорядился.

Я с благодарностью подумал о шефе, который, если честно, немного подставил меня, умотав на планерку.

– Только знаешь, Старый, может я чего не дослышал, мужики, которых он писаниной напряг, сказали, что позвонил как только обнаружили, почти сразу. «Опрокид» остановили и он звонит, еще даже наверх доложить не успели.

Я промолчал. Странный случай. Шеф иногда очень рано приходит, говорит старый стал, спит плохо, беспокойно, но тут что-то явно нечисто.

Возникла запоздалая умная мысль доложиться.

В небольшом административном здании я пробыл минут двадцать. По крутой стальной наружной лестнице поднялся на второй этаж, через приоткрытую дверь вошел в операторскую. У пульта сидел помятый жизнью, неопределенного возраста мужичок, бодро нажимал на кнопки и матерился в переносную рацию, выдавая указания двум составителям. За грязными стеклами смотрового окна виднелись уходящие вдаль рельсы подъездных путей. Сквозь хмарь пасмурного дня и заводской смог пробивался прожектор неразличимого отсюда маневрового тепловоза, прицепленного к дальнему концу состава из открытых вагонов, так называемой «вертушки», которая ходила челночным маршрутом от какой-нибудь шахты до завода и привозила зараз под сотню груженых углем вагонов. Вторая «вертушка» стояла на соседней ветке. Всего веток было две и обе занятые означали, что третий состав с углем принимать будет некуда, что грозило неприятностями со стороны железной дороги и большого начальства.

Оператор меня не заметил, отработанной скороговоркой выплюнул в рацию порцию матов, от ближайшего к нам вагона отскочил человек, тепловоз свистнул и толкнул состав. Как бильярдные шары одна об другую издалека загремели сцепки. Последняя лязгнула особенно громко и отцепленный груженый вагон въехал в вагоноопрокидыватель, врезавшись в уже стоящий там пустой. Вес всегда имеет значение. Пустой вагон от полученного удара выкатился и поехал под горку в тупик-уловитель к разгруженным ранее собратьям. Груженый вагон резко остановился внутри роторного механизма, от толчка здание вздрогнуло. Так делать было нельзя, потому, что от ударов разбивались механизмы сцепок, а поймать груженый вагон внутри опрокидывателя в нужном месте можно было только подложив прямо на ходу «башмак» под колесо, что требовало опыта и сноровки от второго составителя. Опасный приём начальством не поощрялся, но втихаря применялся в случае авралов, так как экономил время на маневровых работах.

Я прошел к телефону, стоящему на столе около оператора. Заработал привод, здание задрожало и с тяжелым шелестящим звуком, проходящим прямо сквозь стальные стены производственного помещения, уголь высыпался из вагона в бункер, грохоча по решетке. Пережидая шум я держал руку на трубке телефона, мужик за пультом покосился на меня и посмотрел за окно. От сцепки следующего вагона отскочил человек, махнул фонарем, рация забормотала. Оператор открыл рот и глянул на меня.

– Так нельзя, но мне насрать, – я ткнул телефонной трубкой в сторону «вертушки», развеяв его сомнения.

Оператор кивнул и опять выматерился в рацию. Тепловоз свистнул и толкнул состав. Я закрутил диск телефона.

Трубку сняла «электричка». Шефа нет, на совещании, может дать Павла Федоровича. Переваливать свои проблемы на коллег – не мой стиль, нагружать электрическую женщину глупостями навроде отсутствия освещения на площадке для обслуживания бункера – оно мне надо? Повесил трубку.

На душе было противно.

В маленьком загаженном туалете рядом с операторской засохшим до состояния пемзы куском хозяйственного мыла я долго тер руки, казавшиеся грязными, смотрел на свое отражение в затоптанном мухами осколке зеркала, приклеенном к стене, представлял на месте своей легкой небритости на юношеской щеке густые нечесаные грязные патлы бороды. Кто этот несчастный, который когда-то был таким же молодым, не совсем выбритым и полным устремлений юношей, а теперь лежит кучей изломанных костей, погруженный во мрак? Как так вышло? Катался на вагоне и заснул ненароком? Куда ехал, зачем? Или бежал от кого? А может его убили и в вагон кинули? За что, зачем такие сложности и чем он заслужил такую участь?

Тяжелые мысли повисли в тишине, настроение испортилось. Тишина. Почему тишина? Вагоноопрокидыватель стоял.

На площадке перед промзданием обнаружилась запаркованная белая «шестерка» с «люстрой» на крыше. Второй составитель, который помоложе, сделал мне круглые глаза, ткнул рукой в «жигули» с синим номером на помятой дверце, показал на спуск к бункеру и с деловым видом ретировался от греха подальше в сторону тупика-уловителя проверять как там сцепились вагоны. Классный ход.

Мелькнула мысль последовать хорошему примеру. Не мой стиль. Я вздохнул и пошел под разгрузочный бункер.

Во мраке тусклые фонари еле освещали лежащую на полу массу, у которой склонились две тени. На общем черно-сером фоне яркой ниткой выделялись красные лампасы форменных брюк. Блеснула вспышка, еще одна. – Пленку зажевал, сука, – пожаловался голос. Ноги в лампасах развернулись в мою сторону, луч уперся мне в лицо. Я опустил голову, прикрыв глаза козырьком шляпы и осмотрелся. Мастер участка, белое пятно каски трудовички, первый составитель и три каких-то совершенно левых мужика в разноцветных касках. Милиция уже тогда работала в своем стиле – хватала всех подряд и искала среди них виноватых.

– Ты скомандовал труп перемещать? – выдал гундосый юный голос и в круг света выступил тщедушный милиционер лет двадцати в чине сержанта. Изогнутая, несомненно крутая стойка, на размер больше форменный китель, в отвороте расстегнутой на верхнюю пуговицу рубашки виднелся край какой-то синей татуировки. На угрожающе выпяченной впалой груди висел дешевый пленочный фотоаппарат-мыльница. Морду представителя власти, говнюка, только формой отличимого от мелкого хулигана, перекосило, что должно было символизировать угрожающий оскал. Под приподнятой губой блеснул золотой зуб.

– Чё, блядь, самый дохуя умный?

В мировой философии в целом и русской в частности выработан круг неразрешимых риторических вопросов, не требующих ответа, но призванных показать глубину интеллекта вопрошающего. «Кто виноват и что делать?» Классика. Что тут ответишь? Вам подробно в паре томов рассказать, кто виноват и что делать или в двух словах пояснить куда идти? Пустой в сущности вопрос почему-то считается признаком духовной глубины. Мда. «Быть или не быть?». Ну быть. Или не быть? Не быть. Или быть? Слышь, заманал, не можешь выбрать – кинь монетку.

За прошлые века не скажу, но за советский период могу заявить твердо, что главный философский вопрос задается отнюдь не по Чернышевскому. Вопрос «кто виноват и что делать» давно снят с повестки дня. Виноват не я – ответ на первую часть. Валим на него – готова вторая половина ответа. С Чернышевским было покончено, консенсус в вопросе кто виноват и на кого валить был уже достигнут.

Современность порождает новые философские вопросы. «Ты чё, самый умный?». Шах и мат. Всем вопросам вопрос, зубодробительный для любого интеллектуала. Заданный правильным тоном с подходящим набором слов, он сразу выбивает оппонента из колеи и тот либо отвечает «да нет», и вынужден оправдываться, сдавать позиции, изначально признавая себя дураком, либо спорит, опускаясь на уровень задавшего вопрос идиота.

– Чё, самый умный, да? – повторил вопрос сержант, светя фонариком мне в лицо и устрашающе оскалился, снова блеснув золотой фиксой.

Мне было все равно. Я посмотрел в темный угол площадки, где смутно выделялась прикрытая рваниной груда плоти, когда-то бывшая человеком, которого растили, любили, который мечтал о чем-то, надеялся, во что-то верил и где оно все теперь? Выброшено за борт жизни, ушло в пучину, кануло в тёмную бездну как треклятый уголь, унесший вслед за собой чью-то жизнь. И ничего не поправишь. Вот это проблема. Потеря. Сама жизнь потеряна. Чем может напугать меня этот дебил? Ударит? Укусит? Съест? Составит протокол и выпишет копеечный штраф, сдаст начальству и меня лишат премии или даже объявят выговор? И это всё, больше проблем нет? Интересно, поменял бы лежащий в углу еще толком не остывший несчастный свои реальные проблемы на мои потенциальные? Хороший ответ на трудный вопрос я знал и изредка им пользовался. Правильно исполненный, ответ полностью выбивает из колеи задавшего вопрос придурка, но может и спровоцировать. Пользуйся и ты, читатель, но осторожно, в меру.

Я посмотрел в наглые выпученные глаза младшего милицейского чина, виновато развел руками, пожал плечами и утвердительно-печально, немного извиняясь, поджал губы. «Да, есть грех, умен». Язык жестов иногда выразительнее слов. Представитель власти покраснел как рак, что стало заметно даже в неверном свете электрического фонарика в подрагивающей руке совсем потерявшегося Вована и открыл рот.

– Рот закрой, – резанул сочный баритон. В темноте ярко вспыхнул огонек папиросы и в круг света вылетел густой клуб синеватого дыма. Следом за дымом в пятно света шагнули вторые форменные брюки с лампасами.

Плечистый мент короткими желтыми пальцами с крепкими толстыми ногтями выковырнул папиросный бычок из-под щетки жестких, начавших седеть, усов и отщелкнул его в темноту площадки. Мужик пошевелил мощными плечами. Блеснули звезды на погонах. Бесцветные глаза уперлись в мои. Зрители вокруг затаили дыхание.

– Здравствуй, Саша, зачем перемещал тело? – произнес мент и протянул мне руку. Второй рукой он хлопнул по фонарику сержанта и луч света переместился с моего лица на пол площадки.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – ответил я и пожал протянутую руку. Настроение улучшилось.

С Сергеем Сергеевичем Сергеевым я встречался уже в пятый раз. Не люблю дисциплину в целом и любое начальство в частности, особенно облеченное бесконтрольной властью. Сергей Сергеевич – редкое исключение. В первую нашу встречу он показался мне живым воплощением доброго Дяди Стёпы из детских сказок про правильного милиционера. Открыв рот, я взирал на него снизу вверх, мне он казался огромным. Щетка усов и еще кудрявая тогда шевелюра парили на недосягаемой высоте, а сам Дядя Степа задавал маленькому мне взрослые вопросы добрым голосом. Я важничал и обстоятельно давал показания по одному странному случаю, к которому был причастен, но не виноват. Виноватых не было и все получилось само собой. Шалость удалась. Правильный советский милиционер выслушал ребенка, погладил по головке, расплылся широкой доброй улыбкой, сверкнув желтыми зубами сквозь прокуренные усы. Остальных, немногим старших и чуть менее невиноватых участников шалости пожурил, погрозил пальцем и отпустил, что полностью соответствовало моим тогдашним представлениям о работе милиции. Длинная история, не на сейчас. Первую нашу встречу Сергей Сергеевич наверняка не помнил в силу моего малолетства.

На всякий случай я уточнил, что производство непрерывно и мешающее разгрузке сырья тело переместили, так как не ожидали, что на рядовой, в общем-то, несчастный случай, приедет целый капитан милиции, чуть льстивым тоном пояснил я.

Правильный мент в чине целого капитана, что по тем временам было немало, довольно ухмыльнулся в усы, щелчком сбил пылинку с погона и ответил, что ехал на пустырь за шлакоотвалом, где под утро случилась бандитская перестрелка с парой трупов и заскочил по пути глянуть на нашего покойника, вдруг да связь обнаружится. Неправильный мент с лычками сержанта стоял рядом и тупо молчал, открыв рот. Остальные зрители тоже молчали.

– Набедокурил! Затруднил осмотр места возможного преступления, – строго глядя на меня, подвел итог капитан. В его глазах блеснули искорки, усы разошлись в улыбке, обнажив желтые зубы.

Редкое слово из детства диссонансом резануло слух. Набедокурил. Именно так он и сказал в нашу вторую встречу, которую несомненно помнил. Детишки выросли, шалости тоже. Тело ребенка развивается быстрее мозгов, я нетипичен и посему в компании набедокуривших юнцов, наделенных силой и обделенных интеллектом, я, пусть и самый младший, выделялся и, как-то так получилось само собой, давал пояснения мощному дядьке в форме за всю испуганно притихшую компанию, в которой я был самый невиноватый. Милиционер ограничился длинной воспитательной беседой и отпустил всех набедокуривших без составления бумаг, чем удивил тогда уже подросшего меня, а мне повелел следить за «моими», чтобы ни-ни, чем удивил еще больше.

На сей раз я тоже был самым невиноватым, но пояснений ждали от меня. Дежавю. Вкратце обрисовав технологию разгрузки вагонов, я сказал, что тело упало с одного из них, замечено было не сразу, сверху успели разгрузить еще под сотню тонн коксующегося угля, острые грани которого и измочалили труп до неузнаваемости. Упомянул, что, по-моему, данный случай не имеет отношения к разборкам с перестрелками, так как «вертушка» приписана к «Распадской», то есть пришла совсем с другой стороны и вряд-ли хоть один уважающий себя «браток» будет носить засаленную окладистую бороду как у попа.

– Судя по всему, бомж, – закончил я короткую речь.

– Удружил, висячок подкинул, – ухмыльнулся капитан. – Тело осмотрел? – спросил следак. – Или сразу Протокол по старой памяти написал?

Он подмигнул, намекая на нашу третью встречу.

Особой разговорчивостью Сергеич не отличался никогда, но хороших собеседников ценил и надо ж о чем-то говорить в течение длинной ночи немногословному, прошедшему огонь, воду и медные трубы следаку из дежурной части милиции и юному студиозу, юноше бледному со взором горящим. Я, открыв рот, слушал милицейские истории Сергеева, тогда еще лейтенанта и отдаривался байками из студенческого мира. У окна дежурки, за столом, откинув голову и блестя двумя золотыми передними зубами, похрапывал здоровенный и тупой как пробка сержант, подбивавший клинья к невзрачной, зато активной, русоволосой, на редкость глупенькой девочке из-за двух задорно торчащих мышиных хвостиков похожей на школьницу. Девочка тихонько посапывала около меня, уткнув лобик в сложенные на столе руки.

Звонил телефон, беседа прерывалась и наряд милиции, состоящий из офицера Сергеева, тупого сержанта-водителя и двух студентов отчаливал на очередное происшествие. Перестроечные годы насквозь криминального, не в меру пьющего поселка большого города на происшествия не скупились.

Кто-то наверху, несомненно самый умный, решил, что лучшим ходом в борьбе с прохиндеями, мутной волной хлынувшими в ряды милиции, будет укрепление этих самых рядов жидкими остатками псевдоинтеллигенции из студентов, в добровольно-принудительном порядке, даже с небольшой оплатой, загнанных в эдакий суррогат когда-то популярных дружинников. Дружинники-студенты, раскиданные по отделениям милиции в ночь использовались как понятые, а также были призваны предотвращать хищение ценностей и избиение задержанных той самой милицией, которая только-только поняла смысл своего существования и активно по мелочи обирала пьяных и просто неудачливых граждан, попавших в жернова внутренних органов.

Сказать по правде, Протоколы я не писал никогда. Их писала сокурсница-студентка под диктовку Сергея Сергеевича Сергеева. Она понятливо трясла пустой головешкой, мышиными хвостиками и сережками, сосала авторучку и ровным бисерным почерком строчила бумажки за старым канцелярским столом, удивленно ахая, охая и поминутно повторяя «В десятку, в десятку!».

Употребляемая к месту и не к месту присказка объяснялась просто – девочка посещала секцию стрельбы, с её слов делала большие успехи, часто попадая в «яблочко» и утверждала, что из нее может получиться снайпер.

Вслух я не ахал, внимательно слушал сочный баритон Сергеева, сухими протокольными словами описывающий необъяснимый талант моих земляков без промаха попадать под самые разнообразные статьи УК и мысленно соглашался «в десятку!».

Я читал и подписывал Протоколы в графе «Понятой», перебирал бумаги. Золотозубый сержант, засучив рукава на жилистых руках с синими армейскими татуировками, работал с задержанными, гремела решетка «обезьянника», время от времени доносились глухие удары, стоны и хрипы. Сергеич морщился, но работа есть работа. Морщился и я. Девочка жалась ко мне и испуганно вздрагивала всем телом. Мир не идеален, да.

Странную инициативу свернули быстро, буквально за пару месяцев, но мне хватило. К концу «службы» Протоколы, сверяясь с образцом, в ушко с сережкой бубнил я. Девочка писала. Сержант активно работал с задержанными. Сергеич в освободившееся время занимался какой-то милицейской текучкой, не глядя подмахивал Протоколы и иногда выходил из дежурного помещения спасать очередного набедокурившего от излишне рьяного дегенерата-сержанта.

Иногда выходили мы. Маленькая комната с табличкой «Ленинская» располагалась в тупиковом коридоре райотдела милиции, на ключ не запиралась и предназначалась для политической и идеологической подготовки личного состава. На переносной фанерной трибуне стоял бюстик Вождя и смотрел на полное собрание своих сочинений в пятидесяти пяти томах и трехтомник своего бородатого подельника, занимавшие шесть полок книжного шкафа.

Времена были уже не те, самая читающая в мире нация в целом и милиция в частности переключились на желтую бульварную прессу и любовные романы в мягких обложках, труды идеологов революции покрылись слоем пыли. На одном из столов, протертом от пыли и не заваленном идеологической макулатурой – многочисленными брошюрками с материалами съездов КПСС, уверяющими, что Партия – руководящая и направляющая сила советского общества, а её решения нужно непременно протолкнуть в жизнь, девочка трясла пустой головкой, хвостиками и сережками. Я бубнил пошлости в украшенное сережкой ушко и, стараясь не шуметь, заряжал ей под хвост. Столешница глухо била торцом в обшарпанную, крашеную грязно-бежевой краской стенку. «Серая мышка» с удивительным азартом подмахивала и, невзирая на приличия, громко охала и стонала. Стремясь соблюсти приличия и маскировку, я пытался ладонью заткнуть будущей снайперше рот. Та отбивалась, вертела головой и колотила мышиными хвостиками меня по носу. Я сдавался, глушил демаскирующий лёжку звук пальцем и торопливо шлепал шумную девку. Специалистка по пулевой стрельбе причмокивая сосала палец, изгибалась в дугу, отклячивая упругую как наливное яблочко задницу, я без промаха бил в цель, наконец она делала несколько судорожных вдохов, вздрагивала всем телом, ложилась грудью на стол и на выдохе тихонько шептала «в десятку».

Вести подсчеты глупо, пошло и даже в чем-то оскорбительно для партнерш, чай не урок детсадовской арифметики, где количество определяется при помощи счетных палочек, а если запутался, то слушай подсказку соседки по горшку, но, с другой стороны считать до десяти хотя бы на пальцах, умеет любой папуас да и цифра не велика.

«В десяточку!», с придыханием подсказывала соседка снизу, не давая сбиться, в которую по счету я присунул свою счетную палочку. Серией мощных толчков я разряжался в горячее нутро подставленной мишени и отстрелявшись, благодарно прижимался к ней. Мы возвращались. Сергеич улыбался в жесткие усы, сержант с ненавистью смотрел на меня.

Так что Протоколы я не писал никогда, но кому нужны длинные, ничего не значащие подробности?

В подробности я углубляться не стал и коротко ответил: – Протокол не составил.

Капитан засмеялся, хлопнул меня по плечу: – Фотографии нащелкал? – и кивнул на висящий у меня на боку фотоаппарат. Стоящий рядом уже другой, но такой же тупой, золотозубый татуированный сержант с ненавистью посмотрел на меня и с завистью оглядел мой фотоаппарат. Я глянул на него как на пустое место и мельком скользнул взглядом по вышедшей из строя «мыльнице».

– Нащелкал. Девушка Акт напишет, могу приложить, – и кивнул в сторону поблескивающих в темноте сережек Аллы Рудольфовны.

– На ушко надиктуешь? Ну-ну, – усмехнулся Сергеич. Алла Рудольфовна возмущенно вздернула острый, немного длинный нос и открыла рот.

– Труп бомжа не трогать, заеду, разберусь, – рубанул мент. – Эта пусть пишет Акт как положено, – кивнул он на специалистку Охраны Труда. – Проверишь. По нему он Протокол составит. Сейчас некогда. Все равно хуже чем есть не получится, – прибавил Сергей Сергеевич, обращаясь ко мне и с неприязнью косясь на сержанта, в обязанности которого, очевидно, входило хуже некуда писать Протоколы. – Все свободны.

Менты двинулись к выходу, светя фонариком себе под ноги. Немногочисленные зрители зашевелились.

Неожиданно капитан остановился, заслонив широкой спиной проём двери. Обернулся.

– Пойдешь к нам? Нам толковые ребята позарез нужны, – спросил служивый, брезгливо шевельнув усами в сторону стоящего столбом сержанта. – Как у тебя с этим? – капитан похлопал себя по плечу.

Я удивленно открыл рот.

В четвертую нашу встречу на моих плечах уже красовались по две, пусть лейтенантских, но все же виртуальных звездочки выпускника военной кафедры гражданского вуза, которые страна с маниакальным упорством желала обналичить. Когда я взял у Родины в долг, я не помнил, но векселя на оплату в виде военкоматовских повесток мне носила милиция, с одним из представителей которой, Сергеевым Сергеем Сергеевичем, знавшим меня в лицо, я неудачно столкнулся у подъезда. Сергеич был уверен, что служить должны все. Я же подозревал, что в Красной армии штыки чай найдутся и как-нибудь без меня там обойдутся. Мы вступили в полемику, добрым словом помянули прошлое, недобрым – настоящее, с тревогой обсудили будущее. Из подъезда вышла моя мама и застыла в ужасе. Мент посмотрел на маму, посмотрел на меня, пошевелил усами, не к месту ввернул пословицу «Служба службой, а дружба дружбой», достал повестку и вручил её моей маме с просьбой передать сыну, когда увидит. Сергеич козырнул и пошел по своим делам, напевая прилипчивый мотив из популярного в те годы телесериала: "Наша служба и опасна и трудна ...". Мама обмерла с повесткой в руке. – Это конец, – пробормотала она. – Конец, конец. Концы в воду. И бумажка следом, – успокоил её я, забрал повестку и, так как в стране наблюдалась перманентная нехватка урн, выбросил ее в ближайшую лужу.

Видя мой открытый рот, Сергеич уточнил: – Погоны есть?

И еще раз стряхнул пылинку с погона.

– Капитан, – ответил я. – Не так давно присвоили.

Капитан Сергеев от удивления открыл рот.

– По выслуге. Даже не одевал ни разу, вы же понимаете, мне не пойдет, – улыбнулся я и пожал плечами, как бы извиняясь за шутку.

– Мда, – крякнул Сергеич, сообразив, о чем речь. – Думал, так не бывает.

– Бардак, сам в шоке, – коротко согласился я. Уточнять подробности про погоны я не стал – кому оно интересно?

Капитан милиции развернулся и загрохотал ботинками по стальной лестнице. Остальные потопали следом. Покойник остался.

«Шестерка» с «люстрой» на крыше, взвизгнув шинами, скрылась за поворотом. Мастер участка, три чужих рабочих, один составитель и специалистка по Охране Труда посмотрели на меня, выслужившегося капитана в зеленой шляпе, уполномоченного писать Протоколы.

Я пожал плечами. В конце концов, оно так получилось само. – Запускайтесь, – смело скомандовал я мастеру участка. – Пиши бумаги, – небрежно бросил Алле Рудольфовне. Возражать она не стала. – Труп не трогать, – на всякий случай повторил я всем и побрел в контору, удивляясь как тесен мир.

Полезного для производства, с моей точки зрения, я сделал уже достаточно, поэтому после обеда позволил себе задержаться на час и тихонько сидел на своем месте, скрытый кульманом. Юрий Семенович отсутствовал. Остальные члены коллектива нашли себе занятия и не нарушали напряженной трудовой тишины.

Хлопнула дверь – вернулся шеф. Скрипнуло кресло. Послышались цокающие звуки.

– Александр Васильевич, подойдите, – официальным тоном произнес он.

Около стола руководителя, качаясь на высоких шпильках, стояла брюнетка. Алла Рудольфовна. Я подошел и встал рядом.

Шеф пошевелил бровями и сказал, что был на совещании и уже в курсе как я провел утро.

– Молодец, – похвалил он вслух. – И больше так не делай, – шепнул голос у меня в голове.

Я удивленно посмотрел на руководителя. Тот кивнул и добавил: – Да-да.

Далее он поведал занятную историю о том, что прямо во время совещания соединили «по громкой», позвонил некий капитан милиции Сергеев, и сказал, что заедет позже. Мы со своей стороны должны написать Акт и, шеф со смущением посмотрел на меня, какой-то Протокол без «шапки», но с росписями понятых. Капитан в курсе и пусть приложит фотографии.

– Алла Рудольфовна присутствовала и ээээ . дала пояснения, кхм… странно, – тут он замялся, с сомнением посмотрел на трудовичку и вопросительно на Татьяну Васильевну. Татьяна Васильевна, висевшая на телефоне и всегда бывшая в курсе любых событий, развела руками. – Там что-то напутали, – смущенно добавил он, глядя на меня.

– Фотографии у него, – выступила специалист по Охране Труда и кивнула на меня. – Он капитан. Акт по вагонопереворачивателю я уже написала.

Девочка-Леночка ехидно хихикнула.

Шеф поверх очков посмотрел на меня.

Вдаваться в подробности я не стал, подтвердил, что в курсе, фотоаппарат в сейфе, распечатки сделаю, Протокол напишу и направился к сейфу за фотоаппаратом.

Юрий Семенович покряхтел, устроился в кресле поудобнее, указал на стул напротив себя: – Алла … эээээ … Рудольфовна, разрешите посмотреть на ваш Акт по э…. вагонопереворачивателю.

Девочка-Леночка еще раз ехидно хихикнула.

Я листал на компе фотки, скачанные с фотоаппарата. Выбрал две, показывающие общий план, скомпоновал на формат А4 – сойдут за обзорные. Два крупных плана на А4 – детальные. И хватит, обойдутся, чай картриджи не казенные, подумал я и запустил принтер.

Алла Рудольфовна сидела у стола, шеф листал её бумаги. Я протянул ему две цветные форматки А4. Не фотопринтер, конечно, но качество очень на высоте. Окровавленная, забитая угольной пылью, спутанная борода и глаз на ниточке нерва впечатляли. Шеф посмотрел снимки и крякнул. Трудовичка тоже поглядела на снимки, немного приоткрыла рот и сделала пару глубоких вдохов. Я перевел взгляд на её вздымающуюся грудь.

– Алла, собирайся, Александр Васильевич тебя сейчас нагонит, – сказал начальник и махнул головой на дверь. Бумаги он оставил себе, дама вышла, я остался.

– Вагонопереворачиватель, значит, – буркнул шеф и пустился в пространные пояснения, из которых выходило, что девочку, переживавшую сложный жизненный период, устроили на работу по доброму блату в порядке помощи. Сей ход не очень устроил второго специалиста по Охране Труда, пиздопротивного деда, которого хотели спровадить на пенсию. Дед, с которым я ни разу не сталкивался, проявил неожиданную хитрость и ушел на больничный прямо с рабочего места, бросив молодого специалиста в работу как собачонку в воду на первой же неделе трудовой деятельности.

– Помоги ей, – приказал шеф. – Судя по всему, ты можешь. Если она покажет наверх эти писульки по переворачивателю, её могут даже уволить, так как она на испытательном сроке.

Я открыл было рот, чтобы съехидничать, что, мол, все когда-то начинали и справлялись.

– Помоги, – мягче сказал Юрий Семенович. – И тебе помогали, а она сейчас одна, ей плохо и она боится.

– Волнуется, – поправила его «электричка». – Дышит глубоко.

– Александр Васильевич уже заметил, – встряла девочка-Леночка и показала мне язык.

Босс покопался в столе и извлек из него какую-то папку с бумагами. – Держи, используешь как образец. Вот так надо писать Акт. Сам бы пошел, да не могу, инвентаризация идет, а я в комиссии, – закончил речь шеф. – Отчаливай.

Он передал мне папку.

Я пролистал выданный образец, забрал бумаги Аллы Рудольфовны и, как брошенный в воду щенок, побултыхал выполнять совершенно незнакомые для меня обязанности.

На узкой тропинке по пути к вагоноопрокидывателю Алла Рудольфовна вышагивала впереди, сверкая разрезом и несла бумаги. Я, погруженный в мысли, шел следом и рассматривал высокую стройную брюнетку. Воспитанные люди говорят, что пропускать даму вперед – признак хорошего тона. Невоспитанные считают, что так проще за бабьем присматривать, чтобы не разбегалось. Среди образованных людей бытует мнение, что такое поведение – атавизм – дань безопасности, доставшийся нам от пещерных предков и даже какие-то британские ученые проводили исследование на бабуинах и убедились, что частота генома вежливых бабуинов в популяции со временем увеличивается. Странные ребята, эти британские ученые, обезличенные «они» среднего рода, бабуинов мучают. Интересно, им жалко пропущенных вперед бабуиних?

Как бы то ни было, я всегда стараюсь пропускать даму вперед, не из вежливости, я не всегда галантен, и не в целях безопасности, чай не в пещерах живем, просто за дамой идти приятнее и есть на что посмотреть.

Возьмем, к примеру, Аллу Рудольфовну. Нет, брать в прямом смысле мы её, конечно, не будем, выражение фигурально …. а ничего фигурка так, ни разу не бабуиниха какая…. и так возьмем. Что могу показать ей я если пойду первым? Не совсем отглаженные брюки, почти штаны, со следами стрелок – вид сзади? Пятки полуботинок-полукроссовок с разводами подсохшей грязи? Да, я не всегда аккуратен. Курточки спортивного покроя она наверняка видела. Шляпа. Кажется я ей не очень нравлюсь. Будет идти позади и думать обо мне как о придурке в шляпе.

Что может показать мне она? Очень ей надо что-то показывать «пустому месту». Сам посмотрю, для того и пропустил. Эгоист. Немного.

Длинная, ниже колена, офисная юбка. Строгая. Правда немного заужена, подчеркивает бедра. Ей идёт. Талия отличная. Блин, как при ходьбе-то ямочки играют, выделяются. Если пригласить девушку на медленный танец и положить руки ей на талию, а потом, как бы случайно взять чуть ниже, то ладонь попадает как раз на ямочку. Смелый ход, можно и по морде или смолчит, если вежливая. Ямочку я использую как маркер, индикатор. В танце руку на талию, чуть ниже и жди, что покажет ямочка. Если исчезнет – дотанцуй и плыви себе дальше, дама не в настроении или ты ей не глянулся, бывает. Если же сыграла под ладонью и стала рельефнее – оно! Инстинкт непроизвольно срабатывает, женщина спину выгибает и неважно, прижалась она или наоборот отстранилась – проявился рельеф – верный признак.

Разрез в меру. Не по центру, что скучно и не по бедру, что пошло, а немного назад смещен и с перекосом. Это на офисной юбке-то? Стильно. Икры красивые и щиколотки. Длинноногая. Осанка. Разворот плеч, посадка головы. Наверное, спортом занималась, танцами или родители постарались да с породой повезло. Элегантная женщина.

Икры… мелькают. Бедра не видно, только если сядет и ногу на ногу положит. Колготки узорчатые черные. Или чулки? Вряд-ли. Узор ромбиком более светлым плетением и двойная завитушка хитрая насквозь с пропуском идет. Недавно в продаже сетчатые появились, на девках обалденно смотрятся, но офисная дама – не девка. Туфельки на шпильках. Интересно, как она на них по просечным листам настилов рабочих площадок ходить собирается? На цыпочках? Или воткнет в дырки каблуки и будет петь песню про «Во поле береза стояла, Во поле кудрявая качалась»? А кудрявая ли она? Брюнетка, брови черные, наверняка натуральная. Не «коса до пояса», точно. Много волос под каску не упрячешь, я б заметил. Либо каре, либо хвостик. Любопытно.

Так мы и шли гуськом к вагоноопрокидывателю в молчании. Я созерцал икры, булочки и ямочки на юбке дамочки, попавшей в непростую ситуацию, довольно туманно описанную шефом и вынужденную шевелить жопой, пытаясь решить совершенно непонятные для неё проблемы.

Меж булочек я и впечатался, когда Алла Рудольфовна резко тормознула на одной из развилок извивающейся через лабиринт строительных вагончиков и бытовок тропинки.

Дама повернулась и открыла рот.

Я, в попытке спасти ситуацию пока мы опять не наговорили лишнего, поспешно выдал: – Извините, задумался, а вы, кажется, немного заплутали и э… м…. я попытался указать вам дорогу.

– Вижу, что задумались. И даже догадываюсь о чем, – она с укоризной посмотрела на мои брюки.

– Это указка. Я не настолько дурно воспитан, чтобы тыкать даме пальцем, указывая, куда ей идти.

– Пошляк и хам. Сейчас пойдешь куда укажу.

Беседа опять не задалась. Первой пошла она.

Походкой от бедра трудовичка, задрав нос, рванула в указанную мною сторону. Я поправил указку и не спеша пошел следом. Рванула. Куда она от меня убежит в такой узкой юбке.

Дальше тропинка пошла через подъездные пути, кучи щебня, рельсы, какие-то валяющиеся куски арматуры и походка Аллы Рудольфовны совсем испортилась. Подать руку даме я не рискнул, просто шел следом и глазел по сторонам.

Интересная завитушка. Похожа на две переплетенные семерки, далее пропуск, еще две семерки и так до самого подола. Все же, колготки или чулки? Стильный узор, но я бы немного изменил дизайн, иначе на номер смахивает. Семьдесят седьмая? Посмотрим.

На вагоноопрокидывателе нас уже ждали. Звонил шеф и сказал, что диспозиция изменилась, капитану Сергееву некогда, скоро приедет труповозка, с которой мы передадим Акт в произвольной форме и больше ничего не надо. Я вздохнул с облегчением. В девяностые в недофинансированной милиции царил бардак, а разборки между бандитами были настолько обыденны, что подобная вольность с бумагами по отношению к безвестному бомжу не удивила.

Моя работа кончилась не начавшись. Я попрощался с мастером, махнул рукой одному из составителей и навострил лыжи в обратный путь.

Уйти мне не дали.

– Александр Васильевич, вас просили мне помочь, – извиняющимся тоном сказала Алла Рудольфовна, ухватив меня за предплечье цепкими пальчиками. – Это мой третий рабочий день и я немного волнуюсь, – добавила она.

– Заметно, – ответил я, – вы дышите глубоко, грудь вздымается.

Трудовичка улыбнулась. – Мы неудачно начали общение. Вы знаете больше, чем может показаться, а мне не помешает побыстрее набраться опыта, если я хочу задержаться на этой работе.

Я удивился отсутствию логики, напомнил, что она обозвала меня мальчишкой, да еще и хамом, а теперь предлагает нарушить известную поговорку про то, что яйца курицу не учат.

Трудовичка неискренне обиделась и заявила, что она не курица, а мне не надо строить из себя мальчишку и чтобы закрыть возрастной вопрос, нам лучше перейти на «ты».

Я парировал, что один раз на «ты» мы уже переходили, в бункере, где я спас страдающую куриной слепотой даму от темноты, когда она вцепилась в меня как перепуганная курица.

Алла Рудольфовна не обиделась, чем удивила, и сказала, что первый вцепился в нее я, прихватив за бедро как будто случайно и, судя по всему либо я очень люблю куриные бедрышки, либо она мне нравится, оттого я на нее и наскакиваю как петух. На второго петуха трудовичка не тянула, о чем и сообщила и уж если на то пошло, то лучше она побудет курицей, а наезжать на себя не позволит.

Мы еще на раз прошлись по вопросам кто тут курица и кто на кого наскакивает, я предложил помириться, тем более она не курица, а очень привлекательная умная женщина.

– Да, я не глупая курица, согласилась она, – но в производственных вопросах пока еще плаваю, и мне не помешает помощь. – Всяк сверчок знай свой шесток, – закончила она перепалку, удивив подходящей к месту пословицей и поставив точку в вопросе, кто тут главный – сдала позиции.

Я принял протянутую оливковую ветвь мира вместе с пальмой первенства, сказал, что уважаю женщин в целом, её в частности, считаю, что деловая женщина – это современно и даже немного сексуально, но опять не удержался и схохмил, что хоть она и не курица, но про шесток брякнул не я, а на чем же еще сидят курочки, если не на шестке.

Алла азартно дала сдачи и закончила тем, что выросла в деревне и лучше меня разбирается в технологии куроводства и на шестке сидит обычно петух, а курочки чаще сидят на насесте или на яйцах.

Спорить о куростроении я не стал, отдал пальму лидерства, еще раз признал, что не считаю женщин глупыми курицами, уважаю их выбор и если она полагает, что сидеть ей будет удобнее на яйцах, то кто я такой, чтобы спорить?

Она возразила, что ей не подходит эта поза так как она высокая, посмотрела на мои брюки и мы оба замолчали, обдумывая сказанное.

– Последний раз спрашиваю, ты будешь мне помогать или продолжишь вести себя как несносный мальчишка?

– Буду. Ты будешь слушать мои советы?

– Начинай.

– Выше нос и ноги.

– Я тебе сейчас врежу прямо по очкам!

– Тебе всего лишь советуют оптимистичнее смотреть на жизнь, а ноги задирай повыше потому, что мы идем туда! Ступеньки крутые.

Я ткнул пальцем ей за спину, указав на лестницу, ведущую к операторской.

– В чём подвох? – спросила Алла Рудольфовна, остановившись на первой ступеньке. – Он есть, я чую.

– Есть, – сознался я. – Невинная шалость из детства. В школе мы бегали за девчонками по лестнице, пытаясь заглянуть им под юбку. Это весь коварный план.

– У меня длинная юбка, ты ничего не увидишь.

– Это мои проблемы и я буду смотреть во все четыре глаза, пока не получил по очкам, а ты задирай ноги повыше чтобы не запнуться.

– Хорошо, но если ты под любым предлогом ткнешь в меня указкой, то точно получишь по очкам.

– Договорились. Составим двусторонний Акт о достигнутых договоренностях?

– Рискну поверить тебе на слово.

Мы гуськом двинулись в операторскую. Всё-таки чулки или колготки?

Работали долго. Алла Рудольфовна сидела за вторым столом в операторской, переправляла бумаги. Я стоял сзади и в перерывах между грохотом разгружаемого угля, диктовал ей на ушко. Она думала о чем-то своем, отчего делала ошибки, невпопад трясла головкой, качала ножкой и туфелькой. Я тоже не был образцом сосредоточенности, отвлекался на туфельку, на копание в Должностных Инструкциях персонала, проверку наличия различной документации на рабочем месте, вдруг да какая комиссия и переформулировку по свежей памяти писанины Аллы под образец шефа.

Наконец все было завершено.

– Какие-то каляки-маляки, – расстроено сказала трудовичка, когда мы направились в обратный путь. – Было шумно, я не могла сосредоточиться и ничего из записанного не помню.

– Не переживай, Алла, ты современная женщина и можешь перепечатать всё, что мы поначиркали, на компьютере, заодно прочтешь сама, выучишь наизусть и у тебя все получится.

Назад я шел первым, но недолго. Алла Рудольфовна догнала меня и уцепилась за предплечье холодными сильными пальчиками: – Тропинка неровная, мне трудно по ней идти, – пояснила она и тут же потянула в сторону. – Мы нарушаем требования Охраны Труда, следуя не утвержденным для пешеходов маршрутом. Путь немного длиннее, но мне осталось всего лишь перепечатать бумаги, а по дороге мы поговорим о производстве.

Официальный пешеходный маршрут, в три раза длиннее тропинки, вел в обход цеха, асфальт, по заводским меркам, практически идеален и идти по нему не трудно, но мою руку дама не выпустила. Возражать я не стал, согласившись, что идти рядом интереснее, чем смотреть в спину.

– За тобой интересно идти, фигура подтянутая, плечи спортивные, – подольстилась она и потискала меня за плечо.

Я поблагодарил за комплимент, специально, чтобы не разочаровать даму, напряг остатки когда-то неплохого бицепса и заметил, что даже самый спортивно выглядящий мужчина по виду сзади не сравнится с ней в привлекательности.

Она зарделась от комплимента и сказала, что в институте активно занималась бегом, от бега мышцы ног становятся сильнее и рельефнее выделяются на бедрах, но с тех пор она немного прибавила в весе.

Пришла моя очередь немного похвастать спортивным прошлым и упомянуть, что время безжалостно и если на моих плечах остались жалкие остатки былой мускулатуры, то её ногам оно только пошло на пользу, превратив жилистую зазнайку в очень привлекательную женщину.

– Ты что, видел меня в институте? – удивилась она.

– Я же учился с Вовкой, был старостой, – напомнил я.

– Он – мужик с бородой, а ты мальчишка и врешь или вы оба врёте.

– Я редко вру, – возразил я, – а ты выглядишь замечательно и бег, действительно, очень улучшает фигуру.

Минут пять-десять мы шли молча, переваривая только что обговоренные производственные вопросы. Алла Рудольфовна работала недавно, о производстве знала намного меньше и поспешила задать новые.

– Как ты думаешь, мне стоит заняться бегом? – она остановилась, дернув меня за бицепс и посмотрела вниз. Посмотрел вниз и я.

Дама высоко подняла бедро, туго натянув юбку и покачала ножкой, красиво сыграв мышцами в разрезе.

– Рельеф почти пропал, а объем добавился, да?

Пришлось объяснить, что у меня очки с разными диоптриями – следствие травмы, поэтому оценить рельеф в объеме я могу, только если рассмотрю поближе или на ощупь. А так я особых проблем не вижу, но если она считает, что они имеются, то у меня в запасе есть несколько эффективных упражнений для прокачки различных групп мышц.

Алла Рудольфовна еще раз помацала меня за бицепс, опустила ножку и мы задумались, обмозговывая новую порцию производственных проблем.

– Давай лучше поговорим о черной металлургии, – предложил я. – Иначе всю дорогу обратно мы будем следовать за моей указкой.

Торопиться никогда не надо. Не мой стиль.

Мы не торопясь шли назад под ручку. Я обзорно рассказывал выпускнице металлургического института основы добычи и переработки сырья, выплавки чугуна, стали, особенности разливки металла по изложницам с последующей подачей слитков на прокатные станы и получения из них фасонного проката.

Специалист в области Охраны Труда ахала и трясла головкой, удивляясь, как же пропустила это всё на лекциях по экологии.

Я добавил об отсутствии надлежащей газоочистки, сбросе отработанной воды мимо отстойников и общем загрязнении окружающей среды, завершил круг, упомянув, что со сбором и переплавкой металлолома тоже не все гладко. Жизнь – это круговорот веществ в природе, то, что мы выкапываем из недр, возвращается в них же, но завод не идеален и, гоняя дары земли-матушки по кругу, мог бы работать получше и почище.

– Копошимся как черви в грязи, ползаем по кругу, пожирая ресурсы и уничтожая самих себя и, судя по окружающей природе, кольцо сжимается, – закончил я.

– В институте на лекциях по философии старая калоша рассказывала нам про свернувшуюся в кольцо змею, жрущую свой хвост. Даже термин какой-то есть. О! Уроборос, да! – блеснула эрудицией трудовичка.

– Свернувшийся в кольцо змей упоминается в культурах разных народов, сам же термин происходит от древнегреческого, – отпасовал я, – давай пройдемся по другим терминам, чтобы в тебя не тыкали пальцем, когда ты их будешь употреблять.

– Употреблять. Какое некрасивое слово. Я не люблю когда в меня тыкают пальцем. Учи, учитель.

Мы продолжили путь под лекцию по терминологии.

– Вагоноопрокидыватель, вагоноопрокидыватель, – дважды произнесла Алла Рудольфовна новое для нее слово.

– Хорошо, – похвалил я. – В разговоре можно сказать «кантователь» или «опрокид», но никак не «вагонопереворачиватель» или «вагоноперекидыватель».

Все хорошее, в том числе и прогулка под ручку, кончается. Алла Рудольфовна упорхнула к себе в кабинет печатать бумаги, я же проследовал на своё рабочее место, отчитался перед шефом и устроился за комп досиживать рабочее время.

Незадолго до гудка хлопнула дверь бюро, забубнили голоса.

– Александр Васильевич, подойдите, – официальным тоном произнес шеф.

Я выглянул из-за кульмана. Около стола руководителя стояла Алла Рудольфовна.

– Алла Рудольфовна, можете идти к себе, – сказал он. Дама покинула кабинет, улыбнувшись мне на прощание.

– Диспозиция снова изменилась. Машина из морга придет позже, запиши на всякий случай телефон, – ввел меня в курс дела Юрий Семенович. – С телом должен проследовать и подписать бумаги представитель предприятия, которым официально является она, – шеф кивнул на выход из кабинета и пошевелил бровями. – Она плавает в элементарных вещах и если ей не оказать помощь, то пойдет ко дну. Задержись на всякий случай, подстрахуй.

– Подстрахуй – звучит! – поддакнула девочка-Леночка. И пустилась в пространные пояснения, что если дама тонет, то ей непременно надо протянуть руку помощи, бросить спасательный круг или хотя бы палку. – Подстрахуй! – закончила она.

Как всегда, за Леночкой влез Павел Федорович, зачем-то уточнив, что если накидать побольше палок, то получится плот, а он надежнее, поэтому чем больше палок, тем лучше.

«Электричка» возразила, что плот из палок полон дырок, не защищает от стихии и Алла Рудольфовна на нем будет выглядеть как мокрая курица на жердочках.

Не утерпел и я, но выступил неудачно, зачем-то ляпнув про яйца.

Татьяна Васильевна глянула на мои брюки и попыталась схватиться за телефон, но рабочий день уже подходил к концу.

– ПОДСТАХУЙ! – прервал дебаты шеф.

– Поработаю, – согласился я, поспешно прячась за кульман. – Дождусь машину и домой.

Прозвучал гудок, коллеги потянулись к выходу. Я остался один.