Вагоноперекидыватель

Пунктуальность и дисциплинированность считаются добродетелями.

Спору нет, нужные качества. Что может быть хуже безалаберного, вечно опаздывающего работника, направо и налево нарушающего установленные правила. Как жить без правил? Правила для того и придуманы, чтобы им следовать.

С другой стороны, что такое правила? Правила – это набор ограничений, запретов, предписаний и указаний, которые составил кто-то умнее тебя, а твоё дело им подчиняться. «Действуй по уставу, завоюешь честь и славу». Золотые слова.

Что может быть умилительнее для начальства, чем подчиненный, не позже скольки-то-там ноль-ноль появляющийся на рабочем месте? Дисциплина! Но у всякой палки два конца и что сделает этот пунктуальный педант через отведенное время ближе к вечеру в сколько-то-там часов ноль-ноль минут? Правильно, он встанет и пойдет домой, как всякий дисциплинированный работник согласно Правилам внутреннего трудового распорядка. И работать он будет чётко по написанным инструкциям.

Но жизнь-то сложна, разнообразна и часто идет не по Инструкциям или Правилам. Под такой случай на всяком уважающем себя производстве должны иметься люди, умеющие действовать не по шаблону.

Бывает, мне снятся странные сны. Тревожные. Что снилось помнится плохо и видится как бы со стороны, но иногда врезается в память. Снилось, будто плыву на корабле. Паруса над головой, море. Красиво. Матросы вышколенные, форма с иголочки, по трапам снуют, деловые. Дружно работают, слаженно. Пассажиров не видно, один я в гражданском по палубе без дела шляюсь. В шляпе. Меня не гонят, наоборот, дорогу уступают. Некоторые даже козыряют. Из рубки гаркнули что-то басом, экипаж забегал. Не помню, как в своей каюте оказался. Моя каюта. Уютная. И гитара моя, семиструнка. Иллюминатор маленький, стекло толстенное, для прочности и в него волны плещут. В иллюминатор глянул и тут сирена завыла, корабль под воду ушел. Нырнул с парусами. Знаю, так не бывает. Сирена орет, а я даже не напугался, гитару в руки взял и бренчу себе. Сирена утихла, вода за бортом зеленым засветилась, чувствую палуба кренится. Дифферент на нос. Не тонем, на погружение пошли.

Дальше плохо помню.

В рубке на мостике оказался. Капитан плечистый у штурвала стоит. Форму не помню, фуражки точно не было, но сразу ясно, что главный.

– Зачем вышел? – говорит, – Не твоё это, оно тебе точно не надо.

Буднично так сказал, будто давно меня знает. С рубки не прогнал. Я рядом встал. По курсу корабль. Какое-то корыто старое. Тоже парусник, но нашего много меньше. Такелаж рваный, паруса в лохмотьях, грязные – без бинокля видно. И к нему торпеда идет. Шарахнуло оглушительно. Камнем на дно и обломки по воде, кровью пахнет.

– За что ты его? – говорю.

– Заслужил.

Капитан корабля. Холодно так сказал и глаза ледяные. Пойдем, говорит, накатим, тут без нас разберутся. Я ему в своей каюте коньяк налил. И сам выпил. Дальше не помню.

Ерунда какая-то снится. Я не люблю коньяк, предпочитаю слабые сладкие вина. И на большом корабле ни разу не плавал, тем более в рубке. Парусник с торпедами, под водой ходит.

Проснулся в холодном поту, поздно. Чуть не проспал на работу.

И в электричке я не проспал. Так, прикемарил. Из полудрёмы меня вывело шипение воздуха.

– Двери закрываются, следующая остановка «Вагоноопрокидыватель», – объявил механический женский голос и электричка отошла от моей станции. Проспал и проспал, подумаешь, делов-то. Сойду на следующей, прогуляюсь пешочком до конторы, припозднюсь на полчасика, тем более, говоря формально, на работу я не опоздаю, так как буду идти по территории завода.

– Вагоноопрокидыватель, – напомнил голос, я встряхнулся и стал пробираться к выходу.

Остановка была названа в честь оборудования, предназначенного для разгрузки поступающего на завод угля. В маленьком по заводским меркам здании, размером с небольшую пятиэтажку скрывалась здоровенная решетчатая труба, внутрь которой мог въехать открытый полувагон, груженый углем. Специальная прижимная плита придерживала вагон, труба вращалась вдоль своей оси вместе с вагоном и уголь высыпался в расположенный ниже бункер, откуда уходил по бесконечным транспортерам на территорию завода.

Вообще-то вагоноопрокидывателей, так называли саму трубу, было два под крышей общего здания, но хватало одного – второй часто находился в ремонте. Времена настали уже не те, страна перестала пугать своих врагов и бесплатно снабжать друзей, дармовым поставкам металла пришел конец и с несколькими составами угля в сутки справлялся один «опрокид». Разгрузка вагона – не самое захватывающее зрелище – на заводе немало более интересных, но если показывают, чего бы и не поглядеть? По аналогичному девайсу, правда располагавшемуся на другом заводе, я писал курсовой проект и как работает штуковина знал неплохо.

Обычно штуковина работала с грохотом, разгружая вагон за одну-две минуты. Лавина угля летела вниз, из подземелья вырывались клубы пыли, но на сей раз механизм бездействовал. Часть состава, вагонов тридцать, занимала подъездной путь. Некоторые помечены выцветшей надписью «Распадская». Стоит и стоит. Мне-то какое-дело.

Вместе с людским потоком, махнув пропуском, миновал проходную и пошел к конторе. Особо я не торопился, так как уже неплохо окопался на рабочем месте и знал, что за несущественное нарушение трудового распорядка ругать меня точно не будут, но и наглеть особо не стоило и я свернул с общепринятой пешеходной дорожки напрямки через пустыри и территорию цеха, глазея по сторонам.

Путь мне преградила женщина в белой каске: – Молодой человек, погодите!

Начало разговора мне не понравилось. Не люблю теток в белых касках с чопорно поджатыми тонкими губами, которые носят под мышкой папки с документами. Придумала как окликнуть – погодите – что я ей, заяц что-ли? Тоже мне, волчица нашлась.

Женщина меня не вспомнила. Учились в одном вузе и ходили одними коридорами, она выбрала только-только входившую в моду профессию эколога, дефилировала, гордо задрав нос, в окружении подружек-третьекурсниц и поклонников и я, студент первого курса механического факультета, был для нее пустым местом. На первое место в её жизни я не претендовал, так как по моим стандартам девчонка была немного худощавой, чересчур высокой, безмерно заносчивой и мне было кем заняться помимо старшекурсниц. Имени её я не знал.

Еще раз оглядел безымянную, наверняка не помнящую меня даму и неприлично протормозил с ответом.

Дама пристальный взгляд уловила, заметно смутилась и, чтобы скрыть смущение, наехала на меня.

– Вы вообще работник завода?

– Да.

– Почему вы ходите по территории цеха без каски?

– Я в шляпе.

– Шляпа не считается защитным головным убором.

– Я в шляпе потому, что еще не дошел до своего рабочего места, – оправдался я.

Дамочка, воодушевленная успехом, неправильно определила мой возраст, решила отыграться на молодняке и продолжила нападение.

– Рабочий день по графику уже начался, а вы даже еще не дошли до рабочего места!

Настырная зараза. Эколог, а строит из себя. Или узнала и разыгрывает? В любом случае наезды спускать не стоило и я перешел к активной защите.

– График, график. У меня свой график, а те, кто не по графику, идут нафиг!

– Молодой человек, что вы себе позволяете! – вспылила дама. – Я на вас сейчас Акт составлю за нарушение трудовой дисциплины.

Актов я не боялся, но зачем же портить отношения на ровном месте?

– Извините, детство взыграло, – примирительным тоном сказал я. – Что вы хотели?

– Где находится вагоноперекидыватель? – спросила чопорная дама, тоже сдав назад.

Я махнул рукой за спину, она поблагодарила и прошла мимо меня, как мимо пустого места. Вот же сучка. Сама не знает ни где находится оборудование, ни как оно называется, а туда же, корчит начальство, эколог долбанный. А ничего такая.

Оглянулся, не удержался. Время определенно пошло худосочной зазнайке на пользу. Красивый женственный зад, фигурные, обтянутые строгой длинной офисной юбкой бедра, стильный жилет делового покроя, зауженный и подчеркивающий хорошую талию, черные с прозрачным узором колготки на изящных щиколотках. Деловая колбаса. Вот только зачем эти дурацкие туфли на шпильках? Кто ходит на шпильках по заводу, где все дорожки отсыпаны шлаком, гравием или просто протоптаны в грязи? Шпильки не излишне высокие и туфли стильные, но ходить на подобных можно только по конторе. Развелось экологов, это в нашем-то городе, где кислорода в воздухе меньше, чем промышленных газов. А хороша, мда. Брюнетка. Даже не оглянулась. Сучка.

На пороге кабинета столкнулся с Юрием Семеновичем. За его спиной маячил Павел Федорович, одетый в рабочую куртку, на голове каска.

– А вот и Александр Васильевич, очень хорошо, – обрадовался шеф и посмотрел на часы. – Ты откуда так поздно?

Мы уже неплохо узнали друг друга, серьезной нахлобучки я не боялся, но было немного неловко. Шефа я уважал, врать не стал и ответил честно: – С вагоноопрокидывателя шел.

– Ого! Молоток, – неожиданно похвалил меня он. – И как «опрокид»?

– Стоит.

– Заходил? Уточнял что и как? Ты на опрокидывателе был?

Юрий Семенович уже перестал гадать, где я был, где не был и в чем разбираюсь. С его безграничными знаниями тягаться я не мог – опыт всегда имеет значение, но кое-что усвоил и область моих познаний не слишком пестрела дырами и белыми пятнами.

Я по памяти выдал отрывочные сведения из курсового проекта, удивившись любопытству шефа. Какая ему разница, откуда пришел опоздавший на работу подчиненный?

Шеф проявленной мною осведомленности обрадовался. – Отлично, Паша, останься. Александр Васильевич займется, он уже в курсе.

Начальник неопределенно пошевелил пальцами и почесал затылок. Павел Федорович снял каску и исчез за кульманом.

– Дуй обратно на «опрокид», да, фотоаппарат прихвати, может понадобиться. Там Охрана Труда занимается, а ты побудешь представителем от производства. Кое-что случилось, я краем уха слышал, да и ты уже в курсе. Если что, звони, но особо на меня не рассчитывай, я на планерку. Действуй по обстоятельствам, бумажки пиши, если надо. Все, я убежал. Планерка!

Шеф выскочил за дверь. Я пошел к сейфу за фотоаппаратом.

Вагоноопрокидыватель стоял. Вереница вагонов на подъездном пути на глаз нисколько не уменьшилась. По второй ветке горел «зеленый» – ожидалось прибытие состава.

На площадке у перил курил мастер участка, мужик с кудрявой, начавшей седеть бородкой. Около мастера стояла конторская крыса в белой каске с зажатой под мышкой картонной папкой. Шла беседа. С бородачом мы виделись, когда у него еще не было бороды, но пообщаться с тех пор случая как-то не представлялось.

Я подошел, бородатый мужик коротко кивнул мне и поддакнул элегантной, оживленно что-то рассказывающей брюнетке. Брюнетка даже не обернулась на «пустое место» и продолжила общение, скорее монолог, из которого получалось, что мастера она знала – тот учился на три курса старше, потом ушел в армию, а она страшно рада видеть его и рассчитывает на помощь. Мастер слушал её вполуха и явно ждал паузы. Наконец излишне болтливая дама, забивавшая словесным потоком видимое на глаз волнение, умолкла.

Мастер участка воспользовался паузой, снова кивнул, протянул руку и поприветствовал: – Здорово… ээээ… Старик?

– Старый, – поправил я, пожав протянутую руку. – Привет, Вован.

– Точно! Старый! Запамятовал, да. Без журнала? Куда явку-то отмечать будешь?

– Мне и тогда было все равно, кто ходит, кто нет, а теперь и подавно, тем более ты присутствуешь.

– Староста! Учились вместе, – пояснил он даме.

Та уставилась на меня и удивленно захлопала глазами.

Мужик был старше меня на пять лет и мы действительно учились вместе, пусть недолго. Он поступил в ВУЗ, с конца третьего курса ушел в армию, оттрубил два года, вернулся, женился, остепенился, восстановился и, досдавая прошлые хвосты, посещал часть лекций с нашим потоком в параллельной группе четвертого курса. Я на четвертом курсе в институт ходил нечасто, приятелями мы не были, но кому нужны давние, ничего не значащие подробности?

– Вован! – подтвердил он, еще раз потряс мою руку и вопросительно протянул – … эээээ? – имени моего он не помнил.

Из-за угла здания вагоноопрокидывателя вышел составитель вагонов, пожилой трудоголик в оранжевой жилетке и каске, мельком глянул на нас, вскинул приветственно руку, выдал: – Привет, Василич, – и потопал по металлической наружной лестнице на второй этаж. Мужика я не помнил. Брюнетка в белой каске удивленно открыла рот.

– Александр, – отрекомендовался я. – Просили поприсутствовать. Мало ли. Бумажки написать, если надо. В общем, посмотрим по обстоятельствам.

– Бумаги буду составлять Я! – выступила дама и решительно раздула ноздри.

– Алла Рудольфовна, специалист по Охране Труда, – отрекомендовал конторскую крысу мастер участка. – Бумаги писать ей, но твоя помощь, Василич, может пригодиться. Алла Рудольфовна у нас недавно.

Стала понятна повышенная разговорчивость дамы, стремившейся обилием слов перекрыть боязнь незнакомой ситуации. Сопля зеленая, а туда же, нос задирает.

– Я заметил, что недавно, – куснул я заносчивую трудовичку, – и уже помог специалистке найти вагоноперекидыватель – штуку, которая должна перекидывать вагоны.

Брюнетка смутилась и покраснела. Мастер неодобрительно хмыкнул. Мне стало неловко.

– Писать бумаги без сомнения прерогатива специалиста, то есть ваша, Алла Рудольфовна. Мы сделаем, как вы скажете, – поддался я.

Мастер пожевал губы и пробормотал: – Помощь не помешает.

Трудовичка, довольная победой, гордо вздернула нос.

– А что тут вообще случилось? – спросил я.

– Произошел несчастный случай, – сважничала специалистка по Охране Труда, возвысившись надо мной, языкастым юнцом, своей информированностью. – И сейчас я буду его актировать!

В руководители я не рвался, легко сдал инициативу и вполуха слушал путаные речи необстрелянной новобранки, как оголодавший ёрш, заглотившей наживку ответственности по самые жабры. Мастер молчал. Наконец дама выдохлась.

– Василич, тут такое дело… не из наших. Под утро обнаружили. Наверх доложили, там в милицию отзвонились и велели ждать указаний. Стоим. Ждем. Труп мне по смене передали.

Прозвучало нехорошее слово. Труп. Трудовичка, бывший эколог, без году неделя охранница труда, побледнела. А что вы хотите? Издалека несчастный случай выглядит как неприятная бумажная работа, вблизи же он смотрится как очень некрасивый труп, подчас настолько непрезентабельный, что и блевануть с непривычки можно.

Я выразил удивление, что пусть и смертельное, но не такое уж и редкое на заводе событие, остановило непрерывное производство. Обычно место происшествия осматривают, пишут бумаги, составляют Акт, рисуют схему, где указывают положение тела, убирают труп и в счастливый путь – запускай оборудование. Алла Рудольфовна, как специалист Охраны Труда, составит документы, снимет размеры и распорядится избавиться от мешающего покойника.

Деловая колбаса лидерству не обрадовалась и побледнела еще больше.

– Василич, ну зачем ты так? – укорил мастер. – Ты же помочь можешь. Пошли, посмотришь.

Мы стояли на краю ямы-бункера под ротором вагоноопрокидывателя. В угольно-черной от угольной пыли яме не было видно ничерта. Нехитрое устройство бункера я знал. По его крутым стенкам высыпанный с вагона материал скатывался вниз и уходил по транспортерам дальше по технологической цепочке. Иногда с вагонов выпадало что-то не полезное для производства – проволока, обломки досок, бревен от развалившихся шахтных крепей, выкинутые на поверхность добывающими машинами, здоровенные булыжники, захваченные вместе с выкопанным углем ковшами титанических карьерных экскаваторов, зимой попадались куски смерзшейся породы. Чтобы всякий мусор не встал поперек горла в одном из пищевых трактов прожорливого завода, горловина бункера была перекрыта очень крупной решеткой из толстенных прутьев, предназначенных улавливать всякий ненужный хлам.

Глубоко внизу во мраке бункера грудой ненужного хлама темнела бесформенная масса.

– С вагона выпал. Сверху кантанули еще несколько пока заметили и то случайно, – пояснил мастер.

– Надо было сделать вид, что не заметили и работать дальше. Полсостава и проблема самоликвидируется. Её работа, пусть лезет, пишет и меряет, – мстительно сказал я.

– Блядь, Саня, что ты как мальчишка, как она туда полезет?

Мастер-Вован посмотрел на туфельки Аллы Рудольфовны. Я тоже осмотрел шпильки и ножки. Трудовичка попятилась от ямы.

– Я полезу, ты поможешь, рулетку подашь, – не глядя на меня буркнул он женщине.

Причину своей грубости я понимал. Мальчишки чаще дергают за косички симпатичных девчонок, а самых красивых беспощадно бьют портфелями по голове. Первобытный инстинкт велит привлечь к себе внимание. И ничего с этим не поделаешь. Я уже давно не мальчик, а поди ж ты, взыграло. Красавицей не назову, но что-то в повзрослевшей зазнайке-студентке определенно есть. Изюминка. А я так и не возмужал, остался шалопаем и ставлю подножку растерявшейся девчонке в попытке показать, какой я умный. Послали помочь – будь человеком, кинь спасательный круг утопающему. Стало стыдно. В яму никто спускаться не спешил, а я помочь могу, дальше видно будет. Как там сказал шеф – действуй по обстоятельствам?

– И лазить не будем. Сейчас я прямо отсюда сделаю фотографии, по ним привяжемся, размеры по масштабу снимем. Ты скомандуешь – мужики жмура вытащат, делов-то. Я начал расчехлять фотоаппарат.

– Хорошо придумал, Старый. Ты всегда умный был. С «вытащить» проблема… милиция… тело …

– Не двигай, тебе оно что, больше всех надо? Ему без разницы, где лежать.

Фотоаппарат загудел. Звук напоминал зарядку бластера из фантастического фильма. Загорелся зеленый огонек, я нажал на спуск и ослепительно-яркая вспышка высветила покрытые толстым слоем угольной пыли стены ямы. Под стеной на решетке кучей измочаленного тряпья лежал труп, вывернув ногу под неестественным углом. Туманным пятном на черном фоне белела кость открытого перелома. Алла Рудольфовна икнула, прикрыла ладошкой рот и убежала на площадку. Я сделал еще несколько снимков, меняя ракурс и настройки фотоаппарата.

Мы стояли на площадке, мастер курил, казался расстроенным, под козырьком его красной каски символизируя работу мысли шевелились насупленные брови, перерезанные глубокой вертикальной морщиной. Трудовичка поодаль облокотилась на перила, нервно покачивала левой рукой, сжимавшей побелевшими от напряжения пальчиками папку с документами, правой терла лоб. Даму подташнивало и ей было не до писанины. Алла Рудольфовна икнула, сделала несколько глубоких вдохов и тоже о чем-то задумалась.

Мне думать было не о чем, я рассматривал конторскую крысу и глазел по сторонам. По временной технологической дороге мимо нас, проезжали груженые строительным мусором и грунтом «Белазы» – начались работы по реконструкции второй коксовой батареи. Я посмотрел на часы, засек интервал между чадящими вонючей соляркой многотонными монстрами, в уме произвел грубые подсчеты, ориентировочно определяя за какое время будет готов котлован, мимоходом выполняя очередное распоряжение шефа, по которому у нас даже вышел небольшой спор. Бюро числилось в реестре кураторов строительства, причем вписал, как я узнал позже совершенно случайно, он нас туда сам и упорно посылал меня на объект «поприсутствовать», наблюдать кабы чего не вышло. Я всячески уклонялся и утверждал, коли мы напрямую не касались проектирования, то не можем нести ответственность за ход работы, которая успешно проводится и без нас, а раз все идет неплохо само по себе, то и мне там делать нечего, а случись чего или вдруг что пойдет не так, вот тогда я и появлюсь!

На разгрузочной площадке с невидимых отсюда железнодорожных платформ гусеничный кран снимал трубы, предназначенные для оросительной и дренажной систем тушильной башни мокрого охлаждения кокса. Застропованный груз опасно болтался на слишком длинной подвеске. Надо компенсировать колебания, это может быть опасно, подумал я и кран, словно услышав, изменил вылет стрелы, качнув ею в противоход болтанке.

Очередной самосвал пророкотал мимо, тяжело вращая гигантскими колесами. Все работает как часы, работы идут полным ходом и ничего подстраивать не надо, так и доложу шефу, а вот колесо ротора вагоноопрокидывателя за моей спиной застыло неподвижно, там, что-то явно пошло не так, исправлять ситуацию никто не спешил, а предпринять что-то надо и срочно, но кто должен давать указания, пацан в смешной шляпе? Я бросил взгляд на Вована.

Мастер молчал, шевелил губами, двигал бородой, как бы разговаривая сам с собой, нахмурился, снова закурил.

Время шло.

Трудовичка тяжело вздохнула, еще раз потерла виски, переступила с ноги на ногу, покачала головой, блеснув сережками, склонилась ниже. Выглядело неплохо.

«Хорошая задница», шепнул в голове ехидный голосок.

«И прогиб зачетный», машинально поддакнул я.

Похоже, фразу я произнес вслух, так как женщина оглянулась на меня через плечо.

– Что не весел, друг-Вовка? Держи хвост пистолетом, а хрен морковкой, – выступил я в паузе между рокотом двигателей, прервав молчание глупой детской дразнилкой. Алла Рудольфовна поспешно зыркнула на мои брюки и приняла более приличную позу.

– Козлина, – негромко произнес мастер в следующее затишье.

Я смутился. Взрослый бородатый человек при должности, труп, трагедия и я тут как тут вылез со своим ребячеством.

– Гандон, – повторил мастер. – Он бросил меня как котенка в воду. Подставил специально. Пидарас.

Вовка скис, опустил плечи, перестал стесняться дамы и стал жаловаться на жизнь. Большой бородатый дядька превратился в растерянного ребенка. Вперемешку с матами выплеснулся сумбурный поток речи.

По речам выходило, что нехороший человек, «редиска» – Вовкин начальник, которой сшился на планерку и специально бросил на амбразуру подчиненного ИТР-овца – реально скотина. «Опрокид» стоит, разгрузка горит, план в пролёте, а оттрахают, тут он сделал неприличный звучный жест ладонями, за это его. Премии как не бывало, а у него семья, двое детей, куча долгов, жена скажет… и вообще могут даже уволить, так как шеф под него давно копает.

Зарплату мастера участка на «опрокиде» я не знал. Традиционно в России за лопату платят больше, чем за мозги, стало быть он зарабатывал больше, чем я, свой оклад я помнил плохо, поэтому сравнить мне было не с чем, но в целом глубину непонятной для меня финансовой проблемы я понять мог. Угроза увольнения с завода в городе, где четверть мужского населения работала на этом самом заводе, а две пятых от оставшихся трех четвертей на предприятиях, связанных с заводом в период, когда не везде платили, могла напугать многих.

Больше всего платили за привилегию водить руками и, обычно, война диггеров, то есть людей, копающих друг под друга, была завязана на том, кто кем будет командовать. Вовка давно не мальчик, его шеф почти старик, зато у босса лопата больше, а Вован, по моим ощущениям, копать умеет неважнецки, но начал первый и, по ходу дела, игру «кто кого закопает», продувает. Начальника мастера я знал плохо, самого Вована шапочно и вмешиваться в чужие разборки – не мой стиль, тем более я-то не руководитель!

– Достань труп и запускайся, – совершенно бесплатно разведя руками, предложил я. – Действуй по обстоятельствам.

– Милиция… труп не трогать… сказали.

– Кто сказал, тот и отвечать будет.

– Сказали сверху, начальство в ночь скомандовало, по смене передали, педрила на планерку умотал, а раком будут пороть меня.

Бородатый мальчик снова изобразил ладонями неприличные звуки.

Мне стало немного жаль нерешительного мальчика-мужа с семейно-финансовыми проблемами, так надолго и, видимо заслуженно застрявшего на низшей ИТР-овской должности.

– Ты уж определись, кого больше боишься, милицию или начальство. Выпороть (я изобразил руками неприличный звук) тебя могут и так и эдак. Станут пороть – подмахивай, что ты целку из себя строишь?

Я опять перегнул палку.

– Пацан и хам, – презрительно бросила брюнетка.

– Ты бы лучше помог, а то пиздеть и я могу, – промямлил мастер.

– Хам и мужлан.

Мы наговорились и замолчали.

Мда. Стыдно. Я в сущности такой же сопляк как экологичка-трудовичка и тоже слегка нервничаю, оттого и ёрничаю. И немного пушу хвост перед дамой как мальчишка. Павлин. Мастер скис, да, но ответственность-то на нем, его бросили под раздачу, а я зубоскалю и толку с меня ноль. Но шеф-то перед уходом на планерку попросил меня поучаствовать и, если что, внести свою лепту и смотреть по обстоятельствам. Я же развел глупую перепалку.

– Володя, вагоноопрокидыватель надо запускать. Времена смотри какие. Стреляют каждый день да через день, менты не успевают выезжать на трупоповалы с разборок-тёрок, а тут одиночный с сомнительным криминалом. Они до вечера ехать будут, тебе все пути вагонами заставят, сорвешь план или, не дай бог, из-за тебя коксовые печи на тихий ход переведут – точно нахлобучат.

– Милиция… сверху сказали… они…

– Приедет милиция, а труп не на месте. Сошлешься на непрерывность производства, вынудившую двигать тело. Да и не полезут они в бункер. На кой оно им надо, там ни отпечатков, ни следов, ничего нет. Командуй, диспетчеру докладывай и поехали.

– Начальник… козёл старый…, чё, от своего имени командовать? Я всего лишь мастер участка.

– Ну ёп, Вовка, тебя и так и эдак премии лишить могут, но если ничего не делать, то лишат стопудово. Всего не предусмотришь. Не бери в голову бери … бери бразды правления, – закончил я речь.

Алла Рудольфовна покосилась на меня. Бородатый нерешительный мастер задумался: – Хорошо излагаешь, Василич. Кабы еще кто команду дал….

– Труп уберут, она актирует, а ты наверх докладывай, что Охрана Труда работает по несчастному случаю и можно запускаться. И запускайся.

– Как-как? – заинтересовался мастер-Вовка. Трудовичка напряглась.

– В русском языке есть много разных слов и если правильно составить из них предложение, то по смыслу можно сделать так, что никто не виноват и оно так получилось само, – пояснил я.

– Может ты доложишь?

– Кто я такой, чтобы наверх докладывать? Ты фразу правильно построй, мол «решили» – некие они, «препятствие устранено» – кем-то, «разгрузка запущена». В третьем лице среднего рода, типа само так получилось.

– А если диспетчер спросит, кто именно дал команду?

– Диспетчер, если не дурак, не спросит, запустили и запустили. Победителей не судят, слыхал поговорочку? Его за простой тоже натянуть могут, оно ему надо выяснять кто скомандовал? Спросит, так ты в ответ спроси – «даешь добро?» и если он скажет да, то на него и свалишь, а нет, так сидим на жопе дальше, делов-то.

– В натуре ты, Старый, голова, не зря пришел. Может ты хотя бы пофотаешь? И это, как, говоришь, надо фразы строить?

– Ищем народ в процессию на вынос тела, – бросил я Вовану. – Контора пишет, – выдал я в никуда второе указание некой обезличенной конторе.

Алла Рудольфовна послушно тряхнула головкой. В ушках блеснули камушки сережек.

В тесном помещении за стальной переборкой угольного бункера собрались мастер Вова, трудовичка и два мужика в касках, один – опознавший меня пожилой и второй, помладше. К заглубленному вровень с бункером помещению вела узкая двухмаршевая лестница с промежуточной площадкой, полностью затенявшая уличный свет. По стенкам, едва рассеивая мрак, мельтешили два желтых тусклых пятна фонарей составителя и мастера.

– Темно как в могиле. Где освещение? – спросил я.

– Лампочки спиздили, – порадовал мастер и посветил фонарем на технологический люк – вырезанный в стальной переборке прямоугольник, размером два метра на метр, прикрытый листом металла. – Открываем?

Мужики с трудом сняли и грохнули на пол выгнутый давлением угля толстый рифленый лист, закрывавший люк. Перевернутый выпуклостью вниз, лист закачался, отбрасывая в чахлом свете фонарей тень, напоминающую крышку гроба.

По небольшому помещению гулко, как в склепе, перекатилось эхо. Затихло. Мы замолчали. Завывание. Ветер наверху, осенний. Где-то капала вода. Жалобно застонало и заскреблось прямо в бункере. Днем металл нагревается, расширяется и скрипит. Наверное. Поползло что-то. Составитель уронил фонарь и пробурчал про крыс. Ага. Крысы. Уголь жрут, не иначе. Вроде тишина, показалось.

Было жутковато. Я по натуре трус, но не из ссыкливых. Просто я осторожен.

Мигнул и погас фонарь мастера. Тот поспешно затряс его, прихлопывая по корпусу рукой. Составитель зачем-то стукнул ладонью по своему фонарю – погас второй.

– Темно как в склепе. Где свет? – снова спросил я.

Носители фонарей в панике заколотили ладонями – загорелись оба.

– Аккумуляторы старые, – пояснил мастер. – Новых не дают, а которые еще ничего, те спиздили.

– Василич, каску оденете? – зашептала Алла Рудольфовна и протянула мне свою.

– Нет, – отказался я. – Это твоя каска, носи и никому не отдавай, так делать не положено.

Стараясь не испачкаться, с фотоаппаратом наперевес полез в бункер. Сверху проникает свет, но мало, полумрак. Осторожно прошел по решетке, в ячейки которой и пролететь недолго, если на фотомодель похож, остановился около тела. Включенный фотоаппарат заморгал зеленым диодом, ослепительно полыхнула вспышка. Четыре мертвенно-белых лица с выпученными глазами застыли в горизонтальном проёме люка. Страх прошел, даже стало немного смешно, взрослые люди, мужик бородатый, тетка – не девочка, два работяги, а рожи испуганные, как у детей.

– Шуткани чтоб обоссались, – шепнул в голове ехидный голосок или то в завывании порывов ветра над горловиной бункера почудилось. Обстановочка. В душе опять взыграло озорство. Оно само. Нифига не страшно.

Я еще раз бахнул вспышкой, прямо по люку, по выпученным глазам и перекошенным мордам. Люблю естественно выглядящие снимки. Народ вздрогнул и оба фонаря синхронно погасли. Снова раздались панические шлепки ладоней.

Загудел преобразователь напряжения набирая заряд, засветился ярко-зеленый огонек. Почти на ощупь двумя пальцами я откинул рванину с того, что осталось от головы покойника, надо сделать крупный план, мало ли.

Полыхнула вспышка. Перед глазами застыло разбитое, с впечатанным в височную кость куском угля лицо. Половина лица. Всклокоченная седая бородища, забитая угольной пылью и какими-то травинками. Вывалившийся из орбиты треснувшего черепа глаз нависал над разорванной щекой, в дыру просвечивали обломанные пеньки желтых зубов.

Мастер шумно выдохнул. Трудовичка вскрикнула. Кисло завоняло страхом.

– Господи, как ему не страшно? – раздался мужской шепот на грани слышимости.

– Он сам страшнее покойника. Глаза зеленым светятся, – так же шепотом ответил женский голос.

Полыхнуло белым.

Зажглись фонарики.

Я выбрался из люка. Смотрели на меня как на вылезшего из могилы мертвеца.

– Тело создает помехи разгрузке угля и его требуется убрать, – бросил я. Мужики не стали уточнять кем требуется, переглянулись и рванули к выходу. Фонарик остался только у мастера.

– Уберут тело и можно запускаться.

Кто разрешил запускаться, мастер уточнять не стал и с последним фонариком молниеносно сдриснул в направлении лестницы.

Алла Рудольфовна стартанула следом, звонко цокнула шпильками, запнулась и затопталась на месте: – Саша…. Саша… я ничего не вижу, у меня куриная слепота, – в панике перешла на высокий дискант она.

– Стой где стоишь, сейчас подсвечу.

Я нажал кнопку, загудело, загорелся зеленый огонек, полыхнула вспышка. Ужас в глазах. Разрез красивый. Черные или темно-карие. Имя-отчество редкое. Губы тонкие, изгиб капризный. Женщинам простительно. Нос длинноват, но то скорее изюминка, чем недостаток. Силуэт стройный. Талия, бедра. Слепота куриная. Курица. Курочка. Хороша, сучка, я б пожарил.

Как бы случайно провел по бедру, взял за руку, за ледяные хрупкие пальчики и повел к выходу.

Точка.