Предыдущая глава
Тяжелая работа или коньячно-конфетный сейф
Изматывающая тренировка по гребле, бессонная ночь и раннее пробуждение полностью выбили меня из колеи.
На завод я ехал на самом первом «рабочем» автобусе, на котором не ездил никогда. Подходя к кабинету, немного удивился – сигнализация на двери не горела – кто-то уже был на работе.
Ну был и был, мало ли кто с кем гоняет чаи по утрам и чистит зубы чужой щеткой. Я толкнул дверь в кабинет и вошел.
Компьютер шефа был запущен. Принтер жужжал вовсю. Около него хлопотал Юрий Семенович, извлекая второй отпечатанный лист формата А3. Первый лист, плотно покрытый новенькими проездными, лежал рядом.
Тело гудело и ныло. Во рту все еще отдавался привкус ядреного «Поморина» – пасты советских времен, делавшейся из зарина, зомана, фосгена, иприта и небольшого количества синильной кислоты. В животе урчало от сгоревшей яичницы. Я был зол.
Перед глазами промелькнула череда фальшивых проездных. Мое живое воображение тут же перерисовало их в талоны на обед в столовой, справки для получения путевок, какие-то неузнаваемо-знакомые, но несомненно ценные документы и, наконец, закончив финальные штрихи, трансформировало картинку в денежные знаки.
Справка в бассейн – проездной на автобус – казначейские билеты Государственного банка. Преступная группа сложилась и приобрела устойчивый характер.
В общую кучу было брошено все. Вкус «Поморина», изжога от омлета, измятость тела, общая невыспанность, помноженная на тюремные перспективы. В глазах потемнело и я проветрил рот.
Я отчитывал шефа, распаляясь больше и больше, речи мои становились все суше и суровее. Голос начальственно рокотал, на висках проступила седина, лицо потяжелело и украсилось руководящими брылями, джинсы и спортивного покроя курточка преобразились в выпирающий солидным брюшком костюм-тройку, шею украсил галстук. Я отчитывал шефа.
Шеф также претерпел трансформацию – белые волосы посеребрились сединой, погустели, стали темно-русыми, очки куда-то пропали, лицо заострилось, брюки отрастили залихватский клёш, фигура вытянулась, плечи расправились. Передо мною стоял юный плечистый щегол, подозрительно напоминающий единственную фотографию моего деда в юности.
Наконец я выдохся и закрыл рот. Магия постепенно таяла и к нам вернулись наши изначальные статусы и тела.
Юрий Семенович смущенно почесал за ухом и изрек: – Да, тут я дал маху.
Я покраснел и добавил, что тоже, пожалуй, вел себя не совсем корректно.
Руководитель вздохнул, решительно шагнул к принтеру, смял один из двух отпечатанных листов и безжалостно выбросил в корзину. Вздохнул еще раз, взял со стола ножницы и отчекрыжил половину от оставшегося листа. Обрезанная от А3 до А4 распечатка переместилась в ящик стола, ее менее удачливая половина отправилась в мусор. Чувство меры шефу было не чуждо.
Потом он сел в кресло и пригласил меня присесть напротив. Назревало что-то необычное.
Руководитель открыл ящик стола и тогда я впервые увидел тот самый ключ от сейфа, которым впоследствии пользовался не раз. Он встал, прошел к сейфу, отпер его, извлек на свет божий бутылку марочного коньяка и две стопки. Конфет в то время в сейфе еще не было.
Начальник вернулся на свое место, поставил на стол две стопки и, нисколько не смущаясь раннего утреннего часа и приближающегося рабочего времени, налил до краев и пододвинул одну из стопок мне.
– За сотрудничество! – произнес Юрий Семенович и мы выпили.
Закрепив второй стопкой наши наладившиеся отношения, он убрал коньяк в сейф. В конторе хлопали двери, разносился гомон голосов, начиналось рабочее утро.
Подтянувшиеся коллеги, поводив чуткими носами, узнали, что новый сотрудник хорошо вписался в небольшой сплоченный коллектив.
Шеф узнал, что две стопки с утра натощак для нового сотрудника перебор.
Я же узнал о существовании скрытого в недрах конторы маленького кабинета, огромного текстолитового стола и старого кресла, в котором и продремал до обеда. Позже ключ от кабинетика перекочевал ко мне.
Так я влился в коллектив и начал обрастать трудовыми обязанностями согласно несуществующей должностной инструкции.
Благодаря безграничным возможностям шефа, в отдел приобрели здоровенный и дорогущий цветной принтер, работа закипела. Плакаты к свадьбам, поздравительные открытки, выкройки платьев, трафареты для школьных поделок и выжигания в еще существовавших тогда кружках детского творчества вылетали из принтера один за другим.
Руководитель не занимался ерундой. Он работал. Иногда около его стола появлялись солидно выглядящие, одетые в пиджаки мужчины, они о чем-то негромко общались вполголоса, после чего время от времени в работу вступал я. Работали мы быстро и слаженно. Серии эскизов и набросков, отполированные врожденным женским вкусом девочки-Леночки и утвержденные Юрием Семеновичем, при помощи его золотых рук и гравировальной машинки, сокрытой где-то в недрах конторы, превращались в юбилейные медали, надписи на подарочных кинжалах, вычурную вязь красивых букв на пузатых бронзовых кубках.
Шеф ценился высоко и периодически его старания трансформировалась в бутылки коньяка, занимавшие место в сейфе взамен отслужившим свое предшественницам.
Работа спорилась.
Мой труд ценился ниже. До коньяка я рылом не вышел, но без дела, тем не менее, сидеть не любил. Рассчитывались со мною конфетами. Постепенно я вошел в рабочий ритм, кондитерские изделия в коробках и россыпью полностью заняли верхнюю, узкую полку и грозили высыпаться на нижнюю.
Я был причащен к тайне чудо-сейфа.
В юности я был довольно контактным пареньком, значительно позже, лучше узнав человеков, стал закоренелым мизантропом, а тогда я знакомился и общался с самыми разными людьми, бродил по конторе в поисках работы и стремился помочь всем желающим.
Меня угощали чаем, я угощал в ответ конфетами. Работа нравилась мне все больше и больше, я трудился не покладая рук в этом большом коллективе, напоминавшем кинофильм «Служебный роман».
Излишки заработанных конфет я растаскивал по закоулкам конторы, попутно ремонтируя и настраивая технику, выведенную из строя бестолковыми эникейщицами и в меру сил повышая компьютерную грамотность персонала.
В общем, занимался тем, ради чего меня и взяли на работу.
Постепенно число критических проблем уменьшалось, зато мелкие не переводились. Круговорот конфет набирал обороты.
Так мы и работали нашим маленьким слаженным коллективом. Павел Федорович неторопливо возил мышку двумя руками, чем занималась «Электричка» так никто никогда не узнал, девочка-Леночка порхала по конторе неся в массы новейшие достижения цифрового прогресса – миниигры, пасьянсы, забавные скринсейверы, гороскопы, вирусы и прочие мелкие и несомненно нужные программулины, обеспечивая постоянной работой меня. Татьяна Васильевна отвечала за связи с общественностью. Время от времени с возгласом «Алло, Галочка? Ты сейчас умрешь! Потрясающая новость!», она срывалась с телефона и куда-то убегала. Мы узнавали о событиях, произошедших в окружающем мире и, в свою очередь, сами служили источником информации.
Юрий Семенович руководил работящим коллективом.
Время от времени, случались казусы и в кабинете появлялись существа из потустороннего мира, вроде Козая. Пришельцы, одетые в грязные шкуры, громко шумели, топали ногами, иногда даже орали и проявляли прочие признаки бескультурья и неуравновешенного характера.
Шеф вздыхал, одевал белую каску с «кокардой» и уходил в неведомое. Иногда в неведомое уходил я. При особо мощном набеге варваров, мы шли на дело вместе.
Отважно проникая в недра огромного завода мы, ведомые местными обитателями, постигали суть проблемы. Аборигены что-то горланили на своем языке, размахивали руками, ломами и ловко скакали по окружающим металлоконструкциям, пытаясь ужимками и прыжками сделать свою убогую речь более понятной.
Набеги дикарей мы не любили и, наскоро отбившись от очередного вторжения, с удовольствием возвращались в тихий уютный кабинет и погружались в работу.
Бывало, помощь принимала довольно причудливые формы.
Иногда в поисках работы на день я заходил в архив, где работала милая девушка со старинным славянским именем Олеся, печальными глазами и немого полноватой, туго обтянутой джинсами попкой.
Тихая шатенка обожала конфеты и не любила архивное дело. Я любил чай и не любил беспорядок. Беспорядка в заваленном старыми папками, бумагам и чертежами архиве хватало. Мы общались, я пил чай, волоокая повелительница макулатуры мелькала джинсами между стеллажами, наводя марафет в своем царстве. Папок на высоких стойках с пронумерованными полками было много и как-то так само собой получилось, что доставать до верхотуры ей стал помогать я.
Мы набирали в охапку не рассортированные бумаги, методично продвигались от стола администратора вглубь хранилища, раскладывая документацию и вели записи в толстой амбарной книге, проставляя номера полок напротив перечня обретших свое место документов.
У крайней стойки в дальнем от входной двери, погруженном в полумрак конце длинного помещения, занимаемого стеллажами, макулатура заканчивалась. Олеся делала последние записи, поднимала на меня большие, обрамленные длинными пушистыми ресницами светло-карие очи, с роковым фатализмом шептала: «шестидесятая» и откладывала амбарную книгу.
Противно поскрипывала рассохшейся фанерой полка с озвученным номером. Работница архива держалась за нее побелевшими от напряжения пальчиками, прерывисто дышала и охала. Бирюзовые бусы на склоненной шейке тряслись и стучали подобно кастаньетам, шоркая тяжёлой золоченой брошью в форме жука по растрепанным папкам.
Приведение архива в надлежащий вид дело нужное. «Присовокупишь» – дал добро шеф на очередное расширение должностных обязанностей и я с азартом окунулся в работу.
Работа спорилась. Систематизированный архивный фонд обогатился тематическим и алфавитным каталогами, высокие стеллажи обзавелись описями хранимой документации и рубрикаторами, шестидесятая полка засияла невиданной чистотой, перестала скрипеть, зато стала шататься, а поскрипывать стал весь последний стеллаж. Олеська схуднула, купила новые «вареные» джинсы на размер меньше и ее глаза повеселели. Я же поднатаскался в архивном деле.
Местами работа становилась опасной.
Половину второго этажа административного здания занимал планово-экономический отдел, усиленный остатками недобитой бухгалтерии, целиком состоящий из слабого пола и напоминавший серпентарий. Эволюционный внутриконторский отбор сделал своё дело, старая, видавшая виды кобра руководила стаей гадюк помельче, в кою я и попал, спроваженный начальством составлять какие-то никому не нужные графики по переоценке и списанию основных производственных фондов.
Смысл сей работы во времена, когда цены кардинально менялись в большую сторону раз в два-три месяца, а списание чего-либо, дороже банки солидола в силу особенностей отечественного бухучета было делом решительно невозможным, вызывал большие сомнения, но инструкции босса звучали четко: «Саша, помоги им», велел он, а кто я такой, чтобы спорить с шефом? По утвержденному графику я приступил к работе в самом кубле разномастных ядовитых змеюк в качестве специалиста, уверенно отличающего болт от винта.
Сидящие по своим кабинетам холеные офисные сучки разницы между винтом и болтом не ощущали, зато все как одна отличались стервозным характером и не любили ни конфет, ни чая. Работу свою они тоже не любили, обожали шипеть, трещать погремушками и жаловаться друг на друга, расхаживая передо мной в одинаковых дефицитнейших югославских сапогах со здоровенными блестящими пряжками, выбитых на весь отдел по большому блату.
Я переходил из кабинета в кабинет, пил змеиный чай, ел свои конфеты, ковырялся в никому не нужных бумагах и вежливо слушал очередную медузу Горгону в боевой раскраске, вышагивающую туда-сюда, сверкая разрезом, и клянущую почём зря нелюбимую работу, безвкусный чай, портящие фигуру конфеты и плюющую ядом в завистливых товарок.
Работать в подобной атмосфере с бумагами или решать неразрешимые производственные вопросы было решительно невозможно, о чем я и уведомил руководство. Юрий Семенович похмыкал, задумчиво пошевелил сплетенными пальцами и честно ответил, что смысл порученных нам обязанностей он не понимает сам, но подозревает, что переоценка затеяна, дабы занять делом бездельничающий персонал, а я там нужен для систематизации процесса и сглаживания острых углов.
Как должен выглядеть финальный результат наших трудов не представлял никто, поэтому с работой не задалось сразу, я временно плюнул на безнадежную первую часть порученного дела и сосредоточился на второй.
Избалованные сколопендры, насобачившиеся в боях без правил против себе подобных, поголовно сидели на диетах и сахарозаменителе и грызлись между собой наперебой демонстрируя острые углы испорченных характеров.
Разговорный жанр – моя сильная сторона. Я активно работал над отношениями в коллективе и постепенно дело пошло на лад, работа сдвинулась с мертвой точки, террариум полюбил чай с конфетами и несколько подобрел характером, но, несмотря на усиленную дрессуру разницу между болтом и винтом так и не уловил, хотя постичь очень старался, а мои пояснения, что и то и другое есть крепежное изделие и по сути одно и то же, только усугубили путаницу, грозившую пустить насмарку всю проделанную работу.
Сроки выполнения бессрочной работы неумолимо поджимали, приходилось задерживаться допоздна и работать дополнительно с отстающими участками переоценки производственных фондов, расписанными утвержденным графиком по кабинетам ответственных за них конторских крысок. Вести счёт – не мой стиль, но номера кабинетов шли в возрастающем порядке, так что все получалось само собой.
Длинными темными зимними вечерами, выполняя присовокупленные обязанности, подобно бесстрашному Одиссею я лавировал узкими проходами среди острых углов канцелярских столов, напоминающих рифы в открытом море, полном опасной фауны, но, в отличие от хитроумного грека, не избежал притаившихся среди них голодных Сцилл и Харибд, оплетавших меня цепкими, вооруженными острым маникюром, щупальцами. С громким стуком они скидывали одинаковые дорогущие импортные сапоги, с легким шелестом сбрасывали разноцветные шкурки, томно изгибались, заново одевали сапоги, что считалось в те времена особым шиком и из жутких чудовищ оборачивались в прекрасных лебедей.
Зачарованный плавными извивами молочно-белых тел, загипнотизированный калейдоскопом ярко подведенных глаз, убаюканный мелодичными голосами, я терял бдительность и неосторожно приближался к их логовищам, обустроенным среди инвентарной заводской мебели.
Сказочные девы превращались в когтистых гарпий, с победным клекотом бросались на меня, душили в объятиях, подобно прожорливым анакондам обвивали гладкими упругими телами. Как легендарный Лаокоон в холодной тиши обезлюдевших кабинетов я сражался с опасными противницами и без устали шурудил палкой в самом змеином гнезде.
Шатались скрипучие офисные столы, острые пряжки, больше похожие на шпоры, одетых прямо на босую ногу проклятых сапог, больно царапали мне спину, раздирая не успевающие подживать порезы. Я берег спину, прядая крупом как породистый жеребец, тогда пряжки скребли мне поясницу и задницу, я взлягивал задом как дикий мустанг и сапоги взлетали на плечи, грозя отхватить уши отточенными как бритва полумесяцами из нержавеющей стали. Сапоги носил весь отдел, спасения не было.
Разговорный жанр моя – сильная сторона. Я щупал голенища, вслух восторгаясь выделкой дорогой кожи, перебирал пальцами коротко стриженый натуральный зимний мех, поражался его теплоте, густоте и несомненной избранности владелицы, сумевшей достать такой модный прикид и, улучив момент, срывал кровожадный план изрезать меня смертоносной обувью на ломти и потом сожрать с кровью, ловко переворачивая очередную убаюканную льстивыми речами хищницу на живот. Те издавали негодующий клекот и выгибались дугой, демонстрируя рифленые пластиковые подошвы с иностранными буквами по волнистому клейму и мстительно норовили ткнуть меня стальными набойками острых шпилек. Отработанным движением я ловил кожгалантерейные изделия когда-то братской страны бывшего соцлагеря за голяшки и разводил в стороны.
На каждого хищника найдется зверь покрупнее. Я был много крупнее, побеждал, охотница превращалась в добычу и я безжалостно вонзался в распластанной тело не особо заботясь о точности прицела. Поднятая на копьё жертва скользила животом по столу, над столом ритмично качались зажатые моими руками девичьи ножки в безопасной теперь обувке, а свешенная со столешницы голова издавала разнообразные стоны и вскрики, по которым я судил, как идут дела, корректируя по мере надобности свои действия и все шло как по маслу.
Бывало шло и не по резьбе. Я не жесток, разницу между болтом и винтом ощущаю четко, не стремлюсь сорвать резьбу там, где не надо или нарезать туда, куда не просят, но свежие раны на спине взывали к отмщению, а женское «нет», так похожее на «да», звучало подобно вызову. Я принимал вызов и тела сшибались с удвоенной силой в беспощадной битве.
Оргазм и агония – схожие эмоции, позиция всегда имеет значение, а моя была более выигрышной. Умело пользуясь позиционным преимуществом, я орудовал в беззащитном тылу противника, продавливая оборону, кряхтение и сопение обрывалось сдавленным вскриком и я безжалостно терзал прекратившее борьбу, безвольно обмякшее тело. Подобно цыганским бубнам мелодично звенели пряжки. С сытым рыком я ставил финальную точку, коварные искусительницы покорно замирали, мелко-мелко подрагивая в агонии безвкусно-пошлыми сапогами.
Обманчиво обессилевшие, они сворачивались клубками в расшатанных офисных креслах, неподвижно застывали в полумраке кабинета, сверкая красными отсветами дамских сигарет в глубине хищных глаз, копили силы и заново бросались на отважного меня.
Подобно могучему Гераклу я бился с многоглавой гидрой, головы надували щеки, возбужденно дышали, ритмично трясли сережками, качали кудряшками, покрывали меня свежими царапинами, жадно чавкая напомаженными ртами, вытягивали из меня все соки и оставляли ярко-красные следы засосов, напоминающие потеки крови. На месте каждой отвалившейся пиявки, сыто облизывающей липкие мокрые губы, тут же вырастали две новые, в порядке возрастания номера участка с еще не переоцененными основными фондами.
Раздвоенные язычки оказались не только бойкими, но и излишне длинными, а все тайное становится явным. По второму этажу я стал пробираться с опаской, чисто женский коллектив – непобедимая страшная сила, мда.
Совсем миновать гиблое место не удавалось, к чему, впрочем, я и не особо стремился, так как по опыту давно знал, что при известной сноровке даже самый шустрый экземпляр будучи удачно схваченным за шею, превращается из коварной ехидны в сладкоголосую сирену, старательно прячет ядовитые зубы, обвивает гибким телом и приятно обжимает тугими кольцами, освободиться из которых ой как нелегко.
Не все «присовокупленные» дела были приятны и об одном стоит рассказать подробнее.
