Предыдущая глава
Алиса
Толкучка дымокуров на крыльце кинотеатра пришла в движение. От нее отделилась девушка, одетая в зимнюю шубу с капюшоном, быстро-быстро перебирая сапожками побежала, скорее полетела по ступеням в нашу сторону.
Я глянул на Петьку. Его лицо, переменилось, стало по-детски наивным, глупым.
Девушка остановилась на тротуаре перед нами. Поток прохожих обтекал её, словно не замечая. Она шагнула в нашу сторону, откинула с головы капюшон, шуба распахнулась. В ярком, с синеватым оттенком свете новенькой ДРЛ-лампы уличного фонаря, казавшаяся черно-белой тельняшка, доходившая до середины бедра, полосками подчеркивала идеальную фигуру, на плечах наброшен измятый светлый платок. От танцовщицы-пиратки дохнуло жаром.
– Алисочкаа… аааа! – донеслось издалека.
По дорожке, через старый парк, окружавший театр, в нашу сторону с ящичком в руках семенила бабка-костюмерша, перешла на рысь, чуть не вприпрыжку, сбилась с шага, схватилась за правый бок, неловко зажав коробку под мышкой. Прямо через сугроб напрямки срезала тропинку, перевалилась через невысокую, ажурного литья балюстраду, отделявшую парк от тротуара, халатом зацепилась за навершие столбика, дернулась, затрещала ткань.
– Ал.. Ал.. – старушка, остановившись около нас, отдышалась. От тонкой шали, вылезшей через разорванную дыру халата, повалил пар. – Алиса, я успела! Сразу побежала, все как ты наказала. Вот, передать велено!
Она вручила девушке большую, богато украшенную резьбой шкатулку, скорее ларец.
– Ой, ключ! Ключ..., – работница театра зашарила по карманам халата, нащупала ключ.
Не дожидаясь ключа, девчонка открыла ларчик, достала из него сложенную записку, развернула, быстро пробежала глазами, удовлетворенно кивнула, скомкала бумажку в шарик и щелчком запулила его на тротуар.
– Мама, мама! Тетя бумазьку мимо урны бросила, так делать низззяяяя! – запищала маленькая, одетая в ярко-желтый самошитый комбинезончик, девочка, попыталась наклониться.
– Пойдем! Нечего всякую гадость собирать! – мамашка ожесточенно дернула ребенка за руку и поволокла за собой по тротуару, та засеменила следом, перебирая ножками в маленьких валеночках, пиная бумажный шарик, сунула руку в кармашек комбинезона. На снег посыпались пожульканные конфетные фантики, выпала ленточка серпантина, разукрашенные листочки.
– МАМА! Я письмо Деду Морозу потеряяяялааааа!
– Новое напишешь!
Девчушка громко заревела. Родительница прибавила шагу и потащила её за собой на буксире.
Я перевел взгляд на девушку, та встряхнула шкатулку, зашуршала лежащими там тетрадками, бумагами, извлекла сверток – полиэтиленовый пакетик, сунула в карман шубы, сорвала с себя светло-бежевый платок, положила его поверх бумаг, захлопнула крышку и отдала гардеробщице.
– Да как же так? Строго-настрого велено тебе всё передать! Нет-нет-нет! – бабка ухватилась за ларец, дернула крышку, та не подалась. Она попробовала еще раз, поспешно трясущимися старческими руками сунула небольшой ключик в скважину, повернула, замок щелкнул.
– Батюшки! – ахнула старуха. – Разве ж так можно? Алиса!? – произнесла она с укором. – Натуральный голубой кашемир! Чистокровные альбиносы. Ты даже не представляешь сколько он стоит. Любимый платок Изольды Генриховны!
Она засуетилась.
– Ничего-ничего. Картошечку сырую приложу, потом лимончиком и содой присыплю. Алисочка, я все отчищу-отстираю, следочка не останется, – зачастила бабка.
– НЕ СМЕЙ ДУРА! – рявкнула девчонка. – Руки оборву по локоть!
В голосе зазвенел металл.
Старушка поспешно захлопнула крышку и мелко-мелко перекрестилась.
Однако. Ничего себе. Не хаманула, выкрикнула или псих подростковый. Приказ отдала. Ей богу, держал бы шкатулку я, как есть подчинился.
Петька втянул голову в плечи. Я посмотрел на девушку, та на меня. Вылитая бабка. Прямой тонкий нос, жесткая линия рта. Лицо почти детское, но видна порода, властность, даже жестокость. Руки по локоть. Охренеть. И не шутила, я все вижу и чую, я ж чуйкий. Еще бабку переплюнет, а ведь сама почти ребенок. Тон какой взяла, таким на эшафот посылают и не ослушаешься. Что за кровь в ней намешана? Словно челяди дворовой скомандовала.
– Шнеля-шнеля, – шепнуло в голове. Оцепенение спало, я глянул на Алиску, та подмигнула, в правом глазу вспыхнули голубые искорки.
Девушка подошла к старухе, обняла её, погладила по голове, поцеловала в лоб.
– Стирать не вздумай, отдай как есть.
– Сумасшедшие деньжищи, фамильная вещь, дорогущая, разве ж так можно?
– Так нужно! Ты даже не представляешь, насколько она теперь поднялась в цене. Молчи и слушай. Шкатулку верни бабушке. Что делать с бумагами пусть решает сама. Я уезжаю. Навсегда.
– Аа…аа… Алисочка!? – задохнулась старушка, – как навсегда? Куда? Батюшки-святы, – она шмыгнула носом, обвела нас вмиг покрасневшими глазами, всхлипнула, забормотала невнятно: – ой горюшко, сначала Ольга, теперь Изольда совсем плоха, вот-вот… со дня на день, её б за руку подержала, всё не так умирать страшно.… не по-людски… проводить надо, проститься… уезжаешь…
– Попрощайся за меня, она поймет.
Старушка беззвучно заплакала. Мы с Петькой молчали.
Бабка, неловко прижимая к боку шкатулку, утёрлась рукавом драного халата, размазывая слёзы по щекам, встряхнулась: – Ничего-ничего. Езжай, деточка и храни тебя Господь. Не юности о смерти думать. Я сама все сделаю, семье вашей не совсем чужая, Изольда позвала, я и пришла, провожу её по-христиански.
Она привстала на цыпочки, поцеловала девушку в лоб, перекрестила, отстранилась, всплеснула руками, уронив ношу в сугроб, рванула отворот. По снегу запрыгала отлетевшая пуговица. Работница театра сунула руку за пазуху во внутренний карман халата, глаза её загорелись фанатизмом, выхватила что-то.
– Вот! Вот‼! – радостно выкрикнула она, потряхивая кулаком, из которого свисала тонкая верёвочка. – Бери! Подарок! От беды укроет, от лиха оборонит, с пути истинного сбиться не даст.
Бабка разжала кулак. На старческой, изрезанной морщинами и покрытой пигментными пятнами ладони, обвитый черным, рассохшимся от времени кожаным шнурком лежал нательный крест.
Алиска мельком глянула на него: – Спасибо, не надо. Я в бога не верю, – и отступила на шаг.
– Да как … подарок…, – губы старушки задрожали. Она растерянно посмотрела на Петра, тот отвел глаза.
Бабка задержалась взглядом на мне, схватила за руку: – Крест намоленный, заговоренный, от всех напастей защитит. Возьми, сынок! – она сунула мне в ладонь удивительно холодную тяжелую вещицу.
– Извините, не воцерковлен, – пожал плечами я.
– Веру примешь, грехи какие есть отмолишь! – набросилась на меня бабка и тут же с жаром выпалила, убеждая скорее себя, чем меня, – Присмотри за дитяткой неразумной, тебе зачтется! Алиса, Изольды кровиночка! Несмышлёныш, не ведает, что творит, от самой себя её обереги и лихим людям зла над ней свершить не дай в дороге дальней.
– Я остаюсь, им дорога дальняя выпала, – я протянул зажатую в кулаке безделушку Петьке.
Старушка истово осенила себя знамением, заодно перекрестила меня и с надеждой посмотрела на Петра.
– А ты, сынок, веруешь, али безбожник?
– Крещёный. У меня уже есть крест нательный, – насупился тот.
Я вопросительно посмотрел на бабку.
– Назад не приму! – упёрлась та. – Сон мне вышел, оберёг хорошему человеку отдать велено.
– Возьми, защиты много не бывает, лишний на спину перевесишь, – сунул я крест под нос приятелю.
– Кощунство, – прошептала бабка.
Багрово-красные отсветы преломленного света уличного фонаря, отбрасываемые полированной поверхностью, отразились в очках. Красный лучик «зайчика» скользнул по Петькиному лицу.
– Почему он э… вверх ногами? – спросил тот, завороженно следя за раскачивающейся на подвеске штуковиной.
– Бу! – ткнула его кулачком в бок Алиса. – Это дьявольский крест!
– Точно! Я «видос» смотрел… давно, – пробормотал Петька неуверенно. – Цвет красным отливает…
Я укоризненно покачал головой. Алиса показала мне язык, усмехнулась, её глаза блеснули озорством: – Сатанинский он, поэтому перевёрнут, из камня кровавого вырезан и кровью человеческой окроплен, – зловеще прошептала она.
Зрачки Петра расширились: – Верняк! В фильме говорили…
Он с ужасом посмотрел на бабку.
– Да я же… я… никакой он не… Мой он, для меня был сделан… свят-свят, – губы старушки задрожали, она троекратно перекрестилась.
– Твой? А крестишься православно. Никак веру предала? – грозно спросила Алиса. – ПрОклятый крест!
Бабка втянула голову в плечи.
– Алиса…, – с укором сказал я. – Это обычный крестик, ну… не совсем обычный, ни разу не сатанинский и Петру подходит, вот, смотри …, – я опять сунул прокаженную фиговину приятелю.
– Ы…ыыы.ыыы, – выпучив глаза, завыл тот и закрылся руками. В воздухе запахло горьким.
– Так ты Пётр? – вскричала бабка. – Свят-свят-свят, это знак!
Старушка с мольбой посмотрела на Алису.
– Возьми, – пихнула та Петра локтем. – Крест отступника. Крест Петра.
– Сатанинский же… видосик…, сама сказала, – пробормотал тот и уставился на меня.
Девчонка зло засмеялась: – Дурак. Это католический крест Святого Петра.
– Кого? – исподлобья посмотрев на неё, спросил Петька.
– Апостол Пётр был первым Папой Римским, главой католической церкви, – ответил я.
– Он перевёрнут! Ты гонишь!
Я пожал плечами: – Думаю, Петр тоже был не в восторге, его распяли вниз головой, а крест именем нарекли после.
– Вниз головой? Зачем? Я не знал, – промямлил Петька.
– Ты дохрена чего не знаешь, – рубанула Алиса. – Он сам себя так покарал, за предательство и малодушие, был прощен и позже канонизирован. Бери, Петруша, в святые заделаешься!
– Какой из меня святой, – жалобно выдохнул тот. – Грешник я.
– Сынок, так ведь любой грех отмолить можно, прощение через покаяние приходит, святыми не рождаются, – выступила старушка.
– Не рождаются! – влезла Алиса. – Ими умирают. Покаяться, муку принять и дать дуба – апостол готов.
Петр вздрогнул.
– А ты что, думал на кресте гимнастикой занимаются, упражнение на перекладине? Гвозди в ладони забивают. Чпок и дырка! Виси пока не издохнешь.
Петька с тоской посмотрел на меня: – Саня, я запутался, посоветуй, что мне делать?
– Тебе ехать, дорога дальняя, возьми, вдруг да поможет, хуже не будет. Решай.
Я покрутил крестиком перед его носом.
Внезапно глаза приятеля вспыхнули, он открыл рот, шумно выдохнул: – Ты видел, да!? – и схватил меня за руку.
– Что? – я непроизвольно сжал кулак.
– Красным полыхнуло! Да не вырывайся ты, – он попытался разогнуть мои пальцы.
Я раскрыл ладонь.
Крест лежал лицевой стороной вниз. На его обороте в пронзительно-белом свете газоразрядного ДРЛ-фонаря отблескивал силуэт якорька.
– Саня, САНЯ‼! Красным полыхает, будто кровью выведено, – выдохнул Петька.
– Это гематит, – сказала Алиса.
– Чего?
– Минерал так называется, – дополнил я.
– В аморфной структуре даёт чёрный цвет, дендритная кристаллизация оксидов железа образует красивую ветвящуюся текстуру, по цвету напоминающую кровь, – удивила Алиска.
– Крововик, если по-старинке, – поддакнула бабка.
– Поделочный камень, – вставил свои пять копеек я.
Приятель выхватил крестик из моей ладони и стал лихорадочно вертеть его так и эдак, оглянулся на фонарь, чертыхнулся. – Да как же…! Где-то тут… Ага! – радостно заорал он.
В глубине темно-красного, почти черного в сгустившихся сумерках каменного креста проступал узор.
– Хм, – сказал я. – Интересная причуда природы.
– Хрен-то там! Свисти больше. Таких совпадений не бывает! – уверенно возразил приятель. – Мать, я амулет себе оставлю! Носить буду не снимая, жизнь переменю, за грехи рассчитаюсь. Дорога дальняя выпала, за тридевять земель к синему морю, где якорь брошу, не ведаю, чую для меня подарочек сделан, даже знак имеется!
– Знак? – прищурилась Алиса, ноздри тонкого прямого носа затрепетали. Она шумно втянула воздух, выдохнула. – Ну-ка дай сюда!
– Не дам! – набычился Петька. – Ты у меня и так всё забрала, жизнь мою перевернула.
Девушка нехорошо оскалилась, властно протянула ладонь: – Давай-давай!
От Петьки кисло завоняло страхом, он попятился, ткнулся в меня спиной, испуганно оглянулся, сунул мне злополучную вещицу и поспешно убрал руки за спину.
Алиса уставилась на меня, переступила с ноги на ногу, под каблучком звучно хрустнула льдинка. Воздух сгустился и зазвенел от напряжения. Волосы на затылке сами собой встали дыбом.
– Вот и чудненько! – влезла между нами бабка. – Вот и хорошо, озябла я, побегу до Изольды. Алисочка, так что передать-то?
Девушка моргнула, перевела взгляд на нее, прикрыла глаза, указующим перстом ткнула в сугроб, процедила: – Отдашь. Скажешь, все идет своим чередом, я как велено сделала и дальше улажу. Ступай к ней. Сегодня же. Сейчас. Немедленно.
Она махнула рукой отпуская. Властный жест. Старушка бухнулась на колени, изломанными подагрой пальцами зацепила из грязного, перемешанного со шлаковой противогололедной крошкой снега ларец, прижала его к груди, свободной рукой перекрестила нашу троицу, в пояс поклонилась Алисе и прямо как была в рабочем халате по морозу припустила через парк.
Две женщины остановились на тротуаре, одна толкнула другую в бок: – Смотри! Я её вчера по телевизору видела!
Вторая засмеялась: – Ну тебя, хотя да, похожа.
– Я тебе говорю, это она! – донеслись слова. – Вон и театр рядом!
– Если б к нам Ленком на гастроли приехал, я бы знала…
Они еще раз глянули во след семенящей бабке и, о чем-то переговариваясь, пошли дальше.
Мы с Петькой стояли, открыв рты.
– Рот закрой, тебе не идёт, – сказала Алиса и сунула руку в карман шубы. – Держи подарочек, – она протянула извлеченный из шкатулки полиэтиленовый пакетик. Янтарно-желтый глаз уставился на меня, выбившаяся прядь волос прикрыла голубой.
Развернул упаковку, потянул носом. Дивный аромат. Теплый еще, с пылу с жару.
– Ш-шш.ш..штру.., – сиплым голосом выдавил Петька. – Не ешь его! Это лл.лл.ЛООВУШКА! – заорал он. – Ш..шшш.шштр… кха, кхха….
Прохожие вокруг заозирались, прибавили шаг.
– Бедный ты мой Петя-петушок, золотой гребешок. Ш..шш..шшш, – передразнила Алиса. – Подумаешь, пирожком угостила! Делов-то. Этот пирожок называется штрудель. Саша его уже ел, ему нравится и мы уже виделись раньше.
– Ты... Ты! Ты с ними, да? – выпалил Петька.
– Ты с нами? – спросила Алиса и усмехнулась.
– Алиска, а как же я, я же в команде! Ты обещала! Все как велела сделал! Тебе поверил! А ты… а ты… ты с ним, да? Как есть обманула!
Петр затравленно уставился на меня, лицо перекосилось.
На крыльце театра возникло оживление, громко стукнула дверь, сквозь толкучку вниз по ступеням побежали две «Снежинки», весело, бодро простучали каблучками по тротуару, поравнялись с нами, заметили меня.
Помахал девкам рукой, они заулыбались, засемафорили в ответ, переглянулись и развернулись в нашу сторону.
– Я с ними был и сам по себе, – соврал я Петьке.
– С ними, с ними! – поддержала Алиса. – Ух как отплясывали! Танцы-шманцы, все дела, потом за кулисами чпокал! Чпок-чпок! Она сделала неприличный жест ладонями, засмеялась, шагнула в сторону девок, взмахнула руками, с плеч на истоптанный тротуар, прямо в грязь соскользнула роскошная меховая шуба, сама же сложила ладошку трубочкой, прицелилась в дальнюю девчонку, звучно влупила второй ладошкой, звонко выкрикнула: – Чпок! И дырка!
«Снежинка» – высокая гибкая девушка, удивленно выпучила глаза, сделала шаг назад, поскользнулась, взметнулись перехваченные лентой волосы, и она грохнулась задницей на тротуар, скривилась, больно ударившись копчиком.
Вторая, губастенькая, оглянулась, кинулась к упавшей подруге, намереваясь помочь.
Алиска снова вскинула руки, опять хлопнула одной ладонью о другую: – Чпок! И ДЫРКА!
«Губошлёпка» неловко запнулась о свою же ногу, её повело в сторону и едва не ударившись головой о балюстраду, она боком рухнула в сугроб, непонимающе уставилась на меня, в глазах обида, испуг. Девушка схватилась за ушибленный локтоть. Показалось, что она вот-вот заплачет.
Я виновато пожал плечами, развел руками неопределенно, уматывайте мол.
– Гребите отсюда!? Это сказать хотел? – перевела мой жест в слова Алиса.
– Не трожь Зайку! – пискнула «губастенькая». – Только через мой труп!
Алиска откинула со лба густые медно-рыжие лохмы, приставила указательные пальцы к голове, изобразила «козу» и двинулась на девок.
– Ути-пути! Идет коза бодучая, несёт рога колючие! Протяни ручку!
Светофор недалеко от нас переключился на «красный», огненными переливами полыхнул на рассыпавшихся по плечам девушки волосах, отразился, в глубине медово-желтого глаза сверкнул багровый отсвет.
– ДУРЫ! БЕГИТЕ! – взвыл Петька.
Девчонки взвизгнули, подхватились, рванули к остановке, «губастенькая» без оглядки, вторая на бегу обернулась, размашистым жестом, я сразу и не сообразил, что это было, перекрестила нашу компанию двоеперстием, плюнула через плечо и припустила за подругой.
Алиска звонко, раскатисто захохотала, опять подняла руки. Рыжие волосы вздыбились, ореолом загорелись в свете фонаря.
– Я с ними был! – дернул я за рукав Петьку. – С ними! – и толкнул его.
– С ними…, – тупо повторил он, пошатнулся и плечом ткнулся в девчонку, складывающую во след беглянкам замысловатую комбинацию из ладоней. Та обернулась к нам. В глубине зрачков полыхнуло.
– Эх, Петя-петушок, золотой гребешок, бедовая головушка, – Алиска прикрыла глаза и погладила Петьку по голове, поворошила ему волосы. Он склонил голову и через её плечо уставился на пакетик в моих руках.
– Так нельзя, – прошептал он. – Все подстроено, да? Шш.. штр…! это ловушка, я ему сейчас все расскажу!
Девчонка обвила его шею руками, заткнула рот поцелуем. Он шевельнул плечами и попытался отстраниться.
– Расскажешь? Все-все-все?
– Все выложу!
– Да ты и так уже что-то наболтать успел. Бабке скажу, она тебе язык-то вырвет!
Глаза её опять нехорошо блеснули красным. Она приложилась к его губам еще раз, Петр замычал жалобно, как теленок на бойне, дернулся. По губе побежала струйка крови. Рыжая бестия облизнулась.
– Что вы с ним сделаете? – Петька осунулся плечами, как-то сдулся, посмотрел на пакетик в моей руке.
– Эх ты, дурачок, запутался как несмышленыш. Боишься и страхи свои передать пытаешься. Не получится и у тебя штурвал заклинило. Не слушается тебя человек. Что делать с подарком Саша сам разберётся, не маленький. И сделать с ним ничего не получится. Упустили момент, да. Ты с нами уходишь как обещано, он остаётся.
Приятель недоверчиво посмотрел на девушку. На скулах заиграли желваки: – Все равно расскажу!
– Ой, Петруша, не парься! – беззаботно махнула рукой Алиска. – Бахай как есть, все, что знаешь, вываливай. Наверх ничего не передается, а что услышится, сказочкой покажется. Вот так оно и устроено. Эволюционная защита работает. Ты мели, Емеля, а он пусть пишет, коли не дурак. В газетку желтую статейку тиснет, гонорар получит. Развалюху себе старую прикупит, раритет какой, не все ж лошком на автобусах кататься.
Она снова показала мне язык.
– В машине подожду, а ты, Петруша, не спеши, никуда не денешься. За мной нырнешь с головой как в омут.
– Алисочка, да я… да я… Ыыы…. Ааа… Я с тобой! НА МОРЕ! Мне назад хода нет, пропащий я после того, что натворил, дел наделал, – Петька перешел на шепот, схватился рукой за горло, закашлялся. Подхватил с тротуара шубу, поспешно отряхнул, кинулся к девушке, укутал её.
– Смелее, мой капитан! Вываливай, что там у тебя, а то взорвешься от напруги! Человек все равно иначе поймет и переврёт в придачу. Наверх мало что передаётся. Рассказать могу я, но не стану.
Завизжали тормоза, поток машин остановился, Алиса шагнула прямо на проезжую часть, обошла джип, сорвала с плеч одеяние, широко распахнула дверь салона, забросила туда шубу и исчезла.
Даже взглядом не удостоила на прощание, сучка.
Петька говорил что-то. Голоса я не слышал, смотрел сквозь полупрозрачное затемненное стекло на полосатую бестию в глубине салона. Девчонка возилась, кажется переодевалась, извиваясь, подобно змее. Поразительно гибкое тело, пластичная, горячая. Человек не может так двигаться, так не бывает, не положено.
– Она забрала меня с собой! – долетел до меня голос приятеля. – Уебала – всё вдребезги расколотила! – с восторгом и гордостью выдохнул он. – Руку подать велела! И хрен ослушаешься, а я не подал! Тогда она и врезала, Саня!
– Алиса?
– Бабка! Ведьма старая!
– БАБКА? В ментовке что-ли? У всех на глазах?
– Да! Не тут, там, внизу! Этого никто не видит! Ыы…
Он несколько раз до хруста сжал и разжал кулаки. – Дай руку, ДУРАК! Заорала. Я глаза ладошками закрыл и между пальцами в щелочку гляжу. Врезала! Ёбнула так, что все остекление нахуй вылетело! По кругу! Вонища как… вот когда лампой кварцевой светят, запах похожий.
В голове что-то щелкнуло.
– Это озон, – отчетливо произнес густой бас.
– Да! Да! Озоном запахло! – подхватил Петька. – Да! Озон! Ты его тоже чуешь? Ослеп я сразу. Тут ослеп. Она смеется. Там меня выдернула, к себе забрала и тут за ручку будто ребенка взяла и увела из ментовки.
Петька схватился за горло руками, сглотнул комок, его глаза забегали: – Руку дай, – хрипло выдавил он.
Я с опаской принюхался.
– Руку, без рукавицы, – просипел он. – Я не безумец, это – п..поо..последствия. Руку!
Он ухватил меня за голую ладонь, сжал, умиротворенно закрыл глаза.
– Саня, за руку меня держи и просто слушай! Я так заикаюсь меньше, говорить быстро буду, с разбега проще не собьюсь, а рассказать должен! Не перебивай. Позже поймешь. И записывай, а то всё позабудешь.
– Блядь, Петька! Пошел нахер, в руку вцепился как писать-то я бу…
В голове снова щелкнуло.
– Записи поведу я, – вылез «бас».
– А братан где? Бумаги по его части, – тенором отозвался другой голос.
– Брат ваш вышел. Не смог на паскудство, что в театре учудили, смотреть.
– Ну пиши-пиши, эдак ты скоро в Главного превратишься! – разрешил «тенор».
В голове зазвенело.
– Пиши! Пиши! – поддержал Петька, позже разберешься! Я их тайны знаю, слушай! Пригодится!
Он сжал мою ладонь так, что захрустели пальцы.
– Я видел море! Оно живое, все в огнях и сияет. Когда горячим по живому, ему больно, вода светиться начинает, очень красиво и страшно. Ведьма поперёк ходит, без следа и никто её не видит, пока сама не покажется! Алиса тоже может, но опыта мало, её бабка с Ольгой натаскивают. Ольга поперек волны не умеет, она для ремонта нужна, а бабка в младшенькую как в свою сестру глядится, в которую Алиса уродилась.
Он сглотнул комок в горле, крепче, до хруста сжал мне руку.
– Ведьму победить невозможно! Любого как котенка утопит! Или к себе заберёт! Так делать нельзя! Не положено! За такое карают жестоко! Иногда можно, некоторым. Которые заиграются, под Охоту попадают. Под Охоту попадешь, пометят тебя и будут гонять, пока не убьют. А она делает! Она сама Охотник! Ей насрать и её никто не покарает, здоровья не хватит!
Он судорожно хватанул порцию воздуха, закашлялся, вдохнул полной грудью.
Мимо по тротуару вальяжно проплыла дородная бабища лет пятидесяти, волоча за собой под руку вялого рыхлого парня. Губы тетки шевелились, слов слышно не было, сурово нахмуренные брови усиливали педагогический посыл. Парень послушно кивал, тряся дряблыми щеками с белыми разводами плохо смытого сценического грима.
– Ну маааммм! Я же только…, – донесся обрывок фразы. Пьеро сквасил жалобную мину, зашевелил губами.
Карабасиха злобно рыкнула, крепче ухватила его под руку и прибавила шаг.
Бедный Пьеро. Рви связывающие тебя ниточки и беги, парень! Беги!
Не слышит он меня, его корабль пуст, нет капитана... Так бывает.
– … Охота, Саня, существует на самом деле! Такое мало кто видит! Мне показали! Не глупости для маленьких, настоящая! Изольда Генриховна показала. Разочек с собой взяла. Там, внизу! Я в рубке был! У нее там столько всякого есть! У меня даже малой толики не поместится и она всем этим пользуется! Крутит, вертит, настраивает, ловко. Баночки-скляночки всякие. Штурвал сам крутится! И она на мостике. Это она точно! Там, внизу, моложе много. Женщина. Красивая, властная. У неё не корабль, чудовище. Паруса чёрные, но они ей без надобности! Паруса для понтов подняла, жертву пугала, прямо из-под воды вдарила, в клочья и кровищей пахнет. Смеётся. Очень страшно.
Петька украдкой оглянулся на машину и продолжил.
– Она не Главная! Главной была её сестра, кораблем она управляла. Давно. Очень давно. Сестра в бою погибла. Сгорела. Схлестнулись они с кем-то. В открытом море много кто водится. Ты видел её глаза? Это не катаракта. Она внизу тоже слепая, а команда – головорезы красноглазые, жуткие. Травма – это ожог, опалило её огнём, когда сестру потеряла. Она боев не любит, не её это. Сестра по боям была, а бабка при ней помощницей и от нее нахваталась.
Изольда Генриховна не злая. Кого сгубила, те сами виноваты. До крови сестрица её охочая была. Старуха ради младшенькой старается. Алиска в сестрицу её уродилась. Огонь-девка. Внизу мне не показывается. Лицо вуалью скрыто. На Охоту рвется, но у нее экипаж не полный, корабль мал и опыта мало. В бой её тянет, на кровь, сучку бешеную. Ей похер кого пластать. Ты Гоголя читал? Она на мне как Панночка на Хоме катается. Но я ей не нужен, мне поперёк ход заказан и не научусь никогда, таким родиться надо. Как к себе домой в голову шастает! Я её б-боо-оюсь. Ночью ебёт так, что сам не свой, а потом я днем такое вытворяю! Так нельзя, Саня! Это она меня на расчёт подбила, нашептала на ухо. Они ж все люди живые! Весь рожок высадил, … ну да, бандиты как я, заслужили, у них матери есть, подруги, а я их всех… это она меня под руку толкает! Рулит мной как хочет! Всех на дно пустил. Кровища! И отсюда последствия. Нельзя подобное делать, душу корёжит!
Что-то щелкнуло.
– Слышал? – я кивнул на машину. – Кажется это был рожок. Надеюсь ты «калаш» на предохранитель поставил.
– А?
– Хрен на! Дай по ушам ей, пока руки не оборвало по локоть!
Глаза Петра прояснились он обернулся, метнулся к машине, распахнул дверцу – … я всего лишь потрогать хотела! – донеслось оттуда.
– Руки убрала, быстро! – рявкнул он. – Сиди, жди! Скоро едем!
Он грохнул дверцей, подошел ко мне.
– Нормально! – похвалил я. – А то разнылся, чисто подкаблучник.
– Так редко бывает, – Петька даже не обиделся. – Чаще она мной командует.
Приятель ухватил меня за руку, сжал ладонь. Рядом прогрохотал по стыкам рельсов трамвай, скрежетнул сцепкой на повороте. В ушах зашумело, глухо бухнуло. В голове загудело.
– Где брат? Кто ведёт записи? – произнес холодный голос.
– Ваш брат ушел, сказал, что все и так знает. Я протоколирую! – ответили басом.
– Пиши буква в букву! Это очень важно. Допишешь – бумаги мне, изучать буду! – приказал холодный голос.
– Пиши, Саня, пиши, – поддержал Петька. – Строить не обязательно! Ведьма про захват говорила. Можно захватить чужой корабль! Команду за борт, своих на борт и в добрый путь, хотела броситься на кого-то, но побоялась, посчитала разрушений не избежать и потери могут быть невосполнимы. Алиска кинулась, давно, мелкая еще была и как есть обломалась. Бабка говорила, тогда очень повезло, что не убили чертовку лопоухую. Этот, на кого она полезла, не понял, что это такое было. Это Захват, Саня! Так делать нельзя, никому не положено!
Он крепче перехватил меня за руку.
Я смотрел на приятеля, все виделось со стороны, странно, необычно, зыбко. Он открывал рот, замедленно, рывками, как в старом кино. Непроизнесенные им слова скороговоркой быстро-быстро звучали в голове Петькиным голосом. И звуки странные. Шуршала бумага, скрипело перо.
– Я знаю их тайну! Сам догадался! Они не умеют перестраивать корабль! Ремонт после боя или достроить по тому, что изначально заложено, способны, но если хочешь существенно изменить конструкцию, им помощь требуется! По ремонту Ольга разбирается, а сделать не всё может. Она сказала я ей пригожусь, в команду зачислит! Пообещала твердо! Она врать не умеет и не станет! Изольда Генриховна твердит, если хотим корабль, какого и быть не может, с нуля надо строить, заново! Бумаги готовы, документы! Советники нужные отобраны. Меня возьмут! К штурвалу не пустят, но в команде оставят, впередсмотрящим, канониром или по ремонту. Любую каюту смогу себе выбрать или свою построю! Команда слова не скажет! Пообещала.
Он облизнул губы, голубые глаза лихорадочно заблестели. Густой, горький аромат клубился в воздухе.
– Так-то по ремонту Ольга. Она умница, книжки всякие читает, мне, дураку, не осилить, но она девка, а у меня чуйка и руки золотые! Мопед по болтику перебрать могу, движки в гараже с батей разбирали, кузова правили. Если где вмятина по корпусу – я сам закрашивал! Все умею! Ольге помогать буду. Но им базовый проект нужен! Ведьма всё наперёд знает, говорит, война случится, не сейчас, через много лет и так уже было очень давно, поэтому им нужен боевой корабль какого и не бывает! Хотят свои чертежи под чужие лекала доработать и где их взять присмотрели, Алиска добыть обещала, дальше стройка пойдет, только материал подкидывать успевай! Работы очень много, имущество, оборудование на борт. Бабка сказала команду свою она бросит, вся красноглазая и заразная. Которые из Алискиных лишние, тех Ольга за борт повыбрасывает! Ольга другая. Я ей внизу рассмотрел! Холодная, расчетливая. Ей Охота не нужна, она и на страшное глаза закрывает, видеть не хочет, но с ними связана, без нее никак. Они с ней советуются! Она в команде лучше разбирается…
Шум в ушах усилился, почудился плеск волн, скрип словно веревка по доске скользит. Я потряс головой.
– … Все ради Алиски делается! – пробился Петькин голос. – Такие, как она, очень редко рождаются и почти сразу гибнут! Бабка всё наперёд знает, по картам гадает и ей сестра мёртвая иногда шепчет. Если ничего не делать, девчонка чудовищем, ужасом обернётся. Изольда Генриховна так не хочет и уберечь её пытается! Ведьма сама не кровожадная, ну то есть… да… хрясь и кровища, но те сами виноваты, заслужили, она если кого, то за дело! Алиске без разницы, на кровь падкая, у неё корабль вот-вот трансформируется, потому бабка торопится! Ольга всё спланировала! Способ какой-то придумала всех вытащить, а они – экипаж, команда! А ей Алиска нашептала. Изольда Генриховна сказала, что получиться может и так, вроде, еще никто не делал! В больницу, говорит, вези, там умирать буду. Хрен-то там. Ждала она чего-то. Мучается, болит у нее все, а лекарства не принимает, колоть запретила. Дождалась. Ведьма ш.шш-штрудль сготовила, всю ночь провозилась. Мне по утру сует, бегом, в больницу! Прибежал, на тумбочку у койки положил, та рада-радешенька. Вечером бабка меня опять посылает. Прихожу – нету его! Сожрал кто-то! В одиночку она их не ест.
– Петя его я…
– На руках у меня умерла, – продолжил он не слушая. – Только это не она была! Пусто! Куда делась – не знаю! Эта, – Петька махнул головой в сторону джипа, – с бабкой на похороны не пошли. Я хоронил, прям из морга. Нет её в гробу! Ханыги с кладбища крышку забили, я земли кинул, тело зарыли и точка! Ведьма с Алисой даже слезинки не проронили! В газету некролог дал, соболезнования, учреждение наугад назвал, совсем же не по-людски. Теперь бабка при смерти, а мы во Владивосток мчимся. Ведьма не сдохнет, как-то выкрутиться хочет! Я чую! Она на Захват пойти может. Страшная штука, я не видел, но слышал, как они обсуждали и это опасно, атакованный насмерть биться будет! И ты в этом участвуешь! Ш.шштт.. тебе испечен, с пылу с жару. Это л.ллоо-овушка, Саня! Что делать – решай сам.
В автомобиле приоткрылось окно, за тонировкой мелькнула рыжая копна волос, тихо играла магнитола: «Моооре, море, мир бездонный, пееенный шееелест, волн прибрежных…»
Краем глаза Петька заметил движение, воровато оглянулся, прикрыл меня широкой спиной, наклонился к уху и зашептал: – Саня, это же она была, да?
– Кто?
– Старушка с театра. Я её узнал.
– Э…
– Блядь, вот только не притворяйся, – он покосился на машину, – и говори тише, у нее слух отличный. Я про бабку с крестом, которая из телека.
– Ну да, похожа.
– Пизди больше! Это она и есть, … э… блин, фамилия не русская, забыл, но ты понял, да? В Ералаше бабок играла.
– Угу. И бабу Ягу.
– Все подстроено, да? – вполголоса спросил он и, не дожидаясь ответа продолжил: – Амулет давай. Она хорошая, я ей верю.
– Два креста оденешь? – зашептал в ответ я, вынимая крестик из кармана.
Приятель забрал вещицу, осмотрел еще раз. – В кого они верят, эти…
– Католики, – подсказал я. – В Христа.
– А мы в кого верим?
– Можешь верить в кого угодно, но не отрывайся от реальности. Библию хотя бы открой.
– Подъёбываешь? Утрясётся – в храм пойду!
– Где ты костёл найдешь? – вздохнул я.
– Чё?
– Колхоз, Петька, дело добровольное, можешь ходить куда хочешь, но…, – я посмотрел на машину.
– Она не узнает, носить буду не снимая! – уверил приятель и сунул подарок за отворот вязаной спортивной шапочки. В резком свете фонаря контуры спрятанного креста неясно проступали рядом с трилистником «Адидаса».
– Спать в шапке будешь?
– Саня, у меня ладанка есть, сколько себя помню. Бабушка надела, носить велела не снимая, «чтобы Петрушка не потерялся». Меня из-за неё в «октябрята» последним приняли! «Классуха», стерва, высмеивала, стыдила, а я не снял! И в пионеры… класс позорю, я за свою веру с половиной класса дрался, атеисты, блядь, выискались, а бабушку не предал. На мне ладанка! Всегда ношу, не снимаю. Ушастая увидела, про бабулю расспрашивала, внутрь полезла, там клочки какие-то с каракулями лежат, измятые грязные, долго и так и эдак рассматривала, даже нюхала, одобрила. Я крест с нитки сниму и в ладанку спрячу. Она не узнает!
Я одобряюще поднял вверх большой палец.
Негромко загудел сервопривод.
...
Пенный шелест волн прибрежных
Над тобой встают, как зори
Над тобой встают, как зори
Нашей юности надежды-ы-ыыыы.
...
Последние аккорды популярного маэстро перекрыл тихий щелчок концевого выключателя, окно в машине закрылось.
Пётр покосился на джип и зашептал.
– Амулет рабочий, не соврала! И остальное правда, она действительно веру предала!
– Кто?!
– Артистка! В юности, давным-давно в Германии жила, еще до войны. Там же католики, да? Я биографию читал.
– Ты фамилию вспомнишь не можешь и в театре-то поди ни разу не был. Биографию он читал, – фыркнул я.
– Да я еще побольше тебя видел! – вскинулся приятель. – Давеча Ленком на гастроли приезжал, неделю спектакли из партера смотрел и культурную программу организовывал!
…
Что сказать, я не нашелся.
– Саня, рот закрой, тебе не идёт. Она сама не приезжала, второй состав Ленкома с чёсом по провинции на заработки мотался, вшестером, два парня и четыре девки. Чуваков я в сериале видел, про бандитов и девчуля заводная в каком-то кинце играла, перемигиваться пыталась. Остальных не знаю. Я их по мероприятиям возил и сам участвовал, общение поддерживал, даже в труппу приглашали!
– Тебя? Нихрена себе, в искусстве разбираться надо.
– Саня, ты опять рот открыл, – осклабился Петька. – Наколка – друг чекиста! Театральный критик по культуре была главная. Она с ними работала, а я так, извозчик. Набьются в джип и она, рядом со мной на переднем.
– Завидую. И как прошло, понравилось знаменитостям?
– Их не спрашивали, они для антуража, я тоже. Всё под неё делалось.
– Под театрального критика? Кто такая? Столичная шишка?
– Она местная, Саня. И она…. Она…
Приятель задышал чаще.
– Местная? – изумился я.
– Да, Шурик, у спортивного магазина живет.
Пётр вскинул руку и мельком глянул на часы, потом на машину.
– Последний раз видимся, подождёт, – буркнул он, достал из кармана пачку сигарет, выбил щелчком одну, закурил.
– Слушай внимательно, как познакомились Изольда Генриховна и мой шеф, «смотрящий», вдруг пригодится.
– Перестройка полным ходом, в городе бабло завелось, активы под себя подгребали кто сколько урвёт, с мясом по беспределу: центровые, цеховики, деловые, блатные, банды по районам, левые, залётные, отморозки всякие, пиздец полнейший. Все против всех, кровь рекой, шухер поднялся, в центральной прессе статьи одна за одной. Кому такая слава нужна? Вот люди поавторитетней и собрались на сходняк территорию поделить, перетёрли и в кабак. Ресторан на Левом берегу знаешь?
– Ага, – поддакнул я.
– От наших на сходке присутствовали пахан и его сын. Сын с Афгана вернулся на всю голову отбитый, бешеный, что не так, сразу за ствол хватался, отец его сдерживать пытался, «насилие – не самоцель, а средство достижения разумных, добрых, благостных целей», его слова.
– Завернул как по писаному, – удивился я.
– А это и есть по писаному. Макиавелли. Ты, Саня, меня за дебила держишь, не спорь, а я не пальцем деланый, фразу в книжке вычитал «Крылатые выражения и афоризмы», мама, покойница, на день рождения дарила, чтоб человеком вырос.
Петька тяжело вздохнул.
– Тосты за мир во всём мире, общее дело, справедливость по понятиям. Музон живой, оркестр, баба на рояле, девки по сцене скачут, стриптиз на шесте, все дела, а шеф сидит хмурнее тучи. Он – мужик головастый, в молодости диссертацию защитил, в науке силы пробовал, заместителем директора по коммерции в Южкузбассугле работал, шахты подгребал, мосты налаживал между заводом и сбытом, уголек туда, металл сюда, деньги на счёт, безнал, авизовки, приватизация, все дела, по экономике чики-пуки, а бойцами в бригаде его сын рулил, он же и переделом занимался, да вышло хуево – ежу понятно.
– Как же так?
– Вот и пахан задумался, тут-то за стол и подсела старуха.
– Изольда Генриховна?
Петька кивнул.
– Через плечо пальцем ткнула и молвит: «Они сговорятся и тебя убьют». Пахан оглянулся, а там его сын с блатарями снюхался, бражничают, хохочут, всё на мази и без слов ясно.
– Ничего себе.
– Контры у них давно были, сын к власти рвался, своевольничал. Шеф зубы стиснул, а та продолжает, «Достаток нажил, а ребенка единственного упустил». Тут он не выдержал: «Чего тебе надо и кто ты такая?». А та и отвечает: «Помочь хочу. Давай заключим сделку. Я – Баба Яга. Ха-ха-ха».
– Какая еще Баба Яга?
– Юмор у нее такой, блядь, специфический. Шеф подумал бабка сумасшедшая, ну и спрашивает, что она может, а та: «А что угодно, могу тебе жизнь спасти, а пацана твоего съесть, плохишом вырос. Ха-ха-ха» и скалится. Он решил чокнутая с церквы забрела, что возьмешь с Бабы Яги, пожелал с сыном помириться, жизнь долгую и в делах удачу.
– То есть они заключили договор?
– Так Ведьма и сказала! Налила водки: «Шкалик выпьешь – договор в силе, а на нет и суда нет».
– Что потребовала взамен?
– Не спросил.
– Так это ж получается «втёмную!», – вскричал я.
Петька кивнул.
– Обслуге рукой махнул, чтобы бабку спровадили, водку оприходовал, а она ему: «Договор принят, человек объявится побольше меня в делах мирских сведущий, наделён всеми полномочиями, с ним поработаешь». Так пахан и попал в больницу.
– В больницу? – поразился я.
– Прямо с ресторана на «скорой» увезли, живот скрутило, температура за сорок, тошнота, озноб, сердце бухает: промывание желудка, под капельницу в реанимацию, кардиограмма, обследования, докторов толпа, ничего не нашли, под утро совсем худо стало, помирать собрался и тут сын заявился. У койки больничной на колени упал, плакал, каялся, умолял простить, пообещал все исправить, охрану у палаты выставил и началось, туши свет, бросай гранаты.
– Это тебе «смотрящий» рассказал?
– Сам он считай при смерти был, не помнит ничего, медички дежурные ему позже рассказали. Неделю сын ураганил, ни своих, ни чужих не жалел, в распыл пускал, каждый день навещал, прощения просил и от бати указания получал.
– Как еще указания?
– А такие! Пахан в лихорадке метался, бредил, приказы раздавал, а нянечки за ним записывали, иногда сам ручку схватит и чиркает на чём попало, на рецептах, на салфетке, газетах. Сын явится, в ноги бухнется, глаза безумные, бормочет-бормочет-бормочет, отчитывается, прощения просит, записи какие есть соберет и опять на «войну». Подмял город, все под него легли. В тот же день старик поправился, хворь как рукой сняло, на ноги встал.
Петька тяжело вздохнул.
– Пахан из палаты выйти не успел, сына несут, в ту же койку и положили, весь живот в дырках, месиво, позвоночник пробит – безнадёжно. Отец ночь над ним прорыдал, прощения просил, про сделку каялся, старуху клял, что-то сделать порывался, а хули толку-то, ничего ж не переиграешь. Под утро сын очнулся: «Папа, я всё исправил и не в обиде, так им и передай», просил присмотреть за внуком, отца за руку взял и умер. Выполнила Ведьма свою часть сделки: примирила отца с сыном и дела наладились.
– Обалдеть, – выдавил я.
– Сына похоронил, пыль улеглась, подзабылось, – продолжил приятель, – а и забывать нечего, примерещилось, совпадение, разве ж в такое поверишь, жизнь продолжается, Новый год на носу! Дедушка с внуком единственным, ненаглядным водится, Утренник детский в школе. Подсела к нему прямо в спортзале, где праздновали, на скамейку девочка-старшеклассница, очочки, косички, бантики и разговор про недвижимость завела.
– Ольга? – выдохнул я.
Петька кивнул.
– Шеф ей вежливо так, «если у вас коммерческий вопрос или предложение, зайдите в офис в рабочее время».
– Какой еще офис? – не понял я.
– Офис, обычный. Саня, ты прям как маленький. У нас же не банда какая, организация! Ты что, думаешь, смотрящий в «качалке» подвальной дела решает или на «малине» как «Горбатый» завис? Фирма есть, «ООО», офис, секретарша, бухгалтерия, отделы какие-то, я не вникал, дела крутятся, бизнес мутится.
Я кивнул.
– Зайдите в офис, а та не отстает. Шеф ей опять вежливо, «вы пока юны, чтобы обсуждать взрослые вопросы», мол отвяжись. А та в ответ: «Со мной работать будешь, у меня имеются все необходимые полномочия. Свою часть сделки мы выполнили или желаешь нарушить договор?».
– Рисковый ход, – ввернул я.
– Ага. Шеф дёрнулся, а толку? Утренник, детишки кругом и что предпринять-то, с кулаками на подростка? Сдержался. Ольга улыбнулась, пальчиком погрозила: «На меня не бросайся, а не то бабушка может кого-нибудь съесть», через плечо ткнула, пахан обернулся, а там его внук с Бабой Ягой вокруг ёлки хоровод водит!
– Изольда Генриховна …?
– Нет. Училка какая или массовичка, не важно, баба ряженая, но ежу ж ясно.
– Ультиматум. Прямая угроза.
– Ясен пень. И не сделаешь ничего. Похвалила за выдержку, велела рот закрыть, тетрадку с ручкой достала и прямо на новогодней пригласительной открытке боссу инструкцию настрочила, тот глянул и душа в пятки. Что-то там ему мерещилось, пока в бреду лежал, привиделось, да позабылось, не правда, так не бывает, а тут вот оно, на бумаге и без слов ясно кто через него сыном командовал. Тут-то он и понял – Договор подписал, от которого не отказываются. Так всё и началось.
– Однако. Что за поручение?
– С этой женщиной связано. Какие-то проблемы по квартире, мелочь. Босс разрулил, ни копейки не стоило, на следующий день в кабинет секретарша с запиской входит, прямо на совещание, смущается. Посетительница была, девушка совсем юная, из ежедневника листок без спроса выдрала, начиркала, велела передать немедленно. Шеф прочел: благодарность за услугу и рекомендации по штату.
– Какие-какие рекомендации? – не понял я.
– Совещание шло, сходка, город взят, портфели делил. Кадровые рекомендации, кому верить, кому нет, кратко, самая суть. Ольга в людях хорошо разбирается, подлецов-шельмецов сортирует на раз-два. Пахан не дурак, почитал, а и сам бы так сделал, тут же в жизнь и применил. Так и повелось. Рекомендации раздавала, не часто, время от времени, сама занесёт, по телефону надиктует, позже через меня передавала, общие. Ну типа цена на уголь упадёт, контракты по металлу лучше заключить с Китаем, дефолт угадала, по персоналу, разное, я не читал.
– В советники, значит, записалась, – удивился я. – А что же бабка? Простил? Спустил смерть сына?
– Не она убила, да и ничего не докажешь, даже себе. Ведьма вскорости после Ольги визитом почтила.
– Самолично?
– А то! Цыганочка с выходом, встречайте! Со столицы большие люди приехали на коронацию.
– Коронация? – с любопытством спросил я. – Как это выглядит?
– Саня, ну ты… умный-умный, а дурак. Кино пересмотрел, думаешь перстень целуют, татуху набивают? Гы-гы-гы… Обычная встреча, совещание, вопросы – ППР, попиздели-попиздели-разошлись, ну то есть отмечать поехали.
– В ресторан поди на Левом?
– Ну да, лучший в городе. Тосты, пожелания, ручкаются, баба за роялем, тёлки по сцене выкаблучивают, а напряжение в воздухе разлито, будто приезжие ждут чего-то. Дождались, из-за кулис старуха полуслепая вышла. Кланяется, улыбается, очень артистичная, поёт – пианистка романс цыганский наяривает, с зала цветы несут. Тут бабка-то пузырьки и достала.
– Баночки-скляночки?
– Ага! Столичные только того и ждали: «Изольда Генриховна, наслышаны, слухами земля полнится, очень рады познакомиться лично, приятно удивлены…». Знали о ней, вроде в шутку, суеверие, а ясно – за чудом пожаловали. Шарлатанов кругом дохрена, а ломовые деньжищи не за каждую пробирку дают. Деньги для таких людей – мусор, платили не считая, даже с бахвальством. Ведьма не промах, о пахане тёплые слова ввернула, появился, мол, в городе крепкий хозяин, порядок поддержит, о людях печётся, старикам покровительствует, бабушку в обиду не даст, очень рекомендую.
Вот она, баба Яга, руку протяни, а хули сделаешь? Не на подвал же её тащить или до карьера у всех на глазах.
Деньги для Изольды Генриховны – пустое. Она рубли от «керенок» не отличит и что почём не знает, не надобно ей оно, так, для отвода глаз. За зелья в придачу к монетам обещания брала с паханом работать, дела рядить по разумению, под слово купеческое, правду привечать, кривду изводить, да так складно, она умеет, типа добрая старушка с «приветом», закос под старину, в шутку, а хрен-то там все взаправду. Подкрутила бизнес, так и появился в городе «смотрящий» в авторитете с подвязками в столице, с почетом и уважением зашёл, с козырей, всё честь по чести, коронация как положено и он за свадебного генерала.
– Вот это симбиоз, – удивился я. – Бабке-то зачем это надо было?
– По мелочи, «мирское», она так бытовуху всякую называет, денежки, услуги. Ольга работала, инструкции писала, достать редкое-дефицитное, посылки передавала, получала, там книги, старик не утерпел, нос сунул, расплачивалась советами. Раз бабка сама заявилась с чемоданом и сундучком. Попросила парочку хлопцев побоевитее, которых не шибко жалко за бабушкой поклажу потаскать – в далёкие ебеня намылилась. Отсутствовала долго, вернулась одна, довольная, пацаны «потерялись», так и сказала. Посылку ждала, Ольга несколько раз спрашивала, уже при мне было, я же и относил. Гитару-семиструнку ей сладили, заказывать ездила, а кенты с концами сгинули, я их знал немного, боссу про гитару не сказал, специально позлил, а он выспрашивал, тоже любопытный. Весь вечер бренчала, довольнёхонькая: «почти как моя», свою она где-то профукала.
– Ради этого огород городить? Тоже мне мафия, то ли посылторг, то ли бюро добрых услуг, – съехидничал я.
– Добрые услуги тоже, – пожал плечами Пётр. – Женщине этой иногда помогали, пахан в курсе, я не всё знаю. Ради неё кашу заварили, – приятель мотнул головой в сторону машины.
– ?
– Уу..ууу… угодья охотничьи, блядь, гаа..ггоотовили. Ну а где еще по живым людям-то можно? Меня в логово сунули, боевой скакун для вее…ее ерховой еее-…езды, под не.. ее… е… аа…! Хрясь и кровища!
Я успокаивающе похлопал его по плечу.
– Зачем же пахан тебе всё это рассказал?
– Годовщина сыну была, пять лет или семь, не помню, напился сильно, поговорить его пёрло, прям как меня сейчас, судьбы своей боялся, совета просил, чуял, что добром не кончится.
Петька поиграл желваками.
– Так ты его…!? – ахнул я.
– Нет! Ведьма велела хвосты подчистить, Ольга запретила, корректировки внесла, а эта сучка, – приятель покосился на джип, – ей похер, старик, ребёнок, всё едино, переиначила, из озорства, своевольничала, да я почуял, не дался, по своему вывернул. Бухнул с утра и заартачился, в охранников, шушера, шестерки какие-то рожок выпустил. Пахана не тронул, он мне не совсем чужой, что я, зверь какой?
– Бухнул?
– Я так-то вообще не пью ни капли, ушастая запретила, сказала башку оторвет. Если пьян, контроль теряется. Наебал. Гы-гы-гы.
– Как же ты за руль?
– Фигня, с утра выветрилось.
– Хм. Зачем же ты мне всё это рассказал? – удивился я.
– Мы уходим, ты остаешься, а она – родня!
– Кто?!
– Женщина. Шеф раз проговорился, злой был, ляпнул сдуру, типа дождется часа, всю нашу семейку под корень изведёт и примороженную тоже.
– Примороженная – это театральный критик?
– Да. Она – родня, но там что-то не чисто. Она про бабку и внучек не в курсе, Изольда Генриховна её опекает, исподволь, втайне, пахана впрягла, тоже шустрит, но в меру, незаметно, а та живет в неведении. Она действительно малость приморожена, странная, ведёт себя как ребёнок, в ладоши хлопает, смеется, очень эмоциональная, моргнёшь – взрослая женщина, умная, мне, дураку, не чета, она… она… ух!
– Красивая?
– Она особенная! Смотришь и больше ничего не надо, душа поёт, чиста она, не то, что эти.
Петька опять мотнул головой в сторону, помолчал, продолжил.
– Ольга в ателье повела. Я костюм последний раз в «технаре» на выпускной одевал и то чужой, сама выбрала, смеётся, тебе, дураку, доверь, малиновый возьмешь или с блестками. Думал на Алиске женить будут. Проспекты театральные всучила, буклетики с биографиями этих, которые второй состав и ведущих актеров тоже, много, целую пачку, а она, бабка с крестом, у них типа…
– Смотрящая, – подсказал я.
– Во-во, – заулыбался Петька. – Учит молодежь сценическому искусству. Талантище! Велела всё изучить внимательно, кто где играл запомнить, имена, отчества, грозилась проверить, требовала вести себя культурно, с языком не лезть, покуда не спросят. К пахану отправила, «у него имеются все необходимые инструкции, он в курсе».
– Большое доверие.
– Шеф жизнь прожил, воспитание, в театре тоже разбирается, не «Поле Чудес» по телеку зырит, он много моего более знает. Костюм одобрил, галстук закозлил, велел ждать, вернулся с коробочкой, там другой лежит, ненадёванный.
– Ого, свой отдал? Крутой? Как выглядит? – с интересом спросил я.
– Я в них не разбираюсь, с виду такой же, в полоску, но без резинки. Последний раз мне галстук мама повязывала, еще в школе, в пятом классе, а тут… стою как дурак, он узлы мотает, затейливые, обоим неудобно. Ольге понравилось, заколку осмотрела, просила не потерять, недешевая вещица.
Я покачал головой: – Душевно там у вас, в мафии, по-семейному.
– Мы и есть семья. Это его сына галстук, пахан лично выбирал под случай особый да вручить не успел, того тоже Петром звали.
Приятель ушёл в себя, надолго замолчал.
– Так что там, с подготовкой ко встрече артистов? – тактично напомнил я.
Петька тяжело вздохнул, с видимой неохотой возвращаясь из своих мыслей к реальности.
– Ольга команду дала, он указания оконкретил в общих чертах, персонала всякого валом, халдеи вышколенные с полуслова понимают, надроченные. Программу развлечений сверстать велено, стараются. Мне список вручили, я к женщине, стою, жду. Список смотрит, едем проверять что да как.
– То есть она за встречу ответственная, чтобы москвичам понравилось?
– На актеришек похер, шеф сказал. Её катать велено, нечего там проверять, по высшему разряду не прикопаешься. Она… она смешная.
Петька покраснел.
– Карусели в списке, аттракционы. Все перепробовала, довольная как ребёнок и вычеркнула, столицу таким не удивить, а сама меня подбила, по второму кругу в «Комнату Страха» и на «Колесо» сходили.
– Хм. А ты там для чего нужен? За ручку подержать, чтобы в «Комнате Страха» не шибко страшно было?
– Представитель от «крыши», чтоб не борзели. На меня косятся украдкой, видимо проинструктированы, а она типа главная.
– Всё понарошку, халтура, – покачал головой я.
– Отчасти, – согласился приятель. – Но она-то этого не знала, проверяла всерьез, замечания делала.
– Привередливая дамочка?
– Всё пучком, под неё заточено и характер у нее лёгкий, отзывчивый, добром веет, радуется, благодарит администрацию, очень хорошо, замечательно, гости будут довольны, в кабак зашли…
– Опять что-ли в ресторан на Левом берегу?
– Ага, гы-гы-гы, – засмеялся Пётр, – шеф-повара похвалила, тот аж расцвел, оформление понравилось, программку взяла, нахмурилась. Шансон вычеркнула и кордебалет в баню, единственный в городе, ногами профессионально дрыгают, администратор в шоке, усы встопорщил, на меня глянул, заткнулся. Велела бардов найти приличных, бабу на рояле одобрила, а тарелки с позолотой убрать – пошлость и безвкусица! Она очень необычная, говорит чудно, Изольду Генриховну чем-то напоминает. Шахту вписала.
– Чего?!?
– Шахту. Столица должна увидеть город шахтеров и металлургов с рабочей стороны, мы сделаем обзорную экскурсию! Я шефу передал, он распорядился. На следующий день поехали на Гидрошахту, каски, все дела, под землю лазили, я молотком отбойным пошуровал, на пробу, прикольно.
– Молотком на гидрошахте?
– Торжественную часть с докладами и фуршетами закрестила, сказала это не интересно, директор охренел, пуп земли выискался, я ему рот заткнул. Мастеришка, очки, каска красная, на тебя немного похож, – приятель усмехнулся, – за экскурсовода. Комбайны, элеваторы, транспортеры, гидромониторы – вода сто атмосфер давления уголь как ножом режет, технология всякая, языкастый. Мне понравилось. Пневмокомпрессор запустили, к нему молоток подключён, исторично! Отдача похлеще «калаша», шумно, с полтонны угля нарубил, получше любого аттракциона. Москвичи тоже довольны остались, девки от восторга визжали.
Приятель почесал голову, украдкой тронул спрятанный под отворотом шапки крест.
– Приехали ленкомовцы – завертелось, я с утра машину на мойку, к полудню её встречаю, еще на раз проверять едем, потом обед и в театр, лучшие места в партере. Программки раздали. Спектакли адаптированные, неполный состав, мне понравилось: «Три сестры», «Чайка», «Евгений Онегин». «Теперь сходитесь»! и этот голубоглазый, фамилию… а, ладно, он еще в сериале про ментов играл недавно, пистолетиком бутафорским машет. Искусство! Дней десять до готовились и артисты неделю гастролировали.
– Да ты постановок больше меня видел! – удивился я.
Петька самодовольно кивнул.
– В ладоши хлопает, заметки пишет, свистит как мальчишка.
– Свистит?
– Два пальца в рот и соловьем, уши закладывает! «Браво! Бис!» кричит, я чуть не оглох. Она очень эмоциональная, в ней есть искра, от Бога! Занавес, по коням, полный джип набьются, в ресторане перекус и далее согласно крыжам по списку, на шахту в том числе, завод посмотрели. Я их на Шлаковый отвал возил, бывал там как-то. Сам придумал! Шеф одобрил и ей понравилось.
Приятель гордо выпятил грудь.
– Артистов на Шлаковый? Там же… мусор всякий строительный, свалка. Что ты там вообще делал-то?
– Блядь, Саня, вот тебе реально интересно, что я на Шлаковом отвале делал? Сказать?
Повисла нехорошая тягучая пауза.
– Под ночь ездили. В темноте срач не видно, а Завод как на ладони, огни, красиво. Стихи читал.
– Ты? – поразился я.
– Здесь взрывы закудахтают
в разгон медвежьих банд,
и взроет недра шахтою
стоугольный Гигант.
Здесь встанут стройки стенами.
Гудками, пар, сипи.
Мы в сотню солнц
Мартенами воспламеним
Сибирь.
– Вот ты пиздишь! Где у нас тут парное-то? Яйца отморозить можно. Гонево! – уверенно выдал я. – Тайги, считай, не осталось, от завода километров на пятьдесят ехать надо.
– На терриконы за Шлаковый, возил, где лесопосадки. За отвал проехали, ночь, темень глаз выколи, ёлки в наличии, комары жрут, про тайгу сами брякнули, я за язык не тянул, покивал те и поверили, мох по деревьям выглядывали, хворост собирали, скауты-следопыты, мля, как дети.
– Так, погоди! А водоём – это…?
– Ага. Отстойник технологических вод, круглый год не замерзает. С того берега промышленные корпуса не видны.
Приятель заулыбался, из уголков его глаз побежали лучики, взгляд загорелся: – Она удивительная! На гитаре играет! Поёт! Танцует! С юмором! «Водица парная, целебная», отрекомендовала, эта дура купаться ринулась, насилу отговорил, сказал опасно, течения сильные.
Пётр задышал чаще. Я тактично промолчал.
– Богема, до глубокой ночи мероприятия, утром машину в сервис, за инструкциями, за ней еду, вместе обедаем, в театр, вымотался как собака, … эх… человеком себя почувствовал. Она… она, она ...
Петька шмыгнул носом и украдкой глянул на машину.
– Не заревнует? – подколол я.
– Нет! – испуганно воскликнул приятель. – Ольга вызвала, пальчиком погрозила: «Отпусти!», я отступился и всё закончилось, волком выть был готов, на неё наорал, идиот. Алиска меня любит. По-своему. Мм…м..ы связаны к.кк..крепко-накрепко, я за ней на м..моорее!
– Ну и хорошо, – подытожил я, снова похлопав его по плечу. – Все в прошлом.
– Нет! – взвыл он. – Изольда Генриховна этого так не оставила бы и Ольга тоже!
– Э…?
– Они на них похожи и как-то замешаны!
– Они? Еще кто-то есть, тоже «родственник»?
– Дочка. Девочка. В щелку между шторами подглядывала, пока я у подъезда ждал, потом рукописи в газету принесла.
– Ты о чём?
– Она очень талантливая! Во всём! Потрясающая! На фоне неё ленкомовцы эти – мыши серые! Статью написала! Уехали артисты, Ольга зовёт. Велела сходить в «Кузнецкий рабочий», проинструктировала: «от входа прямо кабинет где объявления и некрологи берут, а направо дальше по коридору заместитель главного редактора». Некролог! Я бы сам не догадался, организацию наугад назвал! Она не умерла! Нет!
Петькин взор помутнел, он всхлипнул, забормотал невнятно, снова потянуло горечью.
– Да будет тебе, – я успокаивающе ткнул приятеля кулаком в бок. – Главный редактор направо по коридору… ? Ну?
Петр встряхнулся.
– Заместитель. Крыса канцелярская. Девочка очерк принесла, за маму просила, он слишком длинный, не соответствует формату газеты и у них уже есть штатный обозреватель по культурному сектору. Две колонки на четвертой странице перед анекдотами – максимум.
– Переубедил? – подмигнул я.
– Угу. Прошаренная, намёк влёт поняла. «На первую полосу «шапку» и второй разворот весь ваш», побледнела, извиняется, смешная. Денег дал.
– Взятку что-ли? Тоже мне мафия, – поддел я.
– Гонорар для автора должен быть, Ольга приказала, а там расценки копеечные, ёп-та, в промышленности денег жопой ешь, на прессу город не выделяет. Не, ну Саня, не буду же я редакторшу прессовать, чтобы из своего кармана платила? Пачку кинул, опять не слава богу, у них столько директор не получает. Сказал, чтобы насчитала сколько сочтет нужным и с документами, для достоверности, на остальное тортики купит на всю редакцию. Там одни бабы старые и толстые, пусть жрут, гы-гы-гы.
– Ну и?
– Статьи выходили, я читал. Про гонорар не знаю, мне команды проверять не было.
– Не, мне-то что делать?
– Не знаю. Мне команды рассказывать не было, само как-то, э… рассказалось. Она… присмотри если что, ради меня…
– Э?
– Ольга … в больнице …!
Петька выпустил мою руку, с силой сжал себе виски ладонями и потряс головой.
– В койке бледная… я шшш..шшштр… отдал, на тумбочку у изголовья положил, глаза прикрыла, голос как шелест: «Сходи к ней, простись. Так надо», лично велела, я ослушаться не посмел, помчался, ног под собой не чуял, цветы купил, – перешел он на шепот. – Присмотри, не увидимся больше… дом, если от магазина «Спортсмен»…
Пронзительно взревел сигнал внедорожника.
Клаксон прогудел еще раз.
– Это ведь не против неё? – приятель воровато оттянул отворот шапочки, украдкой тронул крест, втянул голову в плечи и оглянулся на джип.
– Я не знаю, но Изольда Генриховна в курсе.
Петька крепко пожал мне руку: – Ладно, Саня, удачи, пора мне, по коням.
– И тебе удачи, – ответил я. – Если что не так, не поминай лихом, я ни в чем не виноват и всё получилось само собой.
Он открыл дверцу, забрался в машину, хотел сказать еще что-то.
– Разворачивай и погнали! – звонко крикнула девчонка.
– Три ряда и двойная сплошная…
– Разворачивай!
Петька втянул голову в плечи, послушно кивнул головой.
Здоровенный черный джип выпустил облако дыма и прямо от бортика заложил вираж через три полосы поперек потока. Взвизгнули покрышки, на встречке остановился трамвай, тренькнул. Кто-то засигналил.
Буксанув на бровке снега вдоль трамвайного пути, иномарка прорезала колею. В левом окне, там, где должен сидеть водитель, а у «праворульки» располагается пассажирское место, к стеклу прижался лопушок ушка, мелькнула копна рыжих волос, показалась Алиска, отыскала глазами меня, усмехнулась. Девчонка украдкой зыркнула через плечо на Петра, перевела взгляд на меня, сложила пальцы левой руки в колечко и сунула туда указательный палец правой, повторила жест и пропала.
Джип перебрался через трамвайные пути, прощально погудел и влился в поток, направлявшийся на выезд из города.
Больше я их никогда не видел.
Как добрался домой – не помню. Штрудель съел по дороге. Всухомятку. Пальцами. Смаковал каждую крошечку. Дивный аромат.
Точка.
На кровать упал без сил и вырубился. Снилась погоня. Я за кем-то гнался или убегал от кого, не разберешь, каша. Диск луны слева по курсу и мы в ночи мчимся, со звездой Полярной сверился – на Восток. Ведьма эта треклятая белоглазая на горизонте мелькнула, может примерещилось. Алиска, Петька, снег, ветер ледяной, волны, просыпался в холодном поту как мышь мокрый, сердце стучит, приснилось, что за борт выпал.
Ольгу ребенком я не видел никогда, глаза закрыл – девчушка маленькая, ей-ей она была, косички с бантиками, на первоклашку похожая, тетрадкой размахивает, смеется, голосок звонкий, беззаботным счастьем лучится – вся жизнь впереди. Припустила вприпрыжку, словно на волю вырвалась, только пяточки замелькали. Я ей помахать во след хочу, а в руке… держал что-то. Сверток! Кричу, не слышит меня, вдогонку как на крыльях полетел, куда ей от меня убежать, я вон какой, а она еще совсем ребенок. В последний миг настиг, с рук на руки все как есть передал, ей понадобится.
Утром проснулся – на душе хорошо, аж петь хочется. Словно печаль какая была, давила, а тут все махом наладилось и я в том поучаствовал, все правильно сделал, лежал, глазел в потолок, слушал соседский магнитофон этажом выше , на другой бок завалился и продрых до обеда.
Отпустило. Ольга из снов пропала и бабка её окаянная чур-чур-чур и Алиска из головы вылетела. Девка – огонь, да не моя, пусть плывет с миром, мне нужна другая, хотя, чего самому себе врать, все же грустно.
Точка.
