Бандит

В фойе играла музыка, гремел праздник. На улице хлопнула петарда, другая. На душе было неспокойно, тревожно. Ощущение, будто я упустил что-то важное или наоборот, избежал чего нехорошего. Двойственное чувство.

Оделся, пошел к выходу. Вечерело, сумерки, уже зажглись фонари. По улице перед театром ревел моторами поток машин, проехал троллейбус, тренькнул на светофоре трамвай. Жизнь продолжалась.

Постоял на крыльце в курящей толкучке. Пожалел, что не курю, полной грудью вдохнул пропитанный заводскими выхлопами и автомобильным смогом морозный воздух и шагнул в людской поток, бредущий по покрытому наледью тротуару, отделенному от проезжей части невысокой бровкой оставшегося с расчистки дороги спрессованного грязного снега вперемешку со шлаковой противогололедной крошкой.

Я остановился у обочины и смотрел на едущий мимо поток машин, краем глаза заметил движение. Поодаль тронулся здоровенный чёрный джип, проехал разделявшее нас расстояние, затормозил точно напротив и бибикнул. Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Прислушался к себе. По нулям. Совершенно фиолетово. У меня нет знакомых на таких тачках, обознались.

Показался водитель, вихор светлых волос, кожаная куртка. Парня сходу я не признал, тот глаза вниз опустил, на меня не смотрит. У него не может быть такой потухший, будто выгоревший изнутри взгляд. А плечи? Нет, не схуднул, поник, кожанка на два размера больше кажется.

Петька тревожно посмотрел на меня, глаза бегают.

– Здравствуй, Саша! А я вот, тут, уже… жду… да. Ты тоже в э-экипаже? Я в к.к.ко-оманде! Да-да! Машина исправна, соляры прикупил, все сделал как оговорено. Смотрю, ты идешь! Ждать велено, я же жду, смотрю. Так и сказала, в-в-впередсмотрящим в-возьмет! Она пообещала! Ты с нами? А ты кто? Или ты с ней? А с вами я…

Его глаза округлились, взгляд стал безумным, наполнился страхом, ожиданием, надеждой, выглядело смешно, нелепо и оттого пугающе. Ветерок принес слабый аромат полыни.

– Я сам по себе, – осторожно ответил я.

– Но ты же из театра вышел!? Из театра? Я видел! Бляяяя… я запутался.

Петька сжал ладонями виски так, что побелели пальцы, тряхнул головой и зачастил скороговоркой: – Несёт меня лиса за тёмные леса за быстрые реки за высокие горы. Несёт меня лиса … Саня, может мне не ехать? Я боюсь! Скажи, что мне делать? Посоветуй! Ты можешь!

Он закрыл лицо ладонями, забормотал что-то невнятное, замолчал, отнял руки, сделал шаг через снеговой бордюрчик и встал рядом. Морок спал. Все тот же Петька, плечистый, на полголовы выше.

– Плохо выглядишь, – начал я. – Покуриваешь? Или…?

– Нет, это… это поо-п-по-оследствия, – ответил он заикаясь. – Ссскаа-аа-азала пройдет. Так ты откуда?

– Из театра иду, с дискотеки.

Он переступил с ноги на ногу, снова потер виски, подбородок: – Я подумал ты едешь. Стоял, будто ждешь чего. Торопишься?

– Не спешу. Задумался, что я наделал и правильно ли поступил.

– Я тоже сегодня итоги подвёл. Мосты сжёг, бесповоротно.

Он достал курево, протянул мне пачку, я покачал головой, отказался.

– Не куришь? Спортсмен, блядь, выискался.

Петька чиркнул спичкой, та сломалась, суетливо достал из коробка еще одну, прикурил.

– А помнишь тогда на сборах… Тренер еще на куреве и фотках с девками голыми застукал? Чуваки … да то ерунда, так, баловство и детство. А мне от бати влетело …

Он о чем-то рассказывал, вспоминал случаи из прошлого, про каких-то друзей со двора, слова шли фоном, имен я не помнил, а может и не знал, его компания, Петька меня постарше. Говорил о секции, спросил сохранил ли кимоно, я ответил что-то, кивнул невпопад.

Перед глазами стояла гримерка, девчонка в тельняшке, саднил и немного кровоточил укушенный палец, шерсть с рукавички покалывала рану.

– Шурик, ты какой-то нетипично молчаливый. Обидно.

– Извини, не хотел, – вернулся к реальности я. – А ты нетипично разговорчивый.

– Так бывает, если жизнь меняешь круто. Страх перемен. Уезжаю.

– Надолго? Куда?

– Навсегда. Во Владивосток подамся. Ты последний из местных кого вижу, сегодня же еду.

– А с этим что? – я кивнул на джип.

– Ты о машине?

– О «работе».

Лицо Петра стало жестким, хищным. – Завязал.

Я удивленно поднял брови, хмыкнул. – Думал с твоей «работы» только вперед ногами уходят.

– Не дождутся, – он зло сплюнул. – Рассчитался. Ты если что, про Владик не говори никому.

– Тогда зачем мне сказал?

Петька сделал несколько сильных затяжек.

– Ляпнул не подумав, не все же такие умные как ты. Мандраж и будто что изнутри прёт, такое рассказать хочется, а как начать, не знаю. Вверни пословицу в тему, ты это любишь.

– Будущее тебя пугает, ссышь, сомневаешься, потому и поделиться хочешь, словесный понос называется. Если с пафосом – перед смертью не надышишься.

Приятель отшатнулся: – Она меня выкинет, да? Зачем я ей нужен, чужой!?

Взгляд его помутнел, руки задрожали. Я втянул морозный воздух. Отчетливо воняло кислым и … запах горький … словами не опишешь, чуять надо. Безумием пахло.

– Саня! Это не я у-уезжаю! Она меня увозит. Я боюсь. Что я там делать буду? Я и на мм-море-то никогда прежде не был. Она мне мм-море показала. ОКЕАН! Несёт меня лиса за тёмные леса к синему морю... к синему морю… Отчего раньше не замечал, не знаю. Там все настоящее и по-другому, как есть видится!

Он согнулся пополам, сжал кулаки и замолотил ими себя по голове, разжал руки, потянулся ко мне, забормотал:

– Зачем я руку подал? Дурак! А как не подашь, рявкнула, будто скомандовала! НЕТ! Я руку не подал, и ты не п-по-подавай, так делать нельзя! Я окно за..за…заа-акрыл, это я помню твердо! И г..г-гллааза тоже! Ладошками. Самую малость в дырочку между пальцами подсмотрел. Она р-рубку ра..раа-азбила! Вдребезги. Всё по кругу повылетало и меня за шкирку будто курёнка в..выыыдернула, к себе за..за…забрала.

Петька поежился, шмыгнул носом, придвинулся ко мне, за рукавицу уцепился как ребенок, сдавил пальцами и в глаза заглядывает сверху вниз. Взгляд шальной, паника и запах… кисло пахнет.

– Что мне делать, Саня? Николаич не зря с тобой советовался.

Я вытянул руку вместе с рукавицей из его пальцев, отодвинулся на шаг: – Если решился на что – делай, тем более ты уже что-то начал, назад не оглядывайся. На затылке глаз нет, слыхал поговорочку?

– Во! В натуре, хорошо сказал.

– Песню спой, нам песня строить и жить помогает. Полегчает.

– Какую?

Петька подхватил, перекрыл сильным голосом мой, не попадающий в ноты. Красивый баритон, поёт классно. Допел до конца, заулыбался. Мимо нас по тротуару тёк поток прохожих, люди оглядывались на певца. Поддатый мужичок остановился, притопнул, попробовал подтянуть мотив, махнул рукой и пошатываясь побрел дальше.

Песня кончилась.

– Еще хочу! – сказал он, по-детски капризно вытянув губы трубочкой.

«Про море давай», – шепнул в голове голос, я начал речетативом, Петка с энтузиазмом подхватил.

Петька допел, его взгляд прояснился.

– И с наркотой завязывай. Ты не заикался раньше, – посоветовал я.

– Это пп-по-ппоследствия от травмы. Кккокоо-огда про низ сказать п…п-пытаешься про-о-оявляются. Когда про обычное базаришь заикания нет. Так за-ащита работает.

– Не знаю, о чем ты. Чудно говоришь и глаза странные. Давно не виделись, может ты теперь такой и есть, но выглядишь, будто обкурился, обдолбался или «Шерше ля фам».

– Чего?

– Про женщин поговорочка.

Глаза у приятеля вспыхнули.

– Точно прочуял! Люблю её без памяти, спалит меня, чертовка. А благодарить тебя надо, за то, что нас свел! Ты точно не с ними? Ты им подходишь! Саня, скажи, как ты это сделал?

Петька, достал еще сигарету. Закурил.

– Ты про что? – удивился я.

– Ну … я про тот случай, помнишь?

Еще бы мне не помнить, считай даже не из первого ряда, а как со сцены всё видел, такое до самой смерти не забудешь. Пожал плечами, прикинулся, что не понимаю, о чем он.

Петька продолжил.

– Я сам видел, как у него из груди кровь струей брызнула. Чем ты его ударил?

– А… вон про что. Тебе показалось. Палкой ткнул, посохом деревянным. Какая струя через зимнюю одежду, окстись, на нем фуфайка была.

– Про фуфайку запомнил, а вид делаешь, что забыл. Ну-ну.

Напротив, на светофоре остановился троллейбус. На морозном узоре заиндевевшего окна образовалась маленькая «полынья», которая быстро увеличилась. К стеклу с той стороны прижались губы, потом нос. Мелькнула ярко-красная рукавичка на резиночке, протерла стекло. Через дырку на нас уставился детский глаз.

– Я даже сдриснуть не успел, сирену услышал и менты тут как тут приехали. Их дед вызвал, я его немного знаю, пиздопротивный хрен. Первый раз звонил, когда они того Деда Мороза гасили. Потом опять и заявил, что еще одного убили, горло перерезали, кровища фонтаном. Это я после показания читал, протоколом в нос тыкали. Так что менты уже надроченные подъехали.

Он сделал несколько затяжек.

– Ольга уйти успела. Снегурочка. Её Ольгой зовут, – пояснил он. – Которому я в бубен зарядил, остался, а третий убежал, я их знал немного. Гандон штопаный, гнида. У него родственник в ментуре работал тогда, вот он весь из себя борзый и был, пальцы веером.

Петька сплюнул.

– Сученыш, все сразу выложил. Дед выскочил, общественник сраный. Я все как есть видел, верещит. Душегубство! И в меня пальцем тычет, прикинь?!

Я пожал плечами. Что тут скажешь. Добавить мне нечего, пусть выговорится.

– Ты не говоришь, что за фокус тогда отчебучил, но, блядь, кровь я своими глазами видел! Тогда я еще всего как оно есть не понимал. Мусора всех в охапку посгребли, меня, деда, этого долбоёба, он адрес назвал, через час второго привезли и давай бумажки строчить, те соловьями поют. Только что-то там у них не сложилось. Старикан-свидетель сказал Дед Мороз один был, то ли он лежащего не заметил, то ли подумал, что это тот встал.

Петр смял бычок о каблук ботинка и щелчком запулил на тротуар.

– Второй, который убежал, сказал, что два Деда Мороза было, тебя описывать стал, запутался и ничерта вспомнить не может. А которому я втёр, заявил, что это вообще я ножом ударил, прикинь. И нож – вот он! Отпечатки тут же сняли. Потом опиздюлили и по камерам рассовали. Утром показания со всех собрали, я молчу. Снегурочку привезли, Ольгу. Через её Деда Мороза на нее вышли. Думал тебя доставят, ан нет. Меня на опознание, она в меня пальцем ткнула, да, говорит, этот в драке участвовал, а Дед Мороз один был. Про убийство стали спрашивать, а она – знать не знаю, драка, одного он ударил и опять на меня указывает, а второй сам поскользнулся.

Молчать дальше я не стал, подозрительно: – Тебе показалось, остальное присочинили, – вроде уверенно вышло, даже с издевочкой, но в меру. – У страха глаза велики, сказывают. Ничего не было.

Петька покосился на меня.

– Ты точно не с ними? Так и Изольда Генриховна сказала – «ничего не было». И ведь не было ничего! Менты крутили-мутили, протоколы совали, шушукались чего-то, деда-свидетеля еще раз опрашивали, меня били. Я молчу, чувствую, не срастается, дело не шьется. В морг повели, там этот лежит, уже без одежды. Целехонький. Даже синяков нет. Порок сердца диагностировали, аорта лопнула. Короче никто не виноват и так само собой получилось.

– Ну и слава богу, – на всякий случай вставил я, – тем и кончилось.

– Нифига не кончилось! – вскричал Петька. – Этот, которому я по таблу щелкнул, не унялся. Кипишит и кипишит, родственничка-мента задействовал, опять тягать начали меня, Ольгу… Все искали до чего доебаться и как на меня тухляк повесить. Эти два урода показания изменили, в протоколах что-то там переправили, подгоняют под неосторожное убийство, типа я его ударил, еще на меня какие-то висяки корячить пробуют. Ольгу со мной на очную ставку вызвали, намекают, мол неплохо бы бумажки переписать. И тут бабка заявилась. Изольда Генриховна.

– Что за бабка-то? – изобразил удивление я.

– О‼! Старуха что надо! В натуре Ведьма! Меня прихватила за ручку и как ребенка с детского садика забрала с мусарни. Легавые слова поперёк не пикнули. Лейтёха один буркнул «вас покарать могут», так она и ему в уши надула. Усатый, … плечистый, ну короче который вас тогда накрыл, а я слинять успел.

Он покосился на меня: – Тебе тогда четырнадцати не было, а я…

– Нормально, – кивнул я. – Правильно сдриснул. Мента Сергеев зовут.

– Точно! Она ему на ухо что-то втирает, он головой качает, на меня посмотрел, позже заходил, типа участковый. Пиздит, какой он участковый, следак. Про Николаича удочку закидывал, про секцию, с кем знаком, не набедокурил ли кто. Покрутился, разнюхивал что-то, но так, без рвения, будто выяснял, что я помню и что скажу, если припрут.

– Сергеич нормальный мужик, – вставил свои пять копеек я.

Пётька покивал. – Слыхал, чем кончилось?

– Чем?

Подробности я знал краем уха и то через пятые руки, не хотел тогда даже мимолетно к себе внимание привлекать.

– Этот крендель под машину попал! Под троллейбус. На остановке стоял, поскользнулся или оступился и точно под колесо. Голова всмятку, весь шухер и улёгся. Второй баклан тоже не зажился. С окна сиганул, прям как был в труселях. Лунатил, перепил или примерещилось чего. В натуре баклан, головой вниз нырнул, но асфальт не вода, прыг-хлоп и вдребезги. Это она их уделала, стопудово говорю! И ничего не докажешь! Я тогда не понял, позже скумекал. Ольга пожалела и за меня заступилась, когда бабка…

Приятель вздрогнул, воровато оглянулся, будто опасался, что увидят: –Петя петушок, Золотой гребешок! Выгляни в окошко, дам тебе горошка, – скороговоркой протараторил он. – Петя петушок, Золотой гребешок! Выгляни в окошко, дам тебе горошка. Я руку не высунул и тогда она У-У..УУДАРИЛА!

– Кто? Ольга?

– Ведьма! Вв..вв..низу в.в.все н..нахуй вдребезги и з..за-аа-брала! Поо-оо-оследствияя!

– Какие последствия? – спросил я и попытался отступить на шаг. – Старуха ударила? При свидетелях? Забей. Да и кто ей что сделает.

Петька опять перекосился в лице.

– Во! Саня она так менту усатому и ответила «ты мне ничего сделать не сможешь, попытаешься – погибнешь». Он отступился.

Я недоверчиво пожал плечами, спорить не стал.

– С собой забрала. На гитаре бренчала, пирогом угостила. Ш…ш.штр.. Пирожок такой, – через силу выдавил Петька.

Лицо его засияло улыбкой: – Младшенькая выскочила из ниоткуда, прыг, на коленки с разбега сиганула и верхом сидит, ушами шевелит, капец лопоухая. Жевала ш…ш…штру…. Пирожок и меня с рук кормила!

Его голубые глаза забегали, взгляд расфокусировался, помутнел.

– Ты видел, как она движется? Так не бывает, так не положено! Я знаю, ты тоже все как есть видишь. Бабка не хочет, чтобы превратилась в чудовище. Нужен новый к.коо-корабль и экипаж уже собран! Команду подбирают, меня возьмут! Я ХОЧУ НА МОРЕ! Боже, оно прекрасно!

Он прижал ладони к лицу, опустил плечи и тихонько завыл. Идущий по тротуару прохожий оглянулся на нас, прибавил шаг.

– ПРОДАЛ Я ТЕБЯ ТОГДА! – неожиданно выкрикнул Петька, отнял руки от лица. По щеке ручейком слёзы бегут. – Продал!

Он сделал шаг, снова попытался взять меня за руку.

– Продал? Кому? Э….

– Саня, не вырывайся, просто слушай! Так надо, поверь. За руку меня держи и слушай иначе собьюсь, за.з..аикаюсь я так меньше и рассказать должен! Пригрозила за борт выкинет и сдохну! Или вернет, тогда слепым на всю жизнь останусь. Сделку предложила по блату. Все исправить посулила и научить многому, но взамен я второго сдать должен! К ней привести!

– Кого второго?

– Тебя, Саня! Я ей без надобности, ей который посохом вдарил был нужен. Мы сделку заключили! По б.бб-блату.

Петька схватился за голову, сжал ладонями виски так, что на шее вздулись жилы. – К себе забрала, говорит-говорит-говорит, сложно, много, все, что запомнишь, твое! И смеется. Я все забыл! Мне и записать-то не на чем. Учить она меня пыталась. Пирожком кормила. Выблевал. Там, наверху. То есть тут. Ну вот. Ольга ремонт провела. Она у них по ремонту, все восстановила, не обманула. Пп.поо..оследствия остались. Если времени много потрачено, они никого не минуют, Ольга сказала. Поэтому так делать нельзя! Под Охоту попадешь!

Он опять сжал виски. – Надул я её. Выследил тебя и привести к ней должен был. На военке.

– В ВУЗе? На кафедре? Я тебя не видел. Петя, ты вообще о чем?

– Молчи, слушай. Мы в кабинках стреляли, а там в соседней мент этот, Сергеев. На меня глянул, подмигнул, крепись, говорит я и заартачился или испугался и не подошел. Прокинул Ведьму. Та взъярилась, но не убила, опять Ольга заступилась. Отпустили меня тогда.

Висящий у перекрестка светофор переключился с «красного» на «желтый», стоящий первым когда-то белый, а теперь линяло-бежевый жигуль-«шестёрка», с ревом рванул с места. Из проржавевшего насквозь глушителя раздалась серия хлопков: «БАХ-БАХ-БАХ!».

Петька мгновенно присел, приставным на корточках ловко, как обезьяна прыгнул к багажнику своей машины на ходу выуживая из кармана ключи, оглянулся на меня, махнул мне рукой: «ложись!».

– Уволился, говоришь? – спросил я, покачав головой. – Ну-ну. Инвентаризация не сошлась или дела передать забыл?

Петька приподнялся и опасливо выглянул из-за багажника, осмотрел дорогу: – Саня, про Владик не говори никому, – еще раз напомнил он. – Рановато для шухера, но береженого бог бережет. Он покрутил головой по сторонам, «пикнул» ключом и распахнул багажник.

Половину здоровенного отсека занимали алюминиевые канистры, остальное было завалено сумками, пакетами, шмутьем.

– Соляра, – пояснил он. – Дорога дальняя, топливо на заправках говенное и неизвестно, есть ли они вообще. Затарился.

Он заглянул за канистры, заозирался по сторонам, на поток машин слева, на людей, бредущих по тротуару.

– Саня, иди сюда, поможешь, хреновину одну подашь. Барахла под завязку набила и я горючки как хомяк припас, тряхнет на трассе, хуй я его потом из завала достану, а понадобиться может, вдруг и впрямь кто с работы подвалит.

Я перебрался через бровку к нему.

– Поверх спинок сунешь, я изнутри приму. Только осторожно, не пались, народу много, а потом некогда будет, без остановок до Алтая поедем. На выезде пост с мусорней, тормознуть зассут, но черт его знает, когда шухер поднимется, могут номера передать и проблемы сразу по выезду начнутся.

Он скрылся в салоне. – За канистрами лежит, вдоль борта, – донесся приглушенный голос.

Я сунул руку в щель, ухватил что-то, потянул, тяжелая штуковина выскользнула из толстой шерстяной рукавицы.

– Сейчас, – снял рукавицу, опять полез между плоских алюминиевых емкостей. Палец стрельнуло болью. Забыл про укус и ткнулся ранкой в промёрзшую железяку, чертыхнулся, ухватил покрепче.

Над канистрой появился магазин из прорези которого тускло поблескивала латунная гильза патрона. К первому магазину изолентой был примотан второй, следом показался автомат.

– Твою ж мать! Петька!

– Давай его сюда, только тихо!

– Рожок вытри, я без рукавицы его хапнул. Вот ты, блядь, даешь, из вас, спортсменов, одни бандиты получаются и те без мозгов.

Шагнул в сторону от багажника, в висках застучало. Шевельнулись волосы на загривке. Опасность. Не сейчас и не для меня. От игрушки запах. Кислый, но по-другому, то не страх, так порохом жженым пахнет. Смертью.

Петька, захлопнул дверь, закрыл багажник, встал рядом.

– Вот прям край как сейчас перекладывать надо было? Потерпеть не мог или передо мной писануться решил? Не твой стиль. И нахера тебе сдвоенный рожок, на войну собрался?

– Ты правильно Николаичу говорил, из спортсменов кроме бандитов мало что получается. Но с этим покончено. Точка. Два магазина по привычке спариваю. Один уже пустой. На «работе» обходной лист подписывал, растратил.

– Может другого выхода не было, тебе виднее, но так нельзя.

– Я не душегуб был, крышевали, охраной занимался, прессовали барыг малость, но не беспредельничали, подняться пытались, – стал пояснять, будто оправдываться, он. – Так бы по району и шуршал, но Ведьма жизнь мою переменила.

Он снова закурил, пробормотал: «Море, море, мир бездонный», продолжил: – Времени прилично прошло, забылось, отпустило хотя как такое забудешь? И тут ни с того ни с сего, бабка приснилась и чудно так.

– Чудно? Это как?

– Знаешь, Саня, там… море…, … пиздец страшилище, но это точно она была. Звала по-доброму, а проснулся, сердце бухает как не на всякой «тёрке», пересрался и сон-сном, ощущение, что там бы кинулась, сожрала и наяву бы сдох, она там… не, так ты меня совсем за ёбнутого посчитаешь. Короче приснилась и позвала. Мне в детстве всякие сны снились, иногда очень яркие, но то детство. Я думал она померла и с того света манит. В сонник заглянул даже, прости-господи.

– Подожди, что значит «позвала»?

Приятель затянулся, лицо озарилось красным огоньком сигареты.

– Позвала. И, поверь, так позовут, хрен откажешься. А я не пошел! Как раз мы тогда в рамсах завязли, то ли у нас бизнес отжимали, то ли мы пытались, уже не разберёшь, дел по горло. Конкретные люди с Центрального позвали перетереть по понятиям.

– Ты тогда еще в город не вышел, на нашем районе шуршал?

– Угу. Я понятия не имел, что там обо мне знают. Смотрящий по городу. Ну все, думаю, проёб где вышел и бабка – вещий сон, сейчас до карьера отвезут раков кормить. Покумекал, а куда бежать? Явился. Там Ведьма сидит.

– Изольда Генриховна?

– Ну да... Деловые, смущаются, Смотрящий, почти старик, со мной говорит, кругами ходит, на дела серьезные подписывать обещает, то да сё, а сам весь как на иголках. Я чую, что он тоже не понимает, что к чему, а она сидит, ухмыляется. Видишь, говорит, Петя-петушок, какой ты паренёк нужный. Без твоей помощи большим людям спится плохо. Пахан аж вздрогнул и белый как мел стал! Ты понял? Она и к нему приходила!

– Петруха, завязывай ты...

– Бля буду! А карга скалится. Тот на меня уставился, похоже я тоже не румянцем покрылся, а ей в шутку это все, играется. Что да как расспросила, про Тимура и его команду хохмочку ввернула, сказала, что бабушке надо помогать, через дорожку перевести, меня под руку цап-царап и утащила.

После про тот случай вслух не вспоминали, но так у меня масть попёрла. Чем она их за яйца держала, не одними ж ночными кошмарами, не знаю, но часть хватки мне передалась, сразу с авторитетом зашёл, не шестерил, к делу приставили.

Я покосился на джип.

– Саня, меня никто и не спрашивал! – снова начал оправдываться он. – Так само получилось. Считай заставила.

– Петька, хорош пиздеть! Еще скажи, что оно бабке надо было!

– Ей самой без надобности. Тут с…с..слоо-оожно ввсее, – начал он. – Она ч..чч..ерез мм..меня её наа-аатаскивала! Ты не поймешь!

Он быстро схватил меня за руку и выпалил.

– Там все виноваты, а которые нет, я тех не трогал! Смотрящий орал, грозился, думал убьет. И…Иззооль… оберегает она меня и шепчет кого надо кого нет, Ольга добро дает, а этой сучке п.о-охер коо..о..ого г-гасить! Для неё я им понадобился.

– Ничего не понял, – я выдернул руку. – Ты на бабьё свои грехи не сваливай! Права нет у тебя на правых и виноватых делить.

– Саня, Ведьма делит! Прямо в голову, в уши шепчет. С Ольгой советуется, а эта … люблю я её… она их слушает и мною ру…уулит! Зря я шш.ш-штр… штр… Пп..пи-ирожок съел. Он это.

Петька посмотрел на часы: – Застряла что-то. – Не спешишь? Мне ждать велено. Прёт меня, выговориться тянет.

– Исповедальник – не моя стезя. Торопиться мне некуда, судить тебя не хочу, а, наверное, есть за что. С трудов праведных не наживешь палат каменных, к месту поговорочка, – кивнул я на дорогущую иномарку.

– Это подарок. За ш.шш.шштру… пирожок.

– За пирожок??? Да ты гонишь, в чем прикол?

Петька улыбнулся: – В натуре все, не подъебка. Ш.шш.шштру…. под особый случай печётся и не кому попало! П.п.пирожок только бабка печёт! Ушастая раз затеялась, веселая, с бабкой шушукалась, испекла один, возилась весь вечер, баночки-скляночки понатащила, всю кухню уделала – труды в ведро помойное. Потом еще раз кулинарила, на середине все бросила. Рыдала в голос, чудная, будто мир рухнул, бабка её утешала, насилу успокоила.

Он снова посмотрел на часы, перевел взгляд на дверь театра.

– Слушай дальше. Раз меня наверх тяганули, но эдак вежливо, с уважением даже. Все начальство в куче и какой-то залётный, в годах. С Москвы или Питера, не знаю. По повадкам заметно, что столичный. Наша «деревня» перед ним заискивает. Поговорил «за жизнь», со мной как с равным, хотя кто я для него – пыль, плюнуть да растереть. Кругами ходит, но не для дела я ему нужен, чую. В столицах своих «расчетчиков» хватает. На «вы» меня величает и про Изольду Генриховну разговор завёл.

Проходившая мимо женщина притормозила. Узнала. Чопорно поджатые тонкие губы изогнулись, решимости набирается. «Смелее!» – подбодрил взглядом я. Сделай шаг навстречу и я избегу странного разговора с приятелем, который не знаю, как прервать, а ты найдешь, чем заняться вечером накануне праздников. Я помогу! Да, амплуа – «Дуремар», не в моем вкусе. Характер испорчен и расставание будет тяжелым. Училкам так делать нельзя, аморально, но сегодня можно. Шампанское купим! Ночь особая, может и я не подарочек, но живем-то один раз, сделай исключение. Смелее, Дуремарша! Я видел тебя в танце, неплохо движешься. Высокая, стройная, малость угловатая… и лицо… мда, на нем все написано. Может и моя морда тебе не нравится? Говорят, иногда на ней проступает форменное блядство, и в глазах тоже. Оденем маски, лиц не будет видно! Как тебе поза лягушки? Спрячешь лицо в подушку. Сделай первый шаг! Тридцатник – не пенсия.

Не решилась. Скривила губки желчно, «я не такая, я жду трамвая», потопала к остановке. Ну как знаешь. Ты сделала свой выбор, добровольный, осознанный.

В течение мыслей влился Петькин голос.

– … Короче, конверт передал, велел ей отнести и на словах просить с уважением, чтобы порадовала старика куличом. Отнес. Почитала, рассмеялась, хрен ему, говорит, на рыло! Так и сказала. Я к ней, как же так, меня там… таким людям не отказывают. Вы что, говорю, Изольда Генриховна, хотите, чтобы меня в натуре порезали? Бабка хохочет, внучка тебя в обиду не даст! Юмор у нее, блядь, специфический. Ушла, вернулась тут же, скляночку несёт, в ней водичка красная.

– Другое же хотели.

– И я ей про кулич! «Облезет», говорит. Спросит, скажи я не велела и чтобы дорогу забыл. Ш.. шш.. купить у него никаких денег не хватит и ему он без надобности. Скляночку отдай, вот бумажка, как применять. И так сойдет, оплату попроси, сколько сам захочешь.

– То есть кулич печётся под особый случай и не кому попало?

– Это не кулич, это ш.шш.. штт…, – Петька в отчаянии махнул рукой. – Пузырёк отдал, пожилой опять про кулич спросил. Он название не знал, похоже! То есть слышал что-то или еще как прознал. Я в ответ крою, как бабка научила. Схватил пузырёк, довольнёхонек. Про бакшиш заикнулся, я и брякни, что велено оплатить как сам сочтет нужным. Выразился неудачно, волновался, запутался и прозвучало, будто ему велено, не мне. Вот.

Петька махнул через плечо.

– Что вот?

– Машина.

– ЗА ПУЗЫРЁК?

– Да, Саня! Я вечером на тачке подкатываю. Бабка увидела, «а губа-то у тебя, говорит, не дура». Думала это я тачку запросил в оплату. Потом смеялась. По-семейному отужинали. Я про пузырёк спросил…

– И мне расскажи, поделись рецептиком. Тоже машину хочу.

Петька улыбнулся. – Запросто. Записывай. Вода из-под крана и марганцовка. Во, рот открыл. И я так же раззявился, только вдобавок пересрался. Убьют ведь, если вскроется. Бабка успокоила, сказала, что там всё само наладится, уладилось или нет, не в курсе, но шухера не было. Такие дела. С него, с ш.шш.. пиирожка этого все начинается. Кому попало не предлагается. Тёщино угощеньице по особому рецепту.

– Погоди, Петька, что значит тёщин? Изольда Генриховна тебе…?

– Бабка и при ней две внучки. Она им за всю родню, а мне считай теща.