Предыдущая глава

Баба Яга

…

– Давай сменим позу.

– Э…? – я отстранился.

– Не вынимай! – в мой зад вцепились острые коготки. – Хочу на ручки.

«Че Гевара» махнула ножкой изящный пируэт, продемонстрировав неплохую растяжку, мимо моего носа промелькнули ярко-красные горошины носочка и ловко развернулась на моей оси.

– Хватай под задницу. Держи крепче, не отпускай, – студентка обвила мою шею руками и уткнулась лицом в ворот рубашки.

– Э… у… м…? – пробормотал я, потоптался на месте, оглянулся на тахту.

– Я недавно с Леркой на фильм ходила, «Окно в Париж». Кидай жопу на подоконник, город позырим… да не мою, свою!

– Нас увидят с улицы!

– Пофиг. Ну!?

Девчонка через мое плечо протянула руку, ухватилась за фрамугу и притянула нас к окну, заодно прижав меня к раскаленной батарее. Я про себя чертыхнулся, поддернул её повыше и закорячился на широченную бетонную плиту.

---

Мы лежали на подоконнике и смотрели в разукрашенное морозными узорами окно.

«Че Гевара» потёрлась о мою не совсем чисто выбритую щеку и пошевелила бёдрами: – Мне прямо туда поддувает.

Я натянул ей на задницу майку, подоткнув ткань между нашими телами, уперся в противоположный откос оконного проёма, девчонка осела на мне, чувствительно надавив лобком, коленки разъехались в стороны, левая оставила на стекле жирный мазок. По стволу потекла горячая струйка.

Спину приятно согревало тепло каменного, щербатого от времени подоконника, подогреваемого снизу пышущей жаром чугунной батареей. Студентка прижалась плотнее, прислушиваясь к ударам наших сердец, отдававшимся отчетливой ниткой пульса в месте, где наши тела соединялись. Кто-то тарабанил в дверь, пару раз тренькнул телефон, шелестел кулером и деловито стрекотал винчестером, живя своей жизнью, брошенный без присмотра компьютер, время шло. Было тепло и спокойно.

Снаружи на отлив, захлопав крыльями и подняв круговерть снежинок, опустился голубь, процокал коготками по ржавой жестянке и, склонив голову набок, черным зрачком в глубине желтого глаза уставился на нас.

– Не подсекай! – строго сказал я.

– Может быть он смотрит, правильно ли я сижу на яйцах, – вставила замечание студентка.

– Мне кажется он не компетентен в вопросе. Это самец.

– Пара у голубей создается на всю жизнь, они вместе строят гнездо и высиживают птенцов по очереди.

– Ты что, орнитолог? – удивился я.

– Школьное увлечение, даже в кружок ходила. Недолго…

Птица постучала клювом по стеклу.

– На, смотри! – я задрал майку и похлопал по булочкам.

– Кыш отсюда, вуайерист! – девчонка дрыгнула задницей, птица возмущенно курлыкнула и улетела. – У тебя горячие руки.

Некоторое время мы молчали.

– Подумать только, вместе на всю жизнь, – наконец промолвила девушка. – Мама говорит, я очень легкомысленна.

Она протянула руку, коснулась меня прохладной ладошкой.

– Пересчитываешь? Не забудь поделить на два, – схохмил я.

– На всю жизнь… А мы… Я тебя вообще вижу первый-второй-третий четвертый раз, – сосчитала студентка, зажимая перед моим носом в кулачок влажно блестящие пальчики, облизнула указательный и вытерла ладонь о морду команданте: – Фу, насквозь мокрая.

– Ты прогуливала мои занятия?

– Я – «химичка», химик-технолог. Твой предмет попадает на Ларискин и на профильную «Химию металлов», её посещала, так что я была на трех практиках и сегодня.

– Значит все в порядке! Это четвертое свидание. На четвертом уже можно.

– Свидания – это когда один на один. Значит сегодня первое и я тебя едва знаю, а ты обо мне не знаешь вообще ничего, даже имени. В Журнале я не записана и к доске не выходила.

– Э… м… кхм… Не знаю, но сейчас узнаю! – бодро ответил я, скосил глаза на валявшийся под окном комбинезон с торчащим из кармана талоном и вгляделся. – Э… Васи… Ва… Васильев… Васильева?

– Э-э-э! – передразнила студентка. – Эрнесто.

Стало немного стыдно.

– Не парься, все нормально, побуду Че Геварой.

Девушка повошкалась на мне, плотно-плотно прижалась, надавив податливым бутончиком на естество и вздохнула: – Потрясающее чувство спокойствия. Не мешай и не шевелись, мне надо принять решение.

Она положила голову мне на грудь.

---

Мы лежали на твердом подоконнике. Изогнутая шея затекла, кожу неприятно покалывали и жгли сыпавшиеся на нее мелкие частички известки, опадающие с бугристой кирпичной кладки, на которой я и так и эдак пытался пристроить голову. Позвонки, натёртые шероховатой поверхностью, неприятно саднило, я прикрыл девушку рукой, прижал к себе. В плечо, около шрамика полученной в детстве прививки оспы, впилась шляпка гвоздика, вылезшего из оконного штапика, от стекла ощутимо веяло холодом, волосы на руке встали дыбом.

Студентка смотрела в окно, молчала. Через копну её взлохмаченных волос, прикрывающих ушко с поблескивающей сквозь прядки серёжкой я видел кусок проспекта, поток машин, постепенно краснеющую в лучах раннего зимнего заката побеленную в розовый стену противоположного дома. Время шло.

Она думала о чем-то, крутила на пальчике непослушную прядку с остатками фиолетовой краски, едва заметно двигала бедрами. Мне думать было не о чем, я терпеливо ждал, поддерживая задаваемый ритм, попутно ковырял пальцем ноги трещину на облупившейся штукатурке противоположного откоса, ненавязчиво проглаживал пальцем через тонкую ткань майки маленькую пуговку между упругих половинок.

– Даже не мечтай! – наконец заговорила девушка. – Саша, так ехать или нет? Тревожно. Мне кажется если я решусь, то уеду навсегда или изменюсь так, что родная мама не узнает.

Я успокаивающе погладил её по плечу: – Ты только начинаешь жить, а жизнь – это перемены, которые тебя пугают, в старости они зовутся проблемами, а в молодости – приключениями. Не надо бояться и ты уже сама все решила, а если откажешься, не будет нихрена.

«Че Гевара» резко повернула голову, хлестнув лохмами по носу, посмотрела мне в глаза: – Как ты сказал? Откажешься, не будет нихрена? Всё подстроено, да?

– Не понимаю о чем ты, – я чмокнул её в носик.

– Сейчас поймешь!

Студентка энергично задвигалась с силой ударяя лобком по лобку, по стволу опять потекла горячая струйка, больно упершись мне в грудь острым локотком, она приподнялась и пластично изгибаясь потянула через голову майку. Морда пламенного революционера карикатурно перекосилась, мелькнула изнанка другого кубинского команданте. На фоне чисто вымытого стекла красиво обрисовалась грудь с маленькой твердой горошинкой соска. «Че Гевара» соскочила с оси, обрызгав мне живот нашими соками, расстелила измятую майку и, оттеснив меня, угнездилась на подоконнике, повернувшись ко мне спиной.

– Если мы навернёмся, то упадём оба, – я уцепился за её обнаженное, покрытое мурашками плечико. – Капец как неудобно, узковато и жестко, хотя да, прикольно. Есть тахта.

– Себя не переделаешь, все-таки я – бунтарка-нигилистка, не хочу быть как все, поэтому страдай, так ты меня точно не забудешь.

Я засмеялся.

– Ну! – пихнула меня девушка, едва не сбросив на пол.

– Э…?

– Ты совсем тормоз?

– Вот это поворот, – хмыкнул я, переваливаясь на бок, облапил налитые холмики, прижался животом, размазывая влагу по прохладной пояснице.

– Ну!

Девчонка повиляла задницей, настраивая контакт.

– В чём подвох? Он есть, я чую.

– Чуйкий, блядь, выискался. Как ты там говорил, чтобы лучше работало надо друг друга коснуться, хотя бы взять за руку, сблизиться или…

– Неужели ты в это веришь? – я засмеялся.

– Во что я верю дело моё.

«Че Гевара» высоко вздернула ножку и уперлась в оконную ручку. Ткань носочка натянулась, яркие горошины трансформировались в овалы. Я приподнялся на локте, подхватил её под колено и двинул бедрами.

Из этой позиции через нижний край испещренного с обратной стороны брызгами голубиного помёта оконного стекла, разукрашенного причудливыми узорами изморози, был виден тротуар и козырёк крыльца главного корпуса. Редкий поток прохожих неспешно плыл мимо, в него влилась группка студентов, девушки бодро простучали каблучками по обледенелой лестнице, парни лихо скатывались по накатанной дорожке, идущей по гребню примыкающего к парапету здания сугроба. Один из студиозов неуклюже взмахнул руками и после серии корявых судорожных попыток удержать равновесие рухнул в грязный, истыканный бычками и харчками курильщиков снег. Компания заулюлюкала и понеслась вдогонку прогудевшему мимо троллейбусу. Упавший выбрался из снежного плена, украдкой осмотрелся по сторонам в поисках свидетелей своего провала, скользнул взглядом по нашему окну, отряхнулся и рванул вослед.

– Ну! – прервала мои размышления девка. – Чего застрял на полшишки? Ты знаешь больше, чем сказал, мне надо узнать правду, для меня это важно. Нарушай кодекс!

По напряженной ножке пробежала дрожь, жилки под моей ладонью пришли в движение, жалобно скрипнула оконная ручка, до хруста выгнулась тонкая талия, отклячивая зад.

Я наподдал, «Че Гевара» впечаталась лбом в раму, задрожало стекло.

---

За окном по улице неслись машины, сновали прохожие, в доме напротив открылась форточка, оттуда по пояс высунулся мальчишка и принялся пристраивать с наружной стороны окна птичью кормушку. Силуэт второго мелкого засранца выделялся на фоне отдернутой шторки, пацан беззвучно пошевелил губами и ткнул пальцем в фасад нашего здания, его товарищ поднял голову, бросил взгляд прямо на нас, безразлично кивнул и продолжил заниматься своими делами.

Не видит никто ничерта. А и увидит, мне насрать. Думать ни о чем не хотелось, я закрыл глаза и отдался на волю ритма, самим естеством ощущая, как мои толчки с чавкающим звуком уходят в горячую сочную плоть и отдаются обратно, отражаясь от покрытой липкой влагой задницы студентки.

Еще одна странная девочка, анархистка-нигилистка, во всякие глупости как ребенок верит. А двадцать вторые? Случайность? А штрудель? Бесподобно, как сожрал – не помню, но что-то не то с начинкой. Совпадение? Ладно, себе-то не ври, по крайней мере часть из этого бреда правда. Сниму я тебе защиту, надолго запомнишь пунктик от старосты! Сучка. Из стороны в сторону и вот так снизу с размаху!

Ууу..пс… Это хрип или стон? Не сделал ли я ей больно? Оргазм и агония – похожие эмоции. Хорошо прогнулась, прямо в бугорок попадаю. Скулит жалобно, будто её режут. Хм. Интересно, откуда пошло выражение «резать правду-матку»? Правду ей подавай, сама напросилась, не время, говорит, для полумер, рисковать она не будет. От души влупил. Получай! Получай по самые! Уффф, уф.,, уфф, хха….

Откуда столько влаги? Это с неё натекло? Уф.. УФ… Хаа! Опять стонет протяжно. Хорошо всадил.

С громким хрустом из старой деревянной рамы вывалилась оконная ручка, провернулась и повисла на одном шурупе, головка от второго запрыгала по полу. Я вздрогнул и открыл глаза, девичья ножка, потеряв опору, беспорядочно заскользила, пачкая свежевымытое окно сальными разводами вспотевшей коленки. Лохматая головешка безвольно тюкнулась в стекло, оставив еще одно матово-тусклое пятно. Мда. Полная потеря контроля, отвлекся и забылся, однозначно патология, с этим надо что-то делать, кажется ей было больно, ишь, вцепился, наверняка останутся синяки. С окном нехорошо получилось, вот так и приходит в негодность инвентарное имущество, завтра выкину ручку и замажу грязью излом, чтобы было не так заметно и да, не забыть спросить про тахту на заседании кафедры. А все она виновата, ишь, глаза закатила, еще и трясётся! Верно дед говаривал, бабы до добра не доведут, от них одни проблемы! Может быть починить? Там погнуто, еще какие повреждения обнаружатся, нужны инструменты, целая работа. О, идея! Можно снять ручку в кабинете напротив. То-то соседи удивятся, кто и зачем спиздил старьё. Точно, завтра зайду и откручу по-тихому, а что, прикольно. Чего молчишь? Довела до воровства и нарушения Кодекса! Выше ногу, сучка! Прогиб! Хорошо подставилась. Вот так! На! На! Добавить темп и амплитуду. Отвертку не забыть, винт старый, наверняка со шлицем, прихвачу и крестовую тоже. И рра-з… и еще … и напоследок, я сейчас… а….. а…….. ииИИИ‼ Аааа, уф… ох…. Думал сердце из груди выскочит, а кто говорил, будто легко преподавать в техническом ВУЗе?

---

Студентка вздрогнула всем телом, попыталась подтянуть колени, сжаться в комочек, ощутимо надавила в пах острым копчиком. Я притянул её к себе, под ладонью часто-часто стучало сердечко, благодарно чмокнул изящную шейку. В нос ударила слабая нотка пота, вперемешку с запахом страсти, на языке ощущался привкус соли. Девка застонала и выгнулась дугой, пальчики с острым маникюром впились мне в зад. – Не вынимай, – «Че Гевара» повошкалась, придвигаясь ближе к стеклу, я поджался следом, не разрывая контакт.

Некоторое время она молчала, заговорила:

– Все связано и наша встреча не случайна. Фамилия – немногое, что мне известно о папе, о своей семье я мало что знаю. Ты как-то во всем замешан и можешь помочь разобраться, а для меня это важно.

– Обычно об отце не говорят, если хвалиться нечем – тюрьма, сума или подлецом оказался.

– Молчание – часть маминой аннулированной сделки. Приказано рассказать, но она не все открыла и боится, я чую.

Девчонка посмотрела мне в глаза через отражение в оконном стекле. – Я сама себя почти убедила про детскую страшную сказку, хули толку врать, ничего не забыто, мама никогда до конца не оправится и о чем-то молчит, рассказать не хочет или не может, работает твоя эволюционная защита.

– Она не моя и ерунда это все, нет ничего.

– Есть! Я обещание молчать не давала и тоже кое-что знаю. Слушай.

---

– Совсем маленькая была, еще в школу не ходила. Под Новый год возвращались из гостей, до автобусной остановки путь долгий, я устала и у мамы на закорках сидела, про Деда Мороза рассказывала, как стихи наизусть с выражением читала, а он мне за это сладости подарил, песенку «В лесу родилась елочка» сквозь дырку в зубах насвистывала – только-только первый молочный выпал, шепелявила и мы обе смеялись. Время позднее, торопились, краем Капустного поля дорогу срезали, э… это… когда-то там поля колхозные были…

– Я знаю, так пустырь на окраине поселка называется.

– Точно на неё и вышли…

Студентка молчала, кривила губы, хмурилась.

– Ну… – подтолкнул я.

– Сейчас я назвала бы её бомжихой. Грязная, одежда в лохмотьях и волосы седые сальные в патлы сваляны. Ждала она нас, это точно. Уставилась не мигая, пальцами узловатыми как щупальцами: «ути-пути, ути-пути». Это не шутки! Роза… зла не хотела, но я точно знаю, так навредить можно, очень сильно, я тогда почувствовала. «Мама, она хочет меня съесть», так и сказала.

Студентка вздрогнула, плотно зажмурилась и сжалась внутри. Я успокаивающе похлопал её по бедру.

– Все происходит молниеносно, … думаю у нее не осталось другого выхода, мама вскинула руки… мне стало страшно, я… глаза ладошками закрыла и кубарем полетела в сугроб, дух перехватило, ударилась больно, не видела ничего, но уши-то не заткнешь! Так люди кричат, когда сгорают заживо. И запах! Огонь! Кровью пахнет. Мама спалила себя, меня спасая, так сказала Баба Яга.

– Кто?!?

Студентка не слышала.

– ... когда открыла глаза, поняла – случилось непоправимое. Мама лежала в сугробе, неподвижная, я её согревала… конфеты… точно знала, поможет, сама ела … ириски… во рту тают и маме… рот в рот… не помню… Он нёс меня, здоровенный, я смотрела через его плечо…

– Кто?

– Щеку поцарапала об звездочку на погоне, плакала, просилась к маме. Сполохи! Оно в огнях и сияет, я всё видела как наяву, очень красиво и страшно.

– Э… ты о чём?

Девушка снова вздрогнула, потрясла головой … – Сирена воет, в голове гудит, маму увезли на «Скорой» с мигалкой, она даже не шевелилась, а бомжиха… осталась лежать на Капустном поле, над ней стоял милиционер, другой, с золотыми зубами, дул на руки, изо рта шел пар, а меня уносили все дальше и дальше.

Что сказать я не нашелся. Некоторое время мы молча смотрели на город. Девушка вздохнула, под ладонью напрягся пресс, я прижал её к себе, стиснул грудь.

– Очень устала, – продолжила «Че Гевара», – вырубилась, ехали куда-то, проснулась – яркая лампа под потолком, стол с телефоном, милиционер следил за мной не мигая через всю комнату, подходить запретил, даже в туалет не выпустил. «В углу поссышь», так и сказал, слово в слово.

Я недоверчиво покачал головой.

– Задавал непонятные взрослые вопросы, – продолжила девушка, – курил и поглядывал на часы, нервничал, усами шевелил.

Неожиданно «Че Гевара» переменилась в лице: – Убью гадину!

Голос резанул ненавистью. Я вздрогнул.

– Ты о чём?

– Я опять задремала: «Убью гадину», сквозь сон услышала, глаза открыла – женщина. Я к ней подалась, она шаг назад сделала, руку в карман сунула и холодно так: «Стой где стоишь», на меня уставилась, взгляд ледяной, будто я и не человек вовсе, мент подобрался, на нее смотрит, словно команды «фас» ждет. Вопросы задавала: про мультфильмы и сказки, о детском садике, с какими девочками дружу, правила игры в резиночку и классики выясняла и так далее, непонятное спрашивала. Я думала это никогда не кончится. Наконец она вздохнула устало и говорит: «Девочка, всего лишь девочка, ребенок».

– Это была проверка, – вставил свои пять копеек я.

«Че Гевара» кивнула: – Ага. Мент расслабился, выдохнул: «Значит всё?», а женщина отвечает: «Да, убита». Я заплакала и спросила, что с мамой. «Твоя мама сделала то, в чем мало кто разбирается, тебя спасла и сама пострадала», подошла, на руки взяла, по голове погладила, спросила как меня зовут, я ответила, а она на мента посмотрела: «Дежавю» и улыбнулась печально.

– Дежавю? Хм, что это значит?

– Ты чего? Слово происходит от французского: «уже видел» – примерный перевод, тогда я, конечно, этого не знала, слово запомнила и…

– Я знаю, что оно означает, к чему сказано было?

Девчонка пожала плечами: – Не знаю. Милиционер платок достал, лицо мне вытирает, его дядей Сережей зовут, про конфеты женщине рассказал.

– Какие еще конфеты? При чем тут конфеты?

– Волшебные.

Что ответить я не нашелся.

– Мне их Дед Мороз подарил, не настоящий. У него борода ватная на резиночке, сама видела, когда он со взрослыми на кухне выпивал, бороду оттянет и хлобысь – полстакана как не бывало. Я стишок прочитала, он мне подарок вручил и конфеты насыпал, обычные ириски, а я их заколдовала понарошку. Игра такая. Я в нее конфетой плюнула.

– В кого?‼

– В бомжиху, что на нас напала. Прямо в морду попала и после, мама в снегу лежала, я… их слюнить надо иначе не тают, её перемазала, сама липкая, я все это женщине пересказала, а мент добавил, что надо обратиться куда следует, это может быть опасным.

– Э…?

– Он считал, это я набедокурила.

– Набедокурила? Редкое слово.

– «Она набедокурила»! На меня кивает и тут женщина ему скомандовала.

– Менту? Получается она главная?

– Да! «Девочку заберу себе и проверю! Никто ничего не видел. Оформишь несчастным случаем. Свидетели сыщутся, с ними поработаешь. Выполнять!», так и сказала, а тот ответил «Есть!» и честь отдал. Велела переписать Протокол и чтобы меня в нём не было.

– Проверю? Что это значит?

– Слушай. Ночь, машина, дорога, пятиэтажка «сталинская», подъезд тёмный, пролёты пустые, гулкие, каблуки по ступенькам бетонным цокают, потолки высоченные, под ними эхо гуляет. Я устала, голова болит, подташнивало, есть отказалась – кусок в горло не полез, ванна, вода в душе ледяная, замерзла, женщина растёрла меня махровым полотенцем, укутала и отнесла в спальню, одеяло с кровати откинула, а там две девочки в обнимку спят. Одна палец в рот засунула и сосет его как медвежонок лапу, пухленькая, смешная такая, аж причмокивает, другая к ней прижалась, женщина её растормошила и меня показывает: «Смотри, дочка, кого я тебе принесла»!

Я удивленно поднял брови: – По твоей интонации …

– Да, Сашка! Вот как ребенку котенка на помойке подобранного вручают или хомячка из зоомагазина дарят. Показала. Та глаз приоткрыла, сонная, на меня глянула, кивнула: «Пойдет, давай её сюда» и подвинулась. Это и была проверка! Женщина меня в серёдку положила, одеяло подоткнула и ушла.

Глаза открыла. Утро. Чужая квартира. Передо мной вчерашняя девочка сидит, таращится: – Просыпайся, на улицу выходить запрещено, ты хорошая и будешь жить с нами. За тобой велено присматривать, мы за главных.

– Как, говоришь, девочек звали?

– Имена – табу!

– Ого. Редкое слово для детского садика.

– Я тогда значения не знала, рот открыла: «меня зовут…». «ТАБУ! Мама сказала ТАБУ! Для безопасности». Не было имён. Их две, сёстры моего возраста. Вторая, толстенькая, которая палец сосала, выходит, в переднике, поварешкой помахивает, важная такая: «Я тут главная, за вами обеими пригляд нужен!». Поварешкой на дверь указывает: – Тебя покормить велено – еда на столе, поешь и за работу!

– Работать?! – засмеялся я. – Что делали?

– Твою маму заколдовали и она спит, чтобы её разбудить понадобится чудо, мы поиграем в чародеек и попробуем сварить целебное зелье, – так девочка сказала.

– Чего???

– Эликсир. Я сказала, что у меня остались волшебные конфеты. Посуду кукольную достали, кухню игрушечную разложили, баночки-скляночки, пузырьки всякие из аптечки повытаскивали, мензурки какие-то. Тогда-то и появились записи.

– Записи? – поразился я.

– Ну да, «Че Гевара» через стекло снова посмотрела на меня. – Я… где-то блокнотик нашла и туда записывала, что с чем смешиваю, да как, рецептики составляла, сёстры мне приносили что было велено: из холодильника таскали соки, повидло, варенья разные, крупу, желатин, пасту зубную для запаха, в общем всякую всячину и кашеварили, а я ими командовала, посуду, одежду перемазали и друг друга измалевали.

– ?

– Одна из сестёр хорошо рисует, в гуашь плюёт, прямо пальцем размешивает, кисточек целый пенал притащила, палитру с красками, зелёнку в варево для цвета бухнули, вместе всякие секретные значки и символы выдумывали, я их в блокнотик перерисовывала к рецептам. Если мама пить не сможет, то как зелье-то применять?

– Обалдеть, – только и смог вымолвить я.

– Так женщина и сказала. Замок щелкнул, потом второй, сестры к двери побежали «мама, мама!» и я следом. Расспрашивала чем занимались и не скучали ли, баночки заметила, удивилась что это такое. Я думала ругать будет, мы ж все чумазые и … бардак ужас какой поразвели. Она пузырек взяла, другой, нюхала, даже на язык попробовала, интересовалась кто меня научил, в глаза заглядывала. Я важничала, мол всё сама, про блокнотик заикнулась, ей рецепты показать хотела, она запретила, записи посоветовала прятать и никому не показывать.

Велела все пузырьки до единого собрать, по телефону звонила, пришла машина и мы поехали в больницу. Мама в палате одна, ... бледная, по шее жилки синие, лежит как неживая и она стоит в изголовье, когда появилась, не заметила, пальцами скрюченными мои скляночки по-хозяйски перебирает.

– Она? Женщина?

– Баба Яга.

– ЧЕГО? Какая еще Яга? Старуха-бомжиха?

– Старуха, но другая. Я, говорит, Баба Яга, самая настоящая.

– Их не бывает!

– Я так и ответила! «Как так меня не бывает? Ха-ха-ха». Пошутила, юмор у нее такой, блядь. Я в ступор впала и чуть не описалась от страха, та руку протянула: «Давай свои промокашки»! – голос хриплый, властный и не ослушаешься. У меня кровь в жилах застыла, я блокнотик отдала. Она его листает, на меня зыркает, как в душу смотрит.

– Так, погоди, ты отдала ей свои записи?!

– Да! И она в них чиркала! Ногтем толстым, желтым, вжик по новеньким страничкам, по бумаге как по живому режет, очень больно. Пальцем тычет: «Ересь! Так не делают. Это не работает. А вот тут хорошо и вот так попробуешь, что-то да получится!», скляночками моими перед носом трясет, из руки в руку их перекидывает, почище фокусника, очень ловко. Саша, у нее тоже есть записи! Фолиант достала, толстенный, древний, блокнотик мне на колени швырнула: «Береги свои писульки, в руки никому не давай, даже не показывай». Писульки! Ух я разозлилась, язык показала. Она очки сняла. Сашка, это на самом деле Баба Яга, пусть их не бывает, до одури жуткая, бельма на меня вытаращила.

– Хм… Значит старуха была слепая?

– Да, а что?

– Чего же Изоль… э… Баба Яга от тебя хотела?

– Она меня ударила!

– Как ударила? Внизу?

– Ты о чем? В каком «низу»? Подзатыльник отвесила аж зубы клацнули, чуть язык себе не откусила. «Пиши, ДУРА!», рявкнула, свой талмуд схватила, страницами шелестит, очень быстро, там уйма всякого понаписано и она все это наизусть знает. Тут пиши, тут, и это один в один, пальцем тычет.

– Пиши? Ты ж… детский сад, «мама мыла раму» по слогам. Да ну нафиг, буквари не все в подготовительной группе осиливали.

– Саша, я ничего не помню! Буква в букву срисовывала где велено, картинки, рецепты, закорючки, знаки всякие и совсем непонятное. Бельмами вращает, шипит «пиши дура, время дорого, опосля разберешься».

– Твой блокнотик изрядно поднялся в цене. В честь чего спешка?

– Я спросила. Саша, у нее есть другие документы, особые. Книжку достала, не толстую, нежно протерла, открыла, смотри, говорит, из живущих такое никто не видел, бесценный документ.

– Еще один Руттер? Зачем же ведьма тебе его показала?

– Ведьма? Ты о чем?

– Баба Яга, ведьма, один хрен.

– Саша, это не её э… Руттер! Она в нем, в ней, в этой книжке не разбирается!

– О как!?

– Точно говорю! Старинный талмуд она наизусть знает, только страницы шуршат, а в этой книжке она по строчкам пальцем водила, губы шевелятся, по складам читает как я в детском садике, медленно. Листала-листала, смотри, говорит, вот, что твоя мама сделала, само собой получилось или где подглядела, но не поняла как, тебя спасла, сама пострадала, тут всё написано и на меня уставилась, ждёт.

– ?

– Проверяла она, прочту или нет. Я не поняла ничего, там закорючки, значки, каракули, пометки по полям … рисунки…, жуткие…, я мельком глянула, очень страшно и достоверно нарисовано в мельчайших подробностях, картинки будто живые! Я ничего не запомнила, взгляд отведёшь – всё вмиг расплывается, в голове гудит, в глазах двоится. Там Огонь! Люди факелами горят. Нет спасения.

Студентка замолчала.

– «Ты юна, глупа, не видела жизни и не знаешь смерти. Твоя мама умрёт. Помочь ей может только чудо», так старуха сказала, на пузырьки кивнула, я блокнотик открыла. Не знаю, сколько прошло времени, чёрный провал рта, страницы шелестят и ведьма говорит-говорит-говорит. Очнулась, как из омута вынырнула, замёрзла вся, голова болит жутко, на меня женщина смотрит, в глазах тревога. Врач зашел. Импозантный, бородка седая, очки, важный, сразу видно самый главный. Меня увидел, маму, глаза выпучил, рот открыл как давай орать: «Средневековье, черт-те что… мракобесие… всему есть пределы! Не позволю!». Кулаками потрясал, я очень испугалась.

– Что не так? Почему ругался эскулап?

Студентка смутилась: – э… я ничего не помню, но это я сделала... Пузырьки мои по кровати валяются, простыни испачканы… по телу … кисточкой, что девочки дали, намалевала… знаки всякие и сама перемазанная, руки, лицо тронула – липкое, на губах сладость, а доктор орет, нос сизый в прожилках как у индюка трясется. И тут она его ударила!

– А? Кто кого лупил на сей раз? Изо… Баба Яга?

– Нет, той след простыл. Как пришла так и ушла, никто ничего не заметил. Женщина ударила. Прямо в нос! Бац! С доктора очки слетели, об пол и вдребезги, струйки красные из ноздрей по бороде бегут. Глазами луп-луп близоруко. Стоит беззащитный, мне его жалко стало. Она ему угрожала.

– Кто? Женщина?

– Да! За грудки схватила, костяшки побелели, лицо злое, хищное. Говорила страшные слова: «ты, сука, до пенсии санитаром в морге работать будешь», уши оборвать пообещала. В палате велела ничего не трогать, за пациенткой ухаживать как считает нужным, а что дочка, то есть я, сделала, всё как есть оставить. Дежурство у палаты организовать, посторонних не пускать. «Выполнять!» – так и скомандовала.

– Дела… – проговорил я.

– Очнулась, когда в кровать укладывали, в клубочек свернулась, подружки туточки, согрелась, уснула. Саша, я жила в полудрёме, в мороке, похожем на сказку, мне снились удивительные сны в них я летала, раскину руки и птицей парю над волнами, явь с грёзами путала и день с ночью. Баба Яга каждую ночь являлась, свечу зажжет и прямо в уши шепчет, забывалось все сразу, как проснешься. Глаза открою, темнота, в тишине часы тикают, луна через занавески, я на кухне и пузырьки по столу расставлены. Женщина и её дочки за мной присматривали украдкой, я видела. Что делала, всё позабыла, но я была главной, а они все мне помогали! Приносили что велела, исполняли всякое, баночки мыли, толкли в них, парили, фильтровали, отцеживали, а я … не помню… в блокнотике чиркала, с заметками сверялась, засыпала где силы кончатся. Глаза закрою – она, прямо в душу смотрит. «Пиши дура!» Понукает, нос везде сует, сделанное мною перепроверяет, по рукам бьет очень больно и подзатыльники тыдыщь-тыдыщь – обидно. Иногда хвалила, моё себе в фолиант перепишет, по голове погладит и нет её. Я глаза открою, как из омута вынырну, сна ни в одном глазу, баночки-скляночки отберу какие одобрены, женщина тут как тут, хвать за телефон, машина-больница, мама исхудала, лицо заострилось и врач в изголовье застыл столбом – в полумраке очки блестят.

Студентка замолчала. Молчал и я, а что тут скажешь?

– Заболела. Внезапно. Температура за сорок, мне поставили банки и клали на лоб компрессы, болели глаза, горло, губы высохли и покрылись коростой. Я бредила. Женщина поила меня куриным бульоном, а сёстры приглядывали за мной, пока её не было дома. Баба Яга по ночам являлась, песни пела, на гитаре играла, её никто кроме меня не видел. Раз с ней была девочка, старше меня, школьница, косички, бантики …

– Зубрила в очках?

– Ага! Зазнайка, важничала, старуха с ней советовалась. Та сказала повреждения тяжелые, но уже идет реконструкция, все само наладится и лучше ни во что не вмешиваться. Сколько проболела – не знаю, оклемалась, слабость во всем теле, в голове пустота, себя в зеркале не узнала, бледная, под глазами круги, по зрачкам прожилки красные. Женщина мне – собирайся, сейчас будет машина, за телефон, твоя мама, очнулась, а у самой глаза грустные.

В больницу не зашла. У крыльца обняла крепко-крепко, поцеловала, велела всё забыть, её забыть, дочек её забыть, не вспоминать, что делала, ухаживать за мамой и ничего ей не рассказывать. «Всё, с чем ты столкнулась, очень опасно. Твоя мама тяжело пострадала, последствия останутся навсегда, береги её и себя, живи с миром, Зайка», так и сказала.

– Зайка? Она называла тебя зайкой?

– Она меня приняла как родную дочь, борщи варила вкуснющие, до сих пор помню: «Девчата, зайчата, кууу-ууу-шать!». Мы – девчата-зайчата! Покормит и читает вслух сказки, истории разные рассказывала и загадывала желания.

– Желания?

– Угу. Сядем в рядок, она промеж нас, обнимет и давай вслух «Хочу, чтобы …».

Я улыбнулся. – Вторая девочка в рядке – которая палец насасывала?

– Да, а что?

– Дежавю, не обращай внимание, давай дальше.

– В палату меня отвела соседка, старушка в нашем доме через два подъезда живет. Женщина с ней поговорила, «сделаешь как велено», меня с рук на руки отдала и ушла, даже не оглянулась. Она плакала, я почуяла. В палате мама. Стриженая под ноль, шрам и голова в «зеленке». Ей сделали трепанацию черепа, операция прошла удачно, она давно очнулась и выздоравливает, а я простыла и долго болела воспалением легких. Так соседка сказала. Соврала. И про то, как за мной ухаживала, я у нее жила насочиняла. Мама поверила, головой кивала, а я промолчала. Врач заходил, с бородкой: «Выздоравливайте, вас переводят на амбулаторный режим», на меня глянул мельком, будто не узнает. Он боялся, я по глазам поняла. Старушка-соседка рассказывает, как мы жили поживали, мама кивает, улыбается, я молчу, врач тоже, мы все соврали, накосячили, мама так ничего и не узнала. Я никому не рассказала, ты первый.

---

– Вот так история из детства, – пробормотал я. – Невероятно!

– Хочешь, можешь сделать вид, что не веришь, а сам заслушался, даже вынуть забыл!

– Ой! А…

Студентка дёрнулась, соскочила и развернулась ко мне лицом.

– Люблю поговорить до, во время и после, а тут как-то сам не заметил, извини, отвлёкся, – попытался оправдаться я.

Разгоряченное, перемазанное соками естество неприятно холодило сквозняком от окна.

Девчонка подмигнула: – Наверняка это был самый долгий секс в моей жизни! Всё нормально, даже прикольно. На, вытрись, – она потащила из-под себя майку. Аккуратно обтерла конец, размазав остатки влаги по животу, подтёрлась сама.

– Что ты делаешь? Одёжку испортишь!

«Че Гевара» насухо вытирала подоконник между нами.

– Чёрт с ней.

Изжульканная тряпица полетела через комнатушку и плюхнулась в ведро. Перекошенная морда команданте повисла на дужке и постепенно темнела то ли от гнева, то ли от пропитывающей ткань воды.

– Нигилизм, фрондёрство, дерьмо это все, понты дешевые, вела себя как дура, – подытожила девушка, придвинулась ко мне, положила голову на плечо.

– Мама на инвалидности. Вторая группа.

– Нихрена себе!

– Так-то сама всё-всё-всё может, но иногда, редко, её накрывает, хуже ребёнка: розетки с блокировкой, на балконе замок врезан, плитку может включить, ножи прячу.

– А кто готовит? – ошарашенно спросил я.

– Бабушка-соседка раньше помогала, у которой я «жила», теперь старенькая совсем, а больше из родни и нет никого, я одна кручусь, почти с детства. Лерка иногда подсобляет, в магаз сгонять или посидеть, если совсем плохо.

– Лерка?! Так, погоди, а когда вы по туснякам зажигаете, то что?

– Ай, – отмахнулась «Че Гевара». – Понты. Хвостами покрутим у парней перед носом, пиво попьем, похохочем и фиг. Я не такая! И Лерка тоже. И Роза! Я знаю! Мы все стараемся казаться не теми, кто есть, друг перед другом комедию ломаем. Мне майку мама купила!

– Вот эту? – пораженно кивнул я на ведро. – Ты же сказала она «оттуда». Соврала?

– Да! Она терпеть её не может, но хотела, чтобы я не чувствовала себя белой вороной и вела себя как современная молодежь, а я сижу с ней, занимаюсь хозяйством, в зубрёжку упёрлась, а майку ношу для создания иллюзии распущенности! Вот!

– Трындец. На что же вы живёте?

– У мамы пособие по инвалидности.

– На зарплату люди концы с концами едва сводят! Тут что-то нечисто.

– Нам много не надо, – стала оправдываться девушка. – Мама подрабатывала там-сям, пока маленькая была в лотерею играли.

– В лотерею?!? Разве на этом можно зарабатывать?

Студентка пожала плечами: – «А ну-ка доченька, давай попытаем удачу, у нас кончаются денежки». Так мама говорила. Посадит меня на колени, ручку даст, билетик «Спортлото 6 из 49» и я чиркаю.

– И что, выигрывали?

– Почти всегда.

– Обалдеть! Так не бывает.

– «Обалдеть», так соседи во дворе и сказали, когда я постарше стала, а ума еще не набрала и язык распустила. Про нас даже в газете написали, вот, мол, какая удачливая женщина живёт. Мама сразу игру прекратила.

– Стало быть, всё обман?

– Я уже сама не понимаю всё взаправду или мама не в курсе и подстроено. Раз у меня мальчишки из соседнего двора билетик лотерейный отняли, я маме не сказала, расстраивать не хотела, их боялась, промолчала, на почту приходим, она по газете тираж сверила, «О! Выигрыш», паспорт подает.

– И?

– Сто рублей. Может быть еще билетики были, на сдачу в магазине иногда давали или мама без меня покупала, я не следила. Откуда-то деньги появлялись, суммы небольшие, на жизнь хватало, почтальон приносил, бывало переводом на получателя, иногда с СОБЕСа тетеньки или на Новый Год подарком в конверте под ёлку.

– Дела…, – протянул я.

– С вещами бывало, всё само собой обустраивалось. Велосипед захотелось, на улице к киоску подошли, билетик «Спринт» купили, корешок оторвала, а там «ПРИЗ!» – «Салют» выпал, надпись своими глазами видела, тут же со спортивного магазина выкатили, тяжеленный. Мама подписку на газету «Кузнецкий рабочий» оформляла, бац, машинка стиральная – подарок юбилейному подписчику и так удачно, как раз старая сломалась, гадали на что новую приобретать.

– Детские воспоминания зыбки, иногда человек сам себя обмануть может, подтасовывает вольно или невольно.

– Есть такое, – улыбнулась студентка. – В том году телевизор сгорел, мама «В мире животных» смотрит, канал «Культуру», театральные вечера обожает, «Ленком», «МХАТ», спектакли всякие, классику, расстроилась, а я ей телевизор на Масленице подмухлевала и не сказала как, она подозревает, что все подстроено, но доказать не сможет.

– Вот только не говори, что ты как алкашня на столб лазила. Хороший телек-то?

– «Садко».

– Во свистишь! У дядьки есть, он килограммов на тридцать тянет, такое на столб не вешают, как же ты его донесла?

– На столб документы и гарантийник повесили, донёс Лысый, я его на столб загнала. На вытянутых руках до дома тащил, даже не вспотел, очень сильный, но такой… наверное я его все-таки люблю. Дебил. Или брошу. Подумаю.

Она прижалась плотнее, повозилась, пристраивая на плече головешку, вздохнула: – Ты про это никому не рассказывай. Было здорово.

Краем глаза я заметил, как щеку девушки залил румянец и чтобы замять неловкость как ни в чем не бывало, спросил: – Так, погоди, а сейчас как же? Твоей «степухи» даже на колготки не хватит.

– Я повзрослела, мама постоянную работу нашла.

– Со второй группой? Кто ж её возьмет?

– Вторую доктор, который по шнобелю выхватил, оформил, он же нас переосвидетельствует, на меня не смотрит, буркнет, бумажки подмахнёт, комиссия покивает. Так-то с мамочкой всё в порядке, ну почти. Она к нему пошла, сказала, нужна бумажка, чтобы можно было работать. Он возражать не посмел. В институт устроилась.

– Куда?!? – поразился я.

– В институте техничкой оформлена, кроме Лерки никто не знает и ты никому не говори.

– Если в коридоре столкнетесь, делаешь вид, что незнакомы? – с укоризной спросил я.

– Мама сама так хочет, считает мне за неё может быть стыдно. Я её обожаю. Она полы не моет.

– Как не моет? Техничка же.

– Моет иногда, когда сама пожелает, под настроение, чаще другим занята. В ВУЗ бабушка-соседка устроила. У неё есть подружка, завхозом работает, я её в институте иногда вижу, посплетничать они, как все бабки, любят и про нас косточки перемывали, а тут оказия – вакансия. Маму взяли.

– Завхоз говоришь? Оказия?

– Скажи так не бывает?! Мир не без добрых людей! Может ей и самой какая выгода, но кому хуже-то? Всё равно жить на что-то надо… На меня дует.

Я изогнулся, сдёрнул свою рубашку, наброшенную на барашек вентиля от стояка батареи, прикрыл нас. От нагретой ткани по телу побежали мурашки, девушка прижалась ко мне оплетя ногу своими ногами, погладила по плечу, потерлась о подбородок.

– Сашка, я запуталась и уже не знаю во что верить. Ну скажи хоть что-нибудь, а? Мне ехать? Ведь всё сходится тютелька в тютельку! Даже с мамой обустроилось.

– При чём тут мама?

– Надолго мы не разлучались никогда, как я её брошу? А тут на тебе – мне улетать и ей дорога выпала.

– Далеко?

– В командировку куда-то на Алтай.

– Техничка? В командировку?!?

– А что?! Мама у меня ух какая! Очень умная, диссертацию когда-то писала. Это она оформлена техничкой, а так всякое делает, что попросят! – с жаром заговорила студентка.

– Чем же она там заниматься будет?

– Для краеведческого музея местный фольклор и легенды собирать и систематизировать, гербарии растений-эндемиков составлять, разное.

– Какие гербарии? Зима на дворе.

– Этнографическая экспедиция, надолго, возможно до лета.

– Ничего себе командировочка на полгода! Больше послать некого?

– Другим предлагали, все забили, а мама безотказная.

– В наше время и целая экспедиция. Музеи нищие, как церковные мыши.

– С бюджетом туго, сразу сказали, оплата по минимуму и то частично, остальное – натурой.

– Натурой?! Э….

– Только «экни»! В глаз дам! Натура – это проживание и питание бесплатно у представителей коренного этноса, курс лечения по национальным традициям и предметы народного промысла в подарок.

– Что-то я запутался, при чём тут музей, если твоя мама в институте оформлена?

– Её начальница знает директрису музея, а у той договорённость по бартеру с ректором педагогического ВУЗа, ответственным за комплектацию штата, которого у него нет, зато есть фонды на капремонт, а так как в министерстве строят планы на создание университета путём слияния, то средства и рабочую силу можно перенаправить на нас.

– Ничего себе рокировочка! И кто всю эту хрень придумал?

– Мамина начальница и мама согласилась. Я с консультаций из института домой пришла, она в шапке спит, смешная такая.

– В шапке? При чём тут шапка?

– Предмет народного промысла. Подарок от представителей коренного этноса в счет будущего гонорара. Тёплая, прикольная. Не какая-нибудь турецкая формовка из норки, в которых полгорода ходит!

– Ценная прибамбасина.

– Ага! Мама рассказывает, глаза восторгом горят, от экспедиции одно название, пока только её нашли, бесплатно никто не хочет в тьмутаракань ехать даже с халявой на проживание и лечение, улыбается счастливая. А у меня сердце защемило от радости и тревоги за неё, шапку снимать не хотела, энергетика особая, так в ней и уснула! Я её позже одеялом укрыла, ушанку эту рассмотрела, спереди козырек лохматый, «самопал», зверь дикий, енот или росомаха, псиной воняет, мех длинный и стежки не фабричные, видно вручную сшито. Такую в магазине не купишь, наверняка вещь недешевая.

– Про энергетику на этикетке написано?

– Мама сама сказала. Это же часть фольклора! В предгорья Алтая едет, там местное население цивилизацией не испорченное, суеверное, сказала будет вживаться в образ и пройдет лечение по всем правилам и обрядам! Мама идеей загорелась я же вижу, ей очень поехать хочется, аванс взяла, теперь слово за мной.

– При чем тут ты?

Девушка вздохнула: – Я мамино пособие получаю, за квартиру плачу, по больницам с ней, так-то она сама может, но на всякий случай. Навроде опекуна. Раньше она была главной, как-то само собой поменялось, теперь я за ней присматриваю, с СОБЕСа соцработники ходят иногда, с ней общались, теперь со мной, документы всякие, по ремонту сантехника прислать, деньгами помогают, так и живём. Она очень хочет поехать! Уже решила, рюкзак украдкой собрала, я видела, а от меня «добро» требуется.

– Ты опекун, тебе и решать, я-то не медик.

– Ну их в жопу, этих врачей, я литературы уйму перечитала, скоро сама врачом стану, мамину медкарту наизусть выучила. Геморрагический инсульт диффузного характера сопряженный с органическими поражениями эпидуральных областей мозга компрессионной этиологии.

– Ого. Понятия не имею, что это такое.

– Полагаю, дело не только в травме, которой, возможно и не было. Трепанацию провели, так как не смогли установить причину, отсюда запутанный диагноз и неясный анамнез, нетипичный. А что? Народная медицина самая сильная, вдруг да поможет, а?

– Хороший пансионат?

– Частный дом в глухомани. У местных квартировать будет. Старушка – очень известный в тех краях лекарь.

– Это бабка сама себя так отрекомендовала?

– Так сказала Ангелина Матвеевна, мамина начальница!

– Хм, интересная у мамы начальница.

– Мировецкая бабка! У нее знакомства по всему городу, всё схвачено, точно что-то не чисто, я не лезу, раз шито-крыто и никто не в накладе, если надо, она маме звонит, та на работу идёт или сама, когда заскучает. Работа всякая. Давеча профессор с Москвы приезжал по раскопкам из скифских курганов, мама помогала каталоги находок составлять и систематизировать, в городскую библиотеку на научный симпозиум приглашали, получила контракт, по межбиблиотечному абонементу фотографии табличек с клинописью присылали.

– Твоя мама владеет исчезнувшими языками?

– Нет, но она очень много читает, мыслит нестандартно и видит то, чего другие не замечают!

– Необычно.

– А то! Я раз даже за мамой следила, до того любопытно было.

– ?

– «Тебе надо поработать в цирке», так Ангелина Матвеевна сказала.

– В цирке? Хм. Что мама делала?

– Ой, там такое было! У меня школьный выпускной по весне, дело-то растратное, в ВУЗ поступать, мало ли, а тут как раз калымчик денежный, у завхоза и в цирке подвязки имеются, она маму пропихнула на непыльную работенку.

– Какую? – с интересом спросил я.

– В город должен был приехать с гастролями фокусник.

– Гипнотизер?

– Маг-иллюзионист. Культура в загоне, с финансированием тяжело искали на полставки работницу, гримёрку помыть, мишуру развешивать, блёстки на фрак нашить, кулисы постирать, чистить-блистить, всякое-такое и маме работа по блату досталась!

– Халат рабочий выдали?

– Да! Она тряпку в руки взять не успела, такое началось! У мага ассистентка заболела, а штатные служащие цирка рылом не вышли – «они нам не подходят!», знаменитость капризничать изволила, так мама и попала на арену!

– Твоя мама наверняка очень красивая.

– Ты её не видел.

– Я вижу тебя!

– Можешь не стараться, льстец, я тебе и так уже дала, но все равно приятно, спасибо.

Девушка улыбнулась.

– Нужна была необычная женщина, с эманацией.

– Это как?

– А вот так, видеть надо. От мамы исходит нечто, на неё всегда внимание обращают, потому и взяли.

– Хорошо. Что же она делала, коробку с зайцем внутри выносила или колоду карт тасовала?

– Она готовилась! Костюм цирковой выдали, очень красивый, мама в нем обалденная! Всякие трюки разучивала, реквизит осваивала, номера репетировала и дома тоже, мне показывала! Очень артистично!

– Зачем? Она всего лишь ассистентка.

– Представление должна вести помощница и изображать неумелого волшебника-самоучку, а настоящий маг иногда как бы случайно появляется на сцене и творит чудеса, так задумано по сценарию. Сказка про доброго колдуна-чародея и его ученика. Сложная программа, закрытые тестовые прогоны, зрители из числа персонала. У мамы всё-всё-всё получалось, ну почти.

– Большая ответственность для новобранца.

– Она не одна работала. Фокусы на ловкость рук и секретные технические приспособления завязаны, целая труппа задействована, штатный персонал и служащие цирка. Маме очень нравилось, такой счастливой я её не видела никогда, в фойе цирка иногда встречала, раз не утерпела, за кулисы украдкой заглянула, вторую ассистентку видела мельком.

– Девушка?

– «Технарь» по реквизиту, студентка с педагогического, я сама туда на физмат поступать хотела, очень умная, но безответственная, мама рассказывала. Придёт, книжками обложится, читает, пишет что-то, мама репетирует, а той на всё пофиг, халтурила. Её первую наняли, она с администрацией контактировала, важничала, считала себя главной и маме указания давала.

– Как прошёл бенефис?

– Гастроли отменили. Перестройка, недофинансирование, «Главцирк» урезал программу и не было ничего. Плохая заполняемость зала, провинция.

– Обидно, – промолвил я.

– Мама сильно расстроилась, одно хорошо, им всё равно заплатили. Вторая ассистентка помогла. Сидела на жопе ровно, в ус не дула, писаниной страдала, а как всё накрылось медным тазом, так сразу глазами засверкала. Ей деньги на учёбу позарез нужны были, сказала этого так не оставит: «Я главная, все равно по-моему будет». Выбила с этого шарлатана неустойку, пополам поделили.

– Много?

– На выпускной хватило и до зимы дотянули влёгкую. Это ж цирк, эстрада, живая наличка, мама пришла довольная, деньги мне отдала, я и не парилась.

– Стало быть перебиваетесь с хлеба на квас, есть такая поговорочка, – вставил я.

– Тяжело, конечно, приходится, живем не бедно, но скромно, я учусь и хозяйство веду, мама на работе крутится-вертится. Тут главное себя с нужной стороны показать, уметь воткнуться! Она хорошо зарекомендовалась, после цирка в театре работала!

– В театре? Кем?! – вскричал я.

– «Милая, тебе нужно поработать в театре», так Ангелина Матвеевна сказала! К нам на гастроли Ленком приезжал, лучший театр страны, звёзды, с артистами надо заниматься, принять, культурный досуг организовать, не в номерах же им между выступлениями сидеть, а в штате даже искусствоведа нет, недофинансирование! Специально под маму по временному трудовому договору единицу открыли, начальница её порекомендовала, женщина культурная, необычная и опыт уже есть, с Главцирка подтвердили!

– Ленком? Ого, их вся страна знает, большая ответственность.

– Гастролировал второй состав, – смутилась студентка, – но они же тоже ленкомовцы! Двое в сериале про бандитов снимались, а девушка одна – играла главную роль в психологической драме, другие тоже известные, мама всех знает. Шесть человек приехало.

– Ну и ну, – «удивился» я.

– Точно говорю! Главное – не ударить лицом в грязь! Ставку месяцем ранее открыли, велели готовиться. Мама все телеспектакли с их участием пересмотрела и МХАТовские на всякий случай тоже, в библиотеку ходила, биографии перечитывала, в нашем театре материалы выдали. Она и так многое знает, но освежить-то надо? Представляешь, она дома сидит, телевизор смотрит, а денежки идут!

Я недоверчиво покачал головой.

– Пока она занималась, встречающая сторона программу мероприятий готовила. Промышленники спонсорами выступали, знаешь какие бабки на заводе крутятся? Ого-го! Всё по высшему разряду, угольное объединение богатое, денег хоть жопой ешь.

– Ну и словечки, – сделал я замечание и отвесил студентке поджопник.

– Ты меня уже отшлёпал, – девушка с притворным возмущением дернула задницей, стряхивая мою руку. – Мама тоже не любит, когда ругаюсь. Она к поручению очень ответственно подошла, старалась. Изволновалась, насыщенная программа, богема, мероприятия до глубокой ночи, с проверками ездила, вымоталась, сил нет, почти не спала. Так-то всё пучком, но мало ли, свежим глазом окинуть, проконтролировать. Машину с представителем выделили. Внедорожник чёрный, здоровенный.

– Джип? – снова «удивился» я. – Вот ты свистишь, на таких тачках только бандиты ездят.

– Шахты богатые, уголь за валюту продают, иномарки покупают. Он не преступник! Одевается со вкусом, костюм с иголочки, галстук очень стильный.

– Сама видела?

– Тайком в щелочку между шторок подглядывала покуда водитель маму у подъезда ожидал. Очень галантный, дверь перед ней распахивал, образованный, в искусстве разбирается – буклетики театральные в машине лежат. Он не простой шофёр, наверняка при должности, маму подстраховывал, вся ответственность на ней, её слово решающее, а на него косятся украдкой, она заметила. Дополнительный контроль со стороны спонсоров.

– Понравилось гостям как встретили?

– Очень! Экскурсии по интересным местам, обзорная по городу, шахту посетили! Москвичи уголь молотком кололи, представляешь? Перемазались, а все равно довольные как дети. А и то, где они в столице подобный аттракцион найдут? Экзотика! В тайгу ездили, шашлыки жарили, он стихи читал, Маяковского:

По небу тучи бегают,

Дождями сумрак сжат,

Под старою телегою рабочие лежат,

И слышит шепот гордый,

Вода и под и над:

Через четыре года здесь будет город-сад!

Под гитару у костра пели! У водителя баритон, внешность колоритная, фактурная, можно в кино играть, ленкомовцы в шутку приглашали на главную роль в сериал про бандитов.

Я украдкой улыбнулся.

– Когда всё закончилось мама была такая печальная. Мне кажется она немного влюбилась, самую малость.

Студентка вздохнула. – Неделю грустная ходила, потом встряхнулась и статью настрочила.

– Куда? – в третий раз «удивился» я.

– В «Кузнецкий рабочий»! Я рукопись в редакцию относила.

– И что, напечатали?

– Глянули мельком и в стол бросили, черновики на несколько выпусков вперёд свёрстаны, город промышленный и в газете уже есть ведущий по культуре – отведено место под половину колонки на четвёртой странице, перед анекдотами, а я принесла объемный материал – неформат.

– Мама, наверное, огорчилась?

– Я сказала материал поставили в очередь на публикацию. Соврала, опять накосячила. Она так гордилась проделанной работой, соседке похвасталась, вслух ей читала, они вместе материал корректировали.

– Соседка – это бабка, у которой ты жила?

– Да! Она совсем старенькая. Теперь мы за ней присматриваем. Я думала мама забудет, а она весь четверг караулила и субботу, как дверь в подъезде хлопнет, на площадку выскакивала, почтальона ждала. Схватит свежий номер и просматривает от корки до корки.

– Вот ты вляпалась, надо меньше врать.

– Я сама уже пожалела, а что поделаешь? И тут, представляешь, залетает ко мне в комнату, в ладоши хлопает, хохочет как ненормальная…, ой, – студентка покосилась на меня.

– Неужели напечатали? – не подал виду я.

– На первой странице анонс, целиком вторая и в следующем номере продолжение! Они статью корректировали! А что? Профессионалам виднее как правильно, фотографиями дополнили! Звонили! Просили автора или его представителя явиться в редакцию! Я пошла. Гонорар выдали, я не знала, что за статьи столько платят. За маму получила, даже паспорта не спросили, вот это доверие! Я в ведомости за неё расписалась, материал очень понравился. Женщина, которой я рукописи отдавала, чай налила и тортиком угостила, представляешь? Сказала, если мама еще что напишет, нести немедленно – опубликуют! Она вовсе не грымза, просто строгая. Изложено хорошо, с огоньком, образно, чего бы не поддержать начинающего автора?

– Бывают же на свете отзывчивые люди. И с начальницей маме твоей подфартило. Как там, её, Анжелика Михайловна?

– Ангелина Матвеевна, наш ангел-хранитель, таких людей один на миллион.

– Это точно, – покивал я.

– В школе про быт мало задумывалась как все дети, взаправду нам бы туго пришлось, по-честному маму бы никуда на работу не взяли, хоть с тремя справками, хоть без. После восьмого хотела в шарагу податься, профессию получить и на работу, чтобы на шее не сидеть, мама запретила, велела в ВУЗ поступать, сказала сама трудоустроится. Я спорить не стала, не поверила, потом переживала, гадала где обман, кабы в просак не попасть, вдруг на неё недостачу хотят повесить, хищения какие или оформили для виду, а зарплату присвоят. Ангелину Матвеевну во всяком подозревала… фу...

Студентка скривилась.

– Время непростое, – успокоил я. – Мошенник на шарлатане сидит и вором погоняет, МММ, ваучеры, того и гляди по миру пойдешь.

– А чуть и не пошли! – встрепенулась девушка. – Мама квартиру как-то продала. Чёрные риелторы прознали – женщина одинокая, со странностями, обстряпали через ЖЭК, маме голову задурили, та бумаги и подписала, я из школы с «продлёнки» возвращаюсь – хата тю-тю!

– Обалдеть! У нас так мужик-алкаш в соседнем доме жилплощадь в коммуналке потерял. Как же вы выкрутились?

– Сами никак. Нам добрые люди помогли. Стучат, дверь открываю, а там эти. Мама увидела, обмерла, глаза закрыла, думала нас из дома выгонять пришли, а те сами белые как мел, заходят и с ними старик. Очень извинялись, бумаги вернули, сказали, что всё отыграли назад, уплаченные деньги умоляли оставить в качестве компенсации!

– Вот это да! Так не бывает. Или дело в старике?

– Да! Он самый главный вор в городе и за порядком следит, а те поступили по беспределу, за это он их нашел, наказал и поставил на счётчик, потому документы вернули и денег еще доплатить было велено. Мама денег не взяла, сказала чужого не надо.

– Так и представился: «Здравствуйте, я вор в законе»?

– Нет. Он вообще ни слова не сказал. Обычный дедок, мама приняла его за нотариуса. Сосед, через дом живёт, просветил.

– Соседу-то откуда знать?

– Бабки шептались сидел он долго, все руки и грудь в татуировках, исправился, теперь монтажником на заводе работает. Я его в лицо знала, сам к нам подошел, когда бабушка меня в школу провожала.

– Что сказал?

– Да считай ничего. Парень с ним был чернявый, тоже в наколках, он говорил, на вид крыса-крысой, глаза масляные и голос гундосый. Риелторы поступили не по понятиям, «западло», про старика упомянул: «смотрящий по городу» велел «бугру» переправить по справедливости, а таким людям не отказывают, пакет с деньгами мне протянул.

– Много?

– Несколько пачек! Я ослушаться не посмела, маме ничего не сказала, соседке отдала.

– Бабке? Зачем?

– Дело-то давнее, я в четвертом классе училась, она нам подсобляла. Мама в финансах путается, иногда, совсем капельку. Бабушка в хозяйство тратила понемногу, пока в денежную реформу всё не сгорело, а так бы до сих пор хватило. Она вначале вернуть порывалась, да передумала.

– Вернуть? Кому?

– Дяде Коле, так соседа зовут. Мы уходить собрались, он окликнул, адрес назвал: «Заходите, если что», голос хриплый. Он – «бугор»! Не завязал! Если какой сученыш обидит, ребятам ящик водки поставит и того вообще не найдут, так и сказал!

Я улыбнулся.

– Что?

– Поосторожнее, урки есть урки. Береженого бог бережёт, слыхала поговорку?

– Угу, – кивнула девушка. – Так что с мамой?

– Пусть едет раз решила. Я-то при чём?

– И я с девчатами поеду! В Санкт-Петербург! Тоже решила.

– Вот и славно.

---

– Мама очень хочет, чтобы я поехала, сумку мне собрала и альбом с фотографиями положила, я видела.

– Пригодится. В Ленинграде много интересного: Исакиевский собор, Кунсткамера, Спас на Крови… дома красивые, скульптуры, одними львами можно два альбома для фотографий забить.

– Не «для фотографий», а «с фотографиям»! Она наш семейный альбом раздербанила, снимки пополам разделила, часть мне в дорогу отдала, оставшиеся забрала и в свой рюкзак украдкой сложила.

– Ничего себе. Получается…

– Понимаешь, той зимней ночью, на пустыре… нас не сразу нашли, я позже узнала, мама обессилела, замерзла… её долго лечили по женской части, операции делали. Врачи диагностировали бесплодие, я – единственная дочь и больше детей не будет, она любит меня без памяти, уверена мы расстаемся надолго, если не навсегда, очень переживает …

– Может тебе не ехать?

– Я заикнулась, мама и слышать не хочет! Сейчас…

Девушка больно упёрлась острыми локтями в мою грудь и, задев коленом за естество, уселась верхом.

– Мне не очень нравится эта поза, к тому же так тебя точно видно из окна…, – проговорил я, подтягивая её повыше.

– Сашка! Прекрати!

Упругая жопка скользнула по животу, оставив влажный липкий след. «Че Гевара» спрыгнула с подоконника, угодила в бесформенную кучку скомканного комбинезона, запуталась в пришитых здоровенными черными пуговицами лямками, крест-накрест перечеркивавших нагрудный карман передника из которого высовывался уголок бланка, чертыхаясь заскакала по комнате смешно дрыгая ногой, наконец избавилась от злосчастной спецухи.

Раскрасневшаяся, взлохмаченная, прямо в цветастных носочках она прошлёпала по грязному полу в угол кандейки и склонилась над пакетом с вещами.

Приподнявшись на локте, я с интересом рассматривал мутный потёк до середины внутренней стороны стройного бедра, заканчивающийся большущей каплей точно поверх родинки в форме ромбика.

Девушка присела на корточки, повиляла задом, размазав влагу.

– У меня внутри булькает, – пожаловалась она, сосредоточенно зашуршала пакетом, наконец выловила оттуда косметичку, достала из нее что-то, склонила голову, откинув на лоб волосы, надела на шею добытую вещицу и вернулась к окну.

На серебристой цепочке болтался большой диск из желтого металла.

– Что скажешь? – «Че Гевара» поправила за ухом прядки волос, отчего импровизированный «маятник» качнулся, прикрыв тёмный сосок на правой груди.

– Мне нравится, – искренне ответил я, подравняв по центру холодный кругляш и потискал упругие теплые холмики. – Мой любимый размер.

– Пошляк! – она облокотилась на подоконник, вещица с глухим звоном ударилась о камень.

– Хм…, – я покачал на пальце удивительно тяжелый то ли амулет, то ли кулон.

– Это тамга.

– Тамга? – переспросил я и всмотрелся в забитые грязью значки по ободу необычной штуковины, перевернул изнаночной стороной.

– Клейма или пробы нет, я её под лупой изучала. Мамин подарок.

– Ты будешь это носить? – усомнился я. – Выглядит э… несовременно и слишком велика, чтобы быть настоящей, хоть с пробой, хоть без. Где она её взяла?

– Купила на барахолке.

– Тамгу? – рассмеялся я. – С Турции чего только не везут, плюшку какую-нибудь, талисман, знак зодиакальный для суеверных, но тамга… как ей такое в голову-то пришло? Это же знак, печать, которая ставится на … э… родовое имущество, ммм… чтобы оно…ну….

– Её на огне раскаляют и скотину клеймят, чтобы не потерялась, – студентка с вызовом вздернула нос и посмотрела мне в глаза. – Я в энциклопедии смотрела!

– Зачем она её купила? – покачал головой я.

– Мама соврала. Тамга – не китайская подделка, настоящее золото, получена вместе с шапкой.

– В этой железяке не меньше тридцати граммов!

– Тридцать два с миллиграммами! Я лабораторную на «Химии металлов» делала, взвесила.

– Дорогой подарочек, смотри, не потеряй.

– Мама так и сказала.

– Хм. Тамгу дали ей, но она отдала её тебе... чтобы дочка не потерялась…, – пробормотал я.

– Ну? Ничего объяснить не хочешь?

Я пожал плечами.

– Мы же договорились! – девушка сердито тряхнула челкой, нетерпеливо переступила с ноги на ногу, подалась ближе, склонилась, прижавшись грудью к моей руке. Живота коснулись губы, скользнули ниже.

Пойманное в горячий влажный плен естество предательски шевельнулось.

– Шантаж и торг – не мой стиль, – по возможности твердо сказал я. – Прекрати влиять на преподавателя. Уговор есть уговор, хочешь информацию, она есть у меня, больше похожая на сказку и подтвердить свои слова мне нечем.

Лохматая головешка оторвалась от моего паха, внимательные глаза уставились на меня.

– Тамга – это особая вещь, знак, – начал я.

– Как брошка у Розы? – выпалила «Че Гевара». – Я смотрела в дырочки, ничего не происходит.

– По-моему это не так работает. Я догадываюсь, что видит Роза точнее она думает, будто видит, но так ли это на самом деле или всё сплошные фантазии проверить невозможно. И, – я строго погрозил пальцем, – если чисто гипотетически допустить реальность происходящего, полагаю её амулет работает не как лорнет, видеть всё как есть Роза может сама по себе, брошка всего лишь придаёт ей уверенности, позволяет взглянуть на мир под другим углом, вещица же нужна для того, чтобы «Розочка не потерялась».

– Кто тебе это сказал? – выдохнула студентка.

– Она повторила слова своей бабушки, подарившей Знак, но не поняла их значение.

– Это её тамга? Ой! Мама так и сказала: «Носи не снимая, чтобы не потерялась»! Я решила она беспокоится про украшение… кто же должен меня найти? Ой…

Я успокаивающе потрепал её по щеке.

– Не переживай, может быть никто никого искать не будет, а Знак всего лишь служит напоминанием, в трудную минуту ты подумаешь о маме и не пропадёшь в бурном море жизни.

– Всего-то? – студентка разочарованно посмотрела на меня сквозь тамгу.

– А ты чего ожидала? Чудес? На втором курсе учишься, в сказки веришь и маму не слушаешься. Сказано же, носить не снимая. Нарушаешь!

Я строго погрозил пальцем.

– Так ведь… золото… а вдруг кто в металлах разбирается, голову оторвут вместе с тамгой, вещь приметная, глаз притягивает, – залепетала девушка.

– А ты спрячь! Найди мешочек, положи в него и носи себе на здоровье, коли кто спросит, скажешь…

– Да-да! – подхватила «Че Гевара». – Скажу – ладанка! У нас около дома лавка церковная всякую чушь впаривает, куплю по размеру, распотрошу, содержимое выкину, тамгу положу. Классно придумал!

– Идея не моя, подаренную родной бабушкой амулет-ладанку, «чтобы Петрушка не потерялся», носил мой приятель-бандит и спрятал в неё другой амулет, который требовалось скрыть. Я видел несколько подобных вещиц и выглядеть они могут по-разному. Это символы, знаки, которые защищают владельца или, по крайней мере придают уверенности. Оберегают. Оберёги.

– Думаешь оно работает? Студентка с сомнением посмотрела на подарок. – Как проверить-то?

– Да никак! Либо верь, либо не верь. Петька до сих пор живехонек, а профессию выбрал – пневмокониозом и первой сеткой не отделаешься, с такой «работы» вперёд ногами уходят.

– Значит работает?

– Ладанку осматривала… хм… одна очень юная особа, одобрила, Петрушка носил бабулин подарок и слыл весьма удачливым убийцей, но он и сам не промах, а упомянутая засранка, сдаётся, похлеще любого талисмана, так что действенность ладанки под вопросом.

– А второй амулет, который спрятали? Тоже бабушкин?

– Вещицу Петру передал я, сам же получил её от одной народной артистки, но то не важно, считай от бабки, которая, в свою очередь… короче, длинная история. Штуковина – нечто навроде путеводной нити, должна будет сработать в некий определённый момент, выглядит эффектно, не захочешь, а, черт побери, поверишь.

– Необычнее вот этого? Не может быть! – «Че Гевара» с недоверием посмотрела на меня и потрогала свою тамгу.

– У тебя гораздо круче! – уверил я, выравнивая тамгу по центру между задорно выступающих холмиков. – По-моему форма не важна, амулет твоего деда всего лишь камушек…

– У дедушки тоже был оберёг? Обычный камень?

– Да, детская безделица, но работала, если верить во всю эту дичь, будь здоров, войну прошел, считай с того света от смерти спасся, а дала ему сию защитную приспособу женщина, которая позже, в Берлине, и разлучила его с твоей бабушкой.

– Где же амулет теперь?

– Твой дед передал его мне.

– А…???

– А я его, кажется, потерял.

– Сашка, как ты мог?!

– Как-то так само собой получилось, сунул и позабыл куда или обронил ненароком. В тот момент ценности полученного я не осознал, а сейчас уже не переиграешь. Может и к лучшему, есть мнение, если прибрать к рукам не принадлежащее тебе, то… э… в общем добром не кончится. Полагаю, внешний вид оберёга не важен, человек должен сам не плошать и верить в действенность защиты, ну и от кого она получена, тоже значение имеет.

– Носить буду не снимая! – с жаром выдохнула девушка и сжала тамгу в кулачке так, что побелели пальцы.

– Во всякую лабуду поверила? Ну ты даёшь! Иди-ка сюда, – я ухватился за тамгу и потянул студентку на себя.

– И ты бы поверил, кабы знал, как мама получила эту вещицу! – «Че Гевара» перехватила мою руку и после непродолжительной борьбы отняла висюльку. – Ты меня опять тискаешь! Отпусти!

– Разве малахай и оберег не от э… представителей коренных народностей? – удивился я, пытаясь перехватить девушку за талию.

– Нет! Ну то есть да … Прекрати!

Она выкрутилась из захвата, сжала мою руку, защищая другой грудь, приблизила ко мне лицо и с жаром заговорила.

Раскачивающаяся на шнурке тамга шоркнула по камню.

– Слушай как мама тамгу получила! Я раз ночью проснулась, слышу, она во сне разговаривает – признак! В её комнату нос сунула, чую! – верный знак – срыв будет, сразу сна ни в одном глазу…

– Чую? Что это значит?

– Пока мелкая была мама со мной возилась, теперь я с ней и её как облупленную знаю. Она выглядит молодо, кто не в курсе, нас за сестёр принимают. Мамулечька очень красивая, косметикой не пользуется и духами тоже. У нее свой запах имеется, особый, аромат с горчинкой едва уловимый в воздухе витает. На самом деле нет ничего, никто не ощущает, я спрашивала, а для меня верный сигнал, как усилилось, жди, скоро! Лерке звоню, соседке или сама в институт не хожу, сижу, караулю.

Девушка замялась и посмотрела на меня.

– Угу, – подбодрил я.

«Че Гевара» продолжила. – Носом потянула, в комнате дух полынный густой и мама по кровати мечется, во сне бормочет, разговаривает. Так бывает если вот-вот «накроет» я к ней подсела, подушку поправила и тут она заорет в голос, я аж попрыгнула! Она за голову схватилась, хрипит, волосы рвёт, воет, я её за руки держу, в стену стучат.

– Соседи?

– Дед-инвалид, старший по дому, общественник сраный. Костылём долбит, милицию, грозится вызвать. Дурдом. И тут мама охнула, обмякла и зарыдала в голос.

– Это всё во сне?

– Да! Она так и не проснулась. Я её до утра на руках баюкала, по голове гладила, успокаивала, в больницу везти хотела, да передумала, всё равно не помогут. Тогда-то про тамгу и услышала, разговаривала она с кем-то.

– То есть у неё был посетитель?

– Нет! Ну то есть да, посетитель был, это точно! Посетительница. Я никого не видела, но … вот как Баба Яга меня навещала, нет никого, а…

Я кивнул.

– У мамы жар, простыни мокрые, хоть выжимай, бредила, слов не разобрать, я по интонациям догадалась, это не старуха была. Девушка или даже ребенок и она что-то забрала у мамы, а взамен была обещана тамга и малахай! Они заключили Договор!

Что сказать или сделать я не знал. Опять кивнул. Девушка продолжила.

– Уснула. Под утро глаза открываю, мама рядом в кровати лежит, не спит, бледная. Лоб ей пощупала – жар спал, считай кризис миновал. Покормила её, в институт собралась. В тот же вечер девочки в гости пожаловали.

– Таня с Ксюшей?

– Да! Через день с института позвонили, пожалуйте за подарками, от коренных народностей, экспедиция прилагается. Мама во сне невнятно говорила, я думала ослышалась, слово-то редкое! Тамгу носить буду не снимая, всем оберегам оберег!

– Не боишься? – спросил я. – Мало ли…

– Не знаю, – вздохнула девушка. – Та, с кем мама договорилась, сделала ей очень больно и угрожала, если ослушается и не выполнит как велено, я слов не разобрала. Тамга мне предназначена, это я разобрала точно.

– Договор под принуждением. Твоя мама могла сделать просто и не делать ничего, хотя бы в материальной части: малахай на барахолку, золото в ломбард.

– Саша, не кощунствуй! Там не всё так просто. Мама несколько дней после той ночи в себя приходила и до сих пор слабая, но зато запах исчез! Совсем! Кризисов больше не будет, я чую! Ей помогли! А лечение по народным традициям так, для отвода глаз, она в глушь по другой причине едет, может быть так оговорено и нарушить сделку она боится, угрозы и меня касаются.

– Даже так?

– Ага!

Девушка задумалась.

– Вот скажи, кто может сожрать живьем?

– Ты серьезно? – я засмеялся. – Стая пираний. Недавно видосик смотрел, вода красная и девки голые визжат, прикольно.

– Нет! Большое что-то, чудовищное.

– Чудовищное чудовище упоминается в Библии. Проглотило Иону и тот прожил во чреве кита три дня, был извергнут живёхоньким, чем и прославился. Пойдёт? Прославишься.

– Смейся-смейся. Когда я про поездку, Санкт-Петербург и Мурманск заговорила, мама даже не удивилась, будто заранее знала, альбомы собрала… и намёками иносказательно несколько раз просила на море быть осторожнее, чтобы там всякое эдакое, … ничего не разобрать, но она точно знает – опасность реальна.

– В Ленинграде Финский залив, он мелкий, а в Мурманске зимой без ледокола поди никуда не сунешься. Ерунда это всё, – подытожил я. – И знаешь … хорош языком молоть.

…

– Не тяни за цепочку, порвешь!

– Лезь-ка сюда.

– На подоконник что-ли?

– Да. Ты, прогульщица, была всего лишь на трёх практиках и мой предмет не знаешь! Еще раз сдашь зачёт.

– Не зачёт, а всего лишь допуск и вы мне его уже поставили!

– Прекрати спорить с преподавателем!

– Опять будете ебать, Александр Васильевич? У вас необычный способ повышать успеваемость. «Старая» уверяла в Англии до сих пор разрешается пороть студентов и именно там-то вы …

– Не раком, в классическую! А старосте передай…

– Знаю-знаю! Тут жёстко и на спине мне неудобно!

– Когда неудобно было мне, тебя это не парило!

– Я упираюсь головой!

– Сползи ниже!

Коленка с противным скрипом заскользила по чисто вымытому стеклу. Я прихватил девку под задницу, поддернул её ноги на плечи.

– Что ты делаешь? Меня увидят из окна!

– Пофиг!

Тамга, сверкающая золотом отраженных оконным стеклом последних лучей заходящего солнца, шевельнулась в ложбинке между нахально торчащих холмиков и после серии толчков съехала в выемку между ключицами.

– Ай… ох… у… а-а-а, ай-й, – отозвалась студентка. – Полегче! Вся спина будет в ссадинах, что я скажу Лысому?!

– Проконсультируйся у старосты.

Ручка на двери аудитории дернулась, раз, другой. В дверь настойчиво постучали.

– Занято! – хором выкрикнули мы и занялись своими делами.

Точка.

---

Все хорошее когда-нибудь кончается.

Я потянулся, расправляя затекшие мышцы, спину прострелило болью, косточки позвонков неприятно заныли, сел на подоконник, свесив ноги, поправил наброшенную на плечи измятую рубашку.

«Че Гевара» бродила по комнатушке, прибрала в пакет перчатки, за лямку потянула из-под стола комбинезон, из нагрудного кармана которого выпала бумажка.

«Держи», она сунула мне в руки талон на отработку.

Рыхлая серая бумага, покрытая свежими, жирно блестящими каплями набухла и окончание написанной чернильной ручкой фамилии расплылось мутным бледно-синим пятном.

– Документ испорчен безнадежно, как же теперь предъявить его Ларисе Ивановне? – спросил я.

– Ты бы Лариске по дружбе, перед тем как консольно заделаешь, помог советами, она хорошая, но с группой не справляется, на отработках толпа народа и кабинет блестит словно котовьи яйца.

Она кивнула на испачканный талон. – Мне же зачтётся отработка?

– Улажу, – коротко ответил я, поглядывая на одевающуюся студентку.

Та натянула прямо на голое тело свитер, сверкнув напоследок белыми холмиками грудей с болтающейся промеж них тамгой, прислонившись обнаженным бедром к компьютерному столу натягивала колготки, качаясь на одной ноге как цапля. Под левым коленом на бледной коже отсвечивали четыре ярких отпечатка моих пальцев.

– Ну?! – девушка прекратила одеваться, уперла руки в бока и с вызовом посмотрела на меня.

– ?

– Я сейчас уйду! Неужели ты ничего не сделаешь?

– Э… кхм… Ммм… Что я по-твоему должен сделать?

– Я… я…! – «Че Гевара» сердито засопела. – Я тебе уже всё рассказала, а ты молчишь!

– Я рассказал про деда, мы потренировались снимать эволюционную защиту, ты обзавелась оберёгом, получила представление про руттеры и еще э… хм… узнала всякое. Вот!

Студентка угрожающе стиснула кулачки и сделала шаг в мою сторону, зацепилась мыском колготок за щепку половицы, запнулась, дернулась, с громким треском длиннющая «стрелка» побежала вверх по голени, чулок соскочил с ножки.

– Про Ангелину Матвеевну соврал! Ты её знаешь.

– Э… м…

– На механическом деканате висит плакат «Лучшие студенты факультета», там есть твоя фамилия, а у завхоза дверь через одну дальше по коридору и ты не мог не пересекаться с ней по хозяйственно-бытовым вопросам, раз был старостой!

– Так! Откуда …? Ага!

– Да! Тебя староста заложила! Она анекдот сочинила о том, как размножаются старосты! Вот!

– И всем его рассказывает?!

– И показывает!

– Показывает?!?

– Да! Пантомима в лицах. Театр одного актера. Ей бы в цирке выступать, очень артистичная. Слушай, а зачем в углу стойла нужен горох?

– Без понятия. Хороший анекдот хотя бы? – ошарашенно спросил я.

– Целиком не слышала, ржач такой, слов не разберешь, увиденного хватило. «Чпок! Чпок!», палец в рот сует, слюни во все стороны, глаза пучит. Умора.

– О, господи, и давно она гастролирует?

– С конца той недели. На премьеру я не попала, сегодня в женском туалете при «поточках» аншлаг был, на бис выходила. Да ты не ссы, там без имён и все свои чувихи, не сдадут, к тому же у неё есть парень и лишнее палево тоже не вариант. Я с утра «старую» послушала, посмотрела, стою такая с талоном, Ларису Ивановну жду, вас увидела, толку вымытое перемывать, а у тебя грязно, заодно и дала, для галки.

В кабинет робко постучали. Ручка на двери дёрнулась.

Студентка хихикнула.

– Она – официальное лицо группы, – с укоризной сказал я, – Вот же сучка, за такое и из института вылететь недолго.

– Выгонять из ВУЗа активистку, почти отличницу и потенциальную участницу олимпиад точно не будут, к тому же она собралась в аспирантуру, желает заняться научной деятельностью, декан одобрил.

В дверь снова постучали, уже настойчивее. Студентка снова ехидно хихикнула: – У тебя назначены консультации? Кажется, кто-то желает услышать анекдот из первоисточника.

Я сокрушенно махнул рукой.

– Ну?! – прервала ход моих мыслей девушка и в нетерпении притопнула ножкой. – Ты знаешь больше, чем говоришь! Что там с Ангелиной Матвеевной?

– Надо же какие любопытные студенты пошли! – осадил я. –У меня есть кое-какие соображения, но если я расскажу тебе все, что знаю и думаю, нам понадобится по шапке из барсука.

– Опять попался!

– Э… ты про что?

– Про малахай из барсука. Я сама себе за портниху, иголку держать умею, себе доху заячью укорачивала и тулуп мамин перешивала, в мехах разбираюсь. Про енота и росомаху была ловушка, он из барсука и «малахай» ты первый сказал! Ты название знал!

Девушка фыркнула, сердито нахмурилась, сделала шаг в мою сторону, наступив на волочащуюся следом колготку, запнулась, зацепила ведро, отчего злосчастная майка с тихим бульканьем исчезла в мутной воде.

– Чего я не сделала? Должно произойти нечто важное! Я чувствую! Как с Ксюшей: «Получишь то, что потерялось»!

– Вот уж…, – неуверенно начал я.

Она раздула ноздри и яростно пнула ведро, оттуда выплеснулась вода.

– Ну!

Я вздохнул.

– Про руки и глаза… тут все сложно, очень длинно и безумно, подробностей не будет, касательно девушки…

– Откуда она знает про самолёт? – перебила меня «Че Гевара». – «…лети навстречу приключениям, ждет самолёт»?! Ей Роза сказала? Или она Розой манипулирует и заставила её поехать в Мурманск? Кто она вообще такая?

– Она – внучка и…

– Которая, «фиги крутит, закачаешься»? – снова перебила меня девчонка и выразительно пошевелила пальцами. – Ну?

– Нет, то младшая. Старшая другая, очень порядочная и, хм… скажем там, работала с твоим дедушкой, вроде как они… э… коллеги.

– Кто из вас режиссёр? – выпалила студентка. – Ты или она? «Зачитан некролог. Уходит режиссер». А? Блин, я чувствую себя марионеткой! Куклой на ниточках, буратиной деревянной. Я докопаюсь до правды, сама руки и уши тоже оборву тебе, ей и её сестре! Да я…

– Не получится, она умерла.

– Ааа… а…, – студентка захлебнулась словами. – На самом деле?

– Взаправду. Я некролог видел. Каким боком тут режиссёр?

– Так ты сам не в курсе? – студентка непонимающе смотрела на меня, хлопала глазами, шмыгнула носом. – Ты тоже всего лишь простой актёр!?

Казалось она вот-вот заплачет. В воздухе разливался знакомый горьковатый аромат.

– Вика, иди сюда, нам надо поговорить, – я похлопал по подоконнику подле себя.

Девушка послушно подошла, встала рядом и растерянно улыбнулась: – Ты знал моё имя.

Я кивнул.

– Сашка, что мне делать? Я переживаю за себя, за девчонок, за маму.

– Ты запуталась, не знаешь, что предпринять и кому довериться. Бабка и при ней две внучки-сестрички, ты одного поля ягодка и на них похожа. Вы – родня, а родная кровь – не водица, ворон ворону глаз не выклюет, слыхала поговорочки?

– Даже если они с дедушкой… ну… того…, он уже умер, а кто я им, пятая спица в колеснице, седьмая вода на киселе? Зачем нужна бедная родственница-приживалка.

– Всё устроено сложнее, чужие по крови люди могут быть ближе, чем сёстры, Вика, например, для Зайкиной мамы по сути дочка.

– Я Вика!

– Так и сказал.

– Ты сказал так, будто речь не обо мне. Опять темнишь?

Я улыбнулся: – Чуть-чуть.

– Саша, зачем всё так сложно?

– ?

– Если бы девчонки в больнице не сцепились, Ксюша не сидела бы подле своей мамы, тогда не было бы картинки, на которой Таня узнала меня. Моя мама могла промолчать, а мы с тобой встретились совершенно случайно – из-за фишки, староста дала преподу и проболталась, всему этому предшествовала длинная цепь событий, о которой я решилась рассказать, рискуя выставить себя полной дурой, ты же мог сделать вид, что не в курсе и тогда…

– Мы бы просто потрахались, – закончил я. – Наверное, так работает эволюционная защита. Если знание тебе не предназначено или ты не готова его понять и принять, то не поймешь ничего, полученная информация может сыграть роль немедленно или через много лет, возможно все сработает само собой, сделанное или не сделанное подействует, а ты даже не осознаешь, когда и как.

– Она всё знала заранее! Спланировала и вышло как по писаному! Я играю свою роль, у меня есть иллюзия выбора, но если я не сделаю как велено, то не будет ничего! Скажи, разве можно умереть и вернуться, ведь так не бывает?

Я успокаивающе погладил её по голове.

– Все мы актёры в чьих-то постановках и зачастую должны действовать согласно предписаниям, иначе студенты стояли бы на ушах, преподы посходили с ума, а в мире наступил бы бардак.

– А сам-то, – заулыбалась девушка. – Нарушаешь кодекс.

– Иногда. Чуть-чуть.

Мы замолчали.

– У тебя есть выбор, – наконец сказал я, – оставить всё как есть, либо вываливай, что там у тебя.

– Сашка, ну какой же это выбор? Удержаться ж невозможно, ужас как любопытно и… я боюсь. Немного.

– Смелее!

Я ободряюще похлопал ее чуть пониже спины. Под ладонью приятно спружинила ямочка на едва прикрытой свитером булочке, половинка напряглась и студентка решительной походкой промаршировала на центр комнатки, встала рядом с ведром, наступив ногой в лужицу грязной воды.

В дверь аудитории постучали.

– Занято! – звонко выкрикнула Вика, отставила в сторону вторую ножку, обмотанную съехавшими разорванными колготками, уперла руки в бока, набрала полную грудь воздуха и открыла рот:

---

---

---

– Занавес! – студентка театрально поклонилась и вернулась к окну, волоча за собой колготки.

Что сказать или сделать я не знал. В голове звенело, шум в ушах напоминал шорох пера по бумаге.

– Могу повторить, запишешь.

– Запомню, – уверил я. – У меня хорошая память.

В голове кто-то одобрительно хмыкнул.

– Почему ты решила прочитать стихи мне? – наконец открыл рот я.

– Сашка, таких совпадений не бывает: «Лети навстречу приключениям, ждёт самолёт…!». Девочки в Питер летят, я очень хочу с ними, самолёт!

– Самолёты от нас летают каждый день.

– А бабка? Две внучки-сестрички? Дедушка? Ты слушал внимательно и знал о чём речь, я по глазам поняла! «А он всего лишь ставит допуск»! Твой предмет с допуском и девчонки его получили! Ты их…

«Че Гевара» в возбуждении захлебнулась словами, покраснела и сердито засопела.

…

– Ты тоже получила «допуск», – после паузы сказал.

Девушка заулыбалась.

– «Бумажки маме передашь, получишь то, что потерялось». Ксюша указание выполнила и тут же про записи вспомнила, к двери ломанулась, Таня внимание обратила, давай мне про больницу заливать, про отца моего упомянула, а так и вышло, мама о папе заговорила!

– Погоди, кто стихи читал? Таня?

– Стихи написаны на клочках из той же библиотечной брошюрки. Я как поняла по порядку сложила.

– На клочках? То есть было много бумажек. Ты мне соврала!

– Не соврала, а всего сразу не сказала! Переживешь! Ты тоже себе на уме. Это же она написала, которая из больницы?

– «Сестра и я, два сапога… обломаю ей рога..», – писала старшая. Невероятно, зачем она угрожала твоей маме?

– Мама молчала под страхом Договора, оберегая меня от опасности, а приказ ослушаться не посмела, побоялась, угроза и меня касается. Про глаза и руки точно не шутка, да?

– Э… м… ну тут как сказать…

– Ой, сейчас соврёшь! Лучше молчи. Ну?

– Молчу.

– Значит всё-таки Роза, когда…

– Ни тебя ни маму никто бы пальцем не тронул. Блеф.

– Но мы-то этого не знали.

Некоторое время мы безмолвствовали. В голове крутились обрывки стихов, студентка кусала губу, тоже о чём-то думала, наконец заговорила.

– Мама из спальни вышла белая, как мел, бумажки мне отдала, про отца рассказала. Она хотела их уничтожить…

– Кстати да, явно не хватает начала, может еще чего. Подозрительно.

– Это всё. Или та, из больницы, не досочиняла, часть записей могли потерять девочки, Ксюшина мама, моя наверняка что-то утаила. Она не всё сказала, это точно, поведала об отце, но скупо, куплет про самолет отдала последним, она растерялась, не знала, что предпринять и побоялась делать выбор за меня. Так мне ехать или нет?

– Тебе дали добро в стихотворной форме, ждёт самолёт, ты помыла раму – с меня допуск.

– Я помыла раму? – глаза девушки округлились.

– Э…?

– Мыла раму! Ха-ха-ха… – Вика захохотала безумно, раскинула руки и закружилась по комнате. – А ведь всё-всё-всё правда, слово в слово как в стихах! Лечу навстречу приключениям, ждёт самолёт. Мыла раму! Ха-ха-ха.

---

Девушка мельтешила по комнате, на ходу заканчивая одеваться, подошла к шкафу, достала из пакета косметичку, раскрыла, установила маленькое круглое зеркальце на среднюю полку, занялась макияжем. Я рассматривал измятый документ из дешевой серой бумаги с расплывшимся под высохшей каплей окончанием её фамилии, бросал взгляды на ладно упакованную в джинсу фигурку, думал о своём.

– Глаза сломаешь, – «Че Гевара» подмигнула мне через зеркальце, убрала его в косметичку и низко склонившись, уцепилась за стойку шкафа, точь-в-точь как Роза, затеялась поправлять язычки кроссовок. В полировке дверец нижней секции отражались обтянутые джинсами коленки, округлая, высоко вздернутая задница замаячила перед глазами легкомысленными кармашками с отстроченными вензельками и вышитым поверх них лейблом.

– Вот так это и работает!

– Ты опять пытаешься повлиять на преподавателя?

– Пошляк! Я про эволюционную защиту! Она действует как язык сценариев.

– Не понял.

– Это программа. Рот открыл – получите потерянные записи, высказана угроза – держите рассказ про папеньку, тебе вон сколько всего наговорили, ты молчишь, но что-то же всё это да значит, шкаф с кодом. Замок кодовый, да?

Я засмеялся: – Вика, со шкафом всё сильно проще.

– А записи? «Мои книжки почитаешь», «остался дедушкин трактат». Их не существует как и Руттеров?

– Всё имеется в натуре! Мне подарили книги по физике. Обычное серийное издание, открывал мельком, такое сходу не просечёшь, изучать надо, позже.

– А трактат?

– Это монография, не секретная, мой экземпляр, как уверял твой дед, отличается от опубликованного, но тоже разбираться и разбираться. Велел доработать, может быть займусь ближе к диссертации.

– А переход? Что это такое? Она умерла, но написано прямо «привет-привет»! Ты хотел от неё избавиться? Она вернётся и будет мстить или вы союзники и кто вы вообще такие? Кто такой Паули и что за принцип?

– Вика, ты умная девочка, но я-то не компьютер и не обязан реагировать на любые нажатия клавиатуры согласно запрограммированному сценарию. Паули – учёный. Давно умер, занимался квантовой физикой, в энциклопедии посмотришь и давай закроем тему, может быть нельзя рассказывать всё как есть, даже если способен, за это могут наказать.

– Тебя? Кто!? Ведьма отступилась или ей Алиска скомандовала? Алиса – это младшая внучка? Так-так-так… «Рожденный морем жуткий зверь…», что еще за фигня такая? Это аллегория или чудовище реально и на самом деле может сожрать живьем? Аааа! Так ты всё-таки был в Англии, там же кругом вода и охота существует на самом деле?! Морская? «Старая» все напутала! Это осьминог? Касатка? Акула? Акулы не поддаются дрессировке, как же ими можно управлять? А что если…

– Вика! – нахмурил брови я. – Русским языком сказано «В дороге дальней с тайны упадет вуаль…», а ты хочешь получить ответы на все вопросы сидя на жопе.

Девушка обиженно топнула ножкой: – Тогда я тоже промолчу про раму!

– Какую раму?

– Которую я вымыла! Этот код уже частично выполнен, а позволять ли ему отрабатывать всё заложенное я решу позже. Сама. Вот! Чао!

Она решительно подхватила сумку со спецодеждой и направилась к двери.

– Васильевская! Куда это вы направились? – официальным тоном окликнул я. – Мы не закончили!

– Так ты знал мою фамилию? Есть еще что-то? Ну? Иии…ииии..и-иии???

Студентка уронила сумку, сжала кулачки и застучала ими друг о друга, повизгивая от нетерпения.

– Иии….? Нуу же... Аааа?

Красивая? Не то слово. Особенная. В ней есть свет, эманация исходит. Я подобные штуки нутром чую, безошибочно. Зажмурилась, ждет чуда и я за волшебника. Чудес не бывает, иначе они заполонили бы весь мир, но иногда случаются. Вправе ли я менять её жизнь? Решать ей, но это иллюзия, назад пути не будет и отказаться она не сможет, устоять никаких сил не хватит. Ольга… Как она догадалась? Подстроила? Спихнула выбор, вот же сучка. Какой же это выбор? Вправе ли я решать за другого? Черт-черт-черт. Нет у меня выбора, иллюзия. Промолчу и будут корить себя всю жизнь. Будь, что будет.

– … ждет самолёт, а он ... всего лишь ставит допуск и по адресу пошлёт, – продекламировал я заключительный фрагмент стиха. – Допуск ты получила, только что, остается одно – послать тебя по адресу.

Студентка часто-часто моргала и с недоумением смотрела на меня: – Сашенька…, не надо! Этого просто не может быть! Это пошло, глупо и бессмысленно! Должно быть еще что-то, я чую!

– И по адресу пошлёт! – безжалостным тоном уверил я и кивнул.

Девчонка шмыгнула носом, подбородок дрогнул.

– Вика, на бумажке адрес.

…..

– ?

– На иллюстрации, которая у твоей мамы, не фамилия. Это адрес. Ты должна съездить в Ленинград и не забудь погостить у бабушки.

– Аааа! У бабушки?!? – заорала девчонка. – У моей? Да… да как же… ты…?

– Твой отец не был сиротой, а маму обманула та женщина, «групповод» из больницы. Бабушка не умерла, она так и живет на Васильевском острове.

– Питер!? – взвизгнула студентка. – Ой, мамочки! Ведь это знак, да?! Васильевск… и дальше оторвано! Улица! Дом! Есть номер! Тридцать пять!

– О…! У тебя есть номер! Тридцать пять, – я невольно засмеялся.

– Квартиры нет. Пофиг! Мы с девчонками все подъезды обойдем. Ыыы! Бабушка даже не знает, что я существую, вдруг не поверит? Ааа?

– Ну ты даешь! В зеркало посмотри.

– А‼! Точно! … Блин... Лерка, Роза… втроем припремся. Вдруг у нее однушка? А если это высотка, подъездов на десять и квартир без счета, а где не откроют… ыыы… Чё делать?

– Всё образуется. К адресу номер квартиры не полагается, это особняк, места на всех хватит. В дорогу испеки пирожки, они изумительны. Есть сведения из первоисточника – начинка должна быть яблочной, рецепт надёжный, но, мне кажется он не важен, нет секретного ингредиента, имеет значение кто готовит да как преподносит.

– Ты же меня не разыгрываешь? – студентка подозрительно посмотрела на меня.

Я отрицательно покачал головой.

Вика подошла и погладила меня по плечу: – А вдруг это ловушка? Попадусь и не пойму когда и как или пострадаю, на всю жизнь последствия, как у мамы? Это она «бомжиху» убила, ты слушал и даже не улыбнулся, знал, что так бывает и понял за что, про Бабу Ягу ты не все сказал, я по глазам догадалась.

– Старуха может быть опасной, думаю она уже умерла, но осталась младшая внучка, которая… – я выразительно пошевелил пальцами. – Полагаю, опасности нет, но на всякий случай будьте настороже и смотрите в оба!

Я прижал девушку к себе и погладил по вышитому узору на кармане затянутой в джинсу булочки.

– Господи, хоть бы все оказалось правдой, – «Че Гевара» скрестила пальцы на руках и потерлась об меня щекой, – с тобой так легко и просто, как в сказке. Секс был классный, о многом ты умолчал, но я не в обиде, у меня теперь есть Лерочка, Роза с брошкой, тамга-оберёг и в Питере бабушка. Девчатам передать напутствия имеются?

– Девчатам? Запоминай! Пусть не шарятся, где не велено, чужие записи трогать нехорошо, нечего в живых людей «козой» тыкать и пытаться сделать то, в чем не разбираешься и да двоеперстиями пусть не размахивает и крестиком тоже.

– Двоеперстие? Это, кажется… точно, это из старообрядчества. Роза не крещёная! Ей надо сходить в церковь? При чем тут крестик? Крест? Сатанинский, да?

– Обыкновенный! Он даже не католический, дешманская китайская штамповка.

– Ой, мамочки! Поняла-поняла! – захлопала в ладошки девушка. – Говори-говори! Ты ставишь эволюционную защиту!

Я потеребил ее за ушко, чмокнул в носик.

– Называй как хочешь. Вика, ты знаешь про интеграл по замкнутому контуру?

– Знаю! Выгодского М.Я. от корки до корки вызубрила, по математике – отличница. «Если дан криволинейный интеграл, а кривая, по которой происходит интегрирование – замкнутая, то такой интеграл называется интегралом по замкнутому контуру и обозначается следующим образом…».

– Очень хорошо, – прервал я. – Так вот, если интеграл двойной и поверх загогулин проставлен кружок, запомни – это мощный кабалистический символ.

– Я теперь во что угодно поверю! Когда сработает? Где его рисовать?

– По месту разберёшься.

– Хорошо. Еще указания будут?

– Учитесь, студентки! И запомните, в институт ходят получать знания, а не валять дурочку и лучше работай головой, а не причинным местом! Допуск вы все получили, живите по уму и как подскажет сердце, выручайте друг дружку, слушайте себя и людей, в общем, смотрите в оба, держите язык за зубами и ушки на макушке.

Вика встрепенулась: – Погоди, а как же с занятиями?

– Не волнуйся, я все улажу. Мы с Ларисой Ивановной закроем твою отработку, про академический отпуск я поговорю с вашим деканом.

– Меня могут исключить из института. Аристарх Аристархович очень принципиальный!

– Все будет пучком! Мы с Аристархом вместе бухали, бутылку водки «уговорили» и он сам сказал «заходи если что», я его за язык не тянул, воспользуюсь приглашением.

Ноги «Че Гевары» подломились и она рухнула на пол, звучно грохнув в грязный пол коленками. Я схватил её за плечи и попытался поднять.

– Пусти! – запротестовала девчонка. – Я… я… ты такое… ух! Питер! Приключения! Ты такое для меня сделал!

Она захлебнулась от возбуждения: – А что я тебе дала? То есть да, дала, ну эээ, а… короче, я чувствую, что осталась в долгу и хочу дорассчитаться натурой, но причинное место у меня уже болит, а в жопу – даже не мечтай, так что работать буду головой и языком покуда он еще на месте!

Она вцепилась в мой зад пальчиками с острым маникюром и, широко открыв рот, заглотила палку, поперхнулась, выплюнула, всосала снова и энергично закивала.

---

В мозгу сумбурно крутился вихрь мыслей, разметая по закоулкам памяти и укладывая на свои места обрывки полученной информации. Я перебирал кудряшки на лохматой головешке смачно причмокивающей студентки. Перед взором как в тумане проплывали лица: Ведьма, Алиса, Ольга, старый профессор, Роза, языкастая староста, девчата-зайчата – Маша, две Вики…

Внизу живота потянуло сладкой истомой, я вернулся к реальности. Ххе! Как раньше не заметил? И эта лопоухая. Коснулся маленькой золотой серёжки, благодарно потрепал мочки оттопыренных ушек и сделал навстречу несколько энергичных толчков.

– Зайка!

Девка поперхнулась, открыла пасть и оттуда, задев её по носу, вылетела палка.

– Не называй меня так! И я тебе не школьница, даже не первокурсница, кое-что умею сама! Руку с затылка убрал! Не надо меня тянуть за уши, этого я не люблю, а не то оторву обе по плечи или отгрызу твой э … кхм ... по самые … гм … даже шрама продемонстрировать не на чем будет! И только попробуй забыть отдать Лариске талон или прокинуть меня с деканом! Ууу‼!

Она помахала кулачком и грозно посмотрела на меня. На лбу чуть выше подведенных бровей влажно блестела густая белесо-мутная капля.

---

В одиночестве я стоял у окна, созерцал закат, размышлял, картина мира виделась как бы со стороны, в ушах шумело.

Нет, я не жалуюсь, но с этим надо что-то делать. Кабинет отдраен, по допускам порядок – всем проставил, но я как-то неправильно работаю со студентами. Задумался, как жить дальше.

---

Собирался домой, подхватил висящие на спинке стула брюки, стал одевать, из кармана выпал листочек.

Поднял, всмотрелся, из книжки детской вырван, у меня в детстве была, навроде букваря, бумага рыхлая, рисунки знакомые, женщина протирает тряпкой окно и между букв крупного шрифта рукописные строчки, почерк неровный:

---

---

---

Вот и верь женщинам! И эта обманула, бумажку с собой принесла заранее и не всё рассказала, сучка.

Больше её я никогда не видел.

---

Одно хорошо, сон наладился. Ольга, старая ведьма и Алиска пропали – как бабка отшептала. Вздохнул с облегчением, измучили сны тяжелые, особенно Ольга. Жалко девку, пусть покоится с миром.

Точка.