Предыдущая глава
Че Гевара
Как нерадивый студент проспал и опоздал в институт, никогда такого не было и вот опять. Вспоминался вчерашний день и странная студентка Роза Фирундрайсих, в полудреме сел не на тот троллейбус, дал круг, в институт заходил через Металлургический корпус, ощущал себя сомнамбулой.
В фойе придержал дверь для девушки, буркнул: «Проходите», та произнесла: «Good day».
– Hi, – автоматически ответил я и окончательно проснулся.
– My name is was the, – начала незнакомка с жутким лающим акцентом, споткнулась, поправилась, – Is my name there is …, – растерянно посмотрела на меня.
– Ты кто? – спросил я.
– Аспирантка с кафедры математического моделирования.
– И? – развёл руками я.
– When I'm with you it's paradise, You kiss me once I kiss you twice, – мелодично пропела та.
– Kiss? Вот так сходу? – отшутился я.
– Ты покруче предложение сделал.
– Э… Хм…Мда…
– Значит ты и есть «англоговорящий специалист», которым пугал мой шеф, заставляя переводить доклад? В школе я учила немецкий и то слабо, но для кандидатского минимума требуется английский. Я зубрила, честно-честно! Как тебе?
– По-моему с грамматикой не очень, – ответил я. – И с произношением тоже. Как же ты сдала минимум?
– Пока никак. Письменную часть мне делала сестра, с преподавательницей окольным путём договорился мой руководитель, но полностью соскользнуть не удалось, доклад идет обязательной программой, я жутко волнуюсь и не могу запомнить текст. Поднатаскаешь меня в языке?
– Очень мало времени, не успеем.
– Ты отказываешься помочь?
Англонеговорящий специалист коснулась моей руки, не просто так, со смыслом, я подобные штуки нутром чую.
– Неужели ты меня не помнишь? Мне показалось я тебе понравилась.
Я стал извиняться, запутался, сослался на запотевшие очки.
Девушка открыла сумочку, достала из нее большущие «очки-стрекозы», стянула с головы шапочку и тряхнула пушистым каре.
– Я могу выступить первым и прочесть свой доклад по бумажке, ты сделаешь точно так же, а так как нас будут оценивать друг по другу, то мы оба не ударим лицом в грязь, – нашелся я. – Но лучше порепетировать.
– Можем встретиться завтра вечером.
– Ты, часом, не авантюристка? – насторожился я.
– Немного. На симпозиуме я беседовала с «вашим» профессором, он говорил о тебе и всячески рекомендовал. Почему его назвали «Врунгелем»?
– Не знаю.
– Утверждал, у тебя нет проблем с успеваемостью, посещаемостью и дисциплиной, еще рассказывал разные удивительные вещи, очень галантный.
– Он был необычным человеком.
– Ты закрыл ведомости с допусками?
– Я их уже сдал в деканат и на посещаемость не жалуюсь, толпа народа, достали так, что дверь запирать приходится.
– А у меня завал, большие проблемы с успеваемостью и зачеты идут через отработку. Как ты управляешься со студентами?
– Есть методы, – скромно ответил я.
– Покажешь? Так что, до завтра? Часа в четыре, ближе к вечеру. Днем у меня по кругу надраивают аудиторию.
Прежде чем я ответил, она мило улыбнулась, многообещающе пошевелила пальчиками и свернула к лестнице, ведущей вглубь корпуса.
К себе шел по длинной галерее через блок поточных аудиторий, задержался в буфете, на всякий случай заскочил в деканат, поболтал с кем-то по дороге.
Подхожу к кабинету – стоит, в руке «бегунок», под мышкой свёрток, в вырезе курточки виден верх майки с патлатым мужиком в берете цвета хаки, лыбится вызывающе. Сил никаких нет, отпер дверь, обреченно махнул рукой, зашла.
Молча стал раздеваться, девка тоже. Расстегнула и сняла курточку, ухватилась за джинсы, оглянулась, цапнула свёрток: – Александр Васильевич, выйдите, мне надо переодеться.
Мысленно поставил плюсик – люблю неожиданные ходы. Бродил по кабинету, рассматривал висящие на стене плакаты, студентка шуршала одеждой, в мыслях строил предположения одно фантастичнее другого, любопытно, устоять невозможно, запер входную дверь на ключ. В кандейке полилась вода.
Захожу – стоит у раковины, на руках резиновые хозяйственные перчатки, одета в самодельный рабочий комбинезон из старого брезента с пятнами краски, бретельки на плечах поддерживают фартук, прикрывающий майку с портретом волосатого мужика. Из нашитого на груди кармана выглядывает краешек отпечатанного на сером типографском бланке бегунка.
Я уже ничему не удивляюсь. Сел за стол, включил компьютер. Девчонка закончила набирать воду в ведро, привстала на цыпочки, вытягивая его из раковины, показала хлопчатобумажные носочки в сеточку и красный горошек под обрезом широких брезентовых штанин, осмотрела чистый от пыли шкаф, стол, кресло, прошла к окну, сказала «ага», грохнула ведром об подоконник, уцепилась за фрамугу, полезла на батарею.
Сзади у комбинезона тоже есть фартук и на спине майки также имеется портрет, но другой! Любопытно. Студентка, зачётно отклячив жопку, закорячилась на высокий подоконник «сталинской» постройки здания и склонилась над ведром, замачивая тряпку. Обтянутый брезентухой зад контрастно выделялся на светлом фоне. С сожалением вздохнул, поняв, что комбинезон плотный и не просвечивает, обернулась, наверняка заметила, улыбается. Я веду себя неприлично.
Занялся делами.
Сосредоточиться на работе никак не получалось, плюнул на этикет, откинувшись в кресле пристально наблюдал за ходом генеральной уборки.
Девка заметила, весёлым чижиком заскакала в клетке освещенного прямоугольника окна, подпрыгивала, кидала тряпку в попытках сбить паутину по углам, пыталась открыть фрамугу, вела себя шумно, дважды меняла в ведре воду, косила глаз в экран монитора, проходя мимо обдавала ароматами давно высохшей масляной краски, хозяйственного мыла и нашатыря.
Очень старается, мысленно поставил большой плюсик.
– Александр Васильевич, я почти закончила, – наконец открыла рот студентка. – И я уронила тряпку, – прибавила она и уронила тряпку, та с влажным звуком шлепнулась на грязный пол. Темные капли брызнули по сторонам.
Я молча кивнул.
– Ну! – понукающе притопнула ножка в брезентовой штанине.
Кивнул еще раз, пошел подавать тряпку.
– Осталось протереть самый верх рамы, тут высоко, придержите меня.
Девчонка встала на цыпочки. Из-под грубо обметанного обреза задравшихся штанин показалась полоска кожи.
– Ну!
Я надавил пальцем на красную горошинку, щелкнул резиночкой, подтянул сетчатый носочек, ладони сами собой скользнули под свободные штанины спецухи.
– Для галки? – спросил я.
– Для палки.
Студентка развернулась, тряхнула руками и где-то за моей спиной на пол полетели тряпка и две перчатки.
– Снимите меня.
Девичья талия ладно легла в ладони и «Че Гевара» спрыгнула с подоконника.
– Пунктик от старосты? – я притянул её к себе.
– Ага.
Твердый лобок шоркнул по ноге, через тонкую ткань брюк ощущались пуговицы гульфика её комбинезона.
Я опустил руки ниже, провел по бороздке промеж половинок и осуждающе покачал головой: – Она должна соответствовать высокому званию студента, задавать тон в группе и являть из себя образец поведения, а вместо этого… Что рассказывает-то?
Студентка прижалась плотнее и энергично потерлась об меня.
– Ой, «старая» насочиняла! Сказочница почище Штрауса.
– Штраус был композитором и сочинял вальсы.
– До пофиг! Такую пургу несет, я в шоке! Типа вы преподавали в Англии и участвовали в верховой охоте на лис, где вас покусал оборотень. Врёт как дышит.
Продемонстрировал девке укус, та осмотрела ранку и от удивления открыла рот, куда я и сунул палец.
До снежинки-Вики не дотянула, хотя очень старалась.
Свободной рукой провел по её плечу, стягивая лямочку, скинул вторую бретельку и комбинезон из груботканой материи с тяжелым шелестом рухнул на пол. Трусиков не было.
Удивленно поднял брови.
– Я к фам фпонта...
С громким «чпок» выдернул палец, мельком глянул на ранку, вроде не содрала.
– Я к вам спонтанно зашла, но…, – она переступила ногами, выйдя из штанин комбинезона, свела вместе голые коленки, – вот, подготовилась. Девчонка с вызовом выпятила грудь, сквозь тоненькую ткань майки с мордой Че Гевары просвечивали соски.
Не, ну ясное дело, ко всему надо готовиться, но что за студенты пошли, ни трусов, ни бюстгальтера, превратили высшее учебное заведение в черт-те что, ей богу, хуже, чем филиал борделя, подумал я, торопливо сражаясь с ремнём на брюках. Студентка обвила руками мою шею, сделала шаг навстречу, прижалась, приятно спружинив щечками Че Гевары, привстала на цыпочки, шоркнув об мою рубашку бугорками на ланитах Эрнесто. Я потискал прохладно-бархатистые булочки.
– Подсадите меня.
– Давай на «ты»? – предложил я, подхватывая её на руки.
– Давай, – ответила «Че Гевара», обвивая мою талию ногами.
– Ты давай.
Смачно чавкнуло.
– Дала, – констатировала свершившийся факт студентка.
– Я Лерку вчера в корпусе поточных аудиторий встретила, – неожиданно заговорила девчонка. – Сидит на корточках, зубрит. У меня чуть шары не выпали. Меня увидела, подорвалась, конспектом в нос тычет, по лекциям спрашивает, а у нас даже предмета такого в программе нет. Она была сама не своя, такое несла. Ты действительно повезёшь её на море?
– КОГО? На какое море?
– Лерка к тебе за допуском приходила. Ааа – ааа! Что ты делаешь? Больно!
– Подзатыльник подруге передашь и попроси заткнуться. Валерия – это которая Кривоног В.А.? Красивое имя. И ноги ни разу не кривые, – зачем-то ляпнул я.
Девчонка прыснула: – Ну ты даешь! Её оттаранил, а сам даже имени не помнишь! Ну-ка, как меня зовут?
– Эрнесто Че Гевара, – отчеканил я, наглаживая морду пламенного революционера. – Шевели сюда булками, я и тебя оттараню.
Студентка, смешно егозя жопкой, сдвинулась к краю подоконника, плотнее обхватила меня ногами и уткнулась носом в шею. – Ты сам меня спихиваешь.
– Пихайся в ответ, – предложил я, поддернул девку на себя и некоторое время мы молчали, активно двигая бедрами навстречу друг другу.
– Тоже хочу на море, – продолжила студентка. – Или ты так её развёл на перепих?
– Не знаю, что она тебе насвистела, про юга речи не было или ты что-то не так поняла.
– Лерка никогда не свистит…
– Врешь! Она специалистка по художественному свисту.
– Я не про кружок, это другое! Ой-ой-ой…! Подними меня, я на батарею сползаю, жжется! Она была такая странная, про корабль говорила, «большой, красивый, вокруг море до горизонта, по палубе гуляли, а потом навстречу попался самый главный. Меня увидел, аж покраснел весь, разгневался. Мы в каюту убежали». О чем это она?
– Понятия не имею.
– Говорит она там записывала что-то, а ты диктовал. Еще.., э… я ничего не разобрала, Лерка заикается, но… совершенно невероятно. Прикинь, она на зачёт пришла!
– И что в этом необычного?
– Да она отродясь ничего не сдавала, а тут конспекты у кого-то подрезала. Говорит ты ей велел за ум браться, прекращать маяться дурью и начинать учиться. Про море и таран бубнила, такую пургу несла, я обалдела, не поверила, пошла у ихней старосты выяснять, та проболталась, в рекреации за поточными аудиториями показывала, как ты её мордой по кафедре возил.
– Врет! – зло выдохнул я и активнее заработал бедрами.
– Ха! – ехидно воскликнула девка. – Синяки на талии демонстрировала. Ей бы в театре играть, артистка, выгибалась, аж манда из-под юбки сверкала, девки подтянулись, уши развесили. Ты действительно затыкал ей рот колготками?
– У тебя даже колготок нет, зато есть тряпка! Заткнись и подмахивай!
– Грубиян! – «Че Гевара» сердито засопела мне в ухо, подстраиваясь в ритм.
На сей раз разговор продолжил я.
– Погоди, что значит «у ихней старосты выяснять»?
– Их староста, где не ясно?
– Э…?
Девчонка стукнула меня пяточками по почкам: – Не отвлекайся! Я из другой группы.
– Зачем же тогда ты посещала пары?
– У них девки прикольные и староста улётная, своя чувиха, а с Леркой мы – лучшие подруги, вместе тусуемся, я когда-то занималась лёгкой атлетикой и тоже прыгала на батуте, гоняли на мотоциклах, зависали на тусовках. Майка – оттуда.
Она выпятила грудь, Че Гевара радостно расправился.
– Может быть к ним переведусь. Не спи, ты выпал.
Я закопошился в складках её майки. Борода Эрнесто зашевелилась. Студентка шире развела колени, подалась ближе, поправив меня рукой и пришпорила еще раз.
– И-го-го, – отреагировал я и взял с места в карьер. Девчонка охнула и откинулась спиной на окно.
– Не наваливайся на свежевымытое стекло, ты его измажешь, вдобавок тебя с улицы видно, а то, чем мы занимаемся, не совсем этично, – сделал я замечание. – Даже существует Академический Кодекс…
– С другими тебя это не парило. Я читала Кодекс.
– Читала?! – поразился я.
– От корки до корки. Я когда в этой майке первый раз в институт пришла декан увидел, речугу задвинул: «за молодежью будущее, вы должны соответствовать высокому званию студента, а не расшатывать устои государства, погружаясь в пучину аморальности, революции и нигилизма». По ушам ездит, а сам на грудь пялится, козлина старый. В деканате напротив посадил, Кодекс выдал, велел вызубрить, брошюрка толстая, пока я её штудировала, Аристарх меня до дыр проглядел, я тогда в шортах пришла, коротенькие, еще похлеще, чем юбка старосты. Хочу ноги повыше, поддержи.
Некоторое время мы молчали, я двигался в размеренном темпе, над плечами порхали сетчатые носочки в красный горошек.
– А ты покрепче, чем кажешься, – опять открыла рот разговорчивая девка, через губу сдула со лба прилипшую прядку, потискала меня за бицепс.
Я благодарно погладил её по вспотевшим коленкам.
– Так что с Кодексом?
– Ебать студенток не этично, но нас с тобой это не касается. Расслабься.
– Прям так и написано? – изумился я.
– Ты что, – засмеялась она, – точной формулировки я не помню, говорится об отношениях преподавателей и учащихся, а ты всего лишь аспирант. И вообще у меня есть парень, Лысый, ты его не видел, он на занятия не ходит, некогда, в качалке зависает с Леркиным хахалем, штангу тягает, бодибилдер хренов и на учёбу забил. Точно из ВУЗа вылетит. Я его брошу. Дебил.
От неожиданности я сбился с ритма.
– Эээй! Ну ты чё, опять выпал? – девчонка, понукающе ткнула меня острыми пяточками под зад: – Я сама себя не выебу!
Студентка, на ощупь выровняла меня ловкими пальчиками, обвила руками шею, зашептала на ухо: – Хватай под жопу. Хочу на весу не вынимая.
В ушах ударил пульс, сердце застучало чаще, напрягая бицепсы я чувствовал, как кровь все быстрее бежит по жилам. Пятьдесят кило, эдак недолго сорвать поясницу. Мысленно отсчитывал повторы: … – шестьдесят два, шестьдесят три, шестьдесят четыре …, чувствовал себя качком-бодибилдером. Эх, тяжело быть преподом в техническом ВУЗе.
– Аааааа! – подала голос студентка.
– Заткнись, дура, – зашипел я. – Нас услышат.
– Аааааа! Аа…Аа…. Аааа…а… АаАА! – еще громче заорала она.
Зараза! Эта оказалась еще горластее чем предыдущие. Что за молодежь пошла, а у меня как назло не травмированные пальцы кончились, да и смысл глушить звук, если староста языком как помелом метёт. Стукнул крикунью задницей об подоконник, отдавил себе последние пальцы, зато сбил шумной девке дыхание, заткнулась. Добавил темп, глубину и круговые движения, повторял трюк с подоконником по мере надобности. Наконец она всхлипнула, вцепилась в мои плечи острыми коготочками и заскулила: – Уиииии….
Звук напоминал спускающий воздушный шарик, прижавшись к широко разведенным девичьим бедрам слушал, как на пол падают тяжелые капли.
Мы стояли, облокотившись на подоконник свежевымытого окна, глядели на поток студентов, текущий от главного корпуса к троллейбусной остановке. Сквозь щели старой облезлой рамы дул холодный воздух, пощипывал подсыхающий пот на предплечьях.
– К палке прилагается чашка чая или в меню только секс? – спросила девушка, поправляя растрепавшиеся пряди прически.
– Могу предложить кофе со сливками.
– Из пакетика?
– Кофе не растворимый, настоящий молотый, вместо сливок сгущённое молоко.
– Вау! Супер!
Снял с подоконника и отнёс к раковине ведро, по пути запнул под раковину тряпку, воткнул в розетку чайник, покуда закипала вода, достал из ящика стола две кружки и начатую банку сгущенки. Засыпал по ложке ароматного порошка мелкого помола, добавил сгущенки и залил кипятком.
Пока я завершал последние приготовления – накрывал кружки подходящими по размеру жестяными крышками для консервирования с проступившими от частого употребления поверх луженого покрытия пятнышками ржавчины, да укутывал ёмкости старой тюлевой занавеской, завалявшейся в кабинетике и давно использовавшейся мною для этой цели, студентка, заговорила.
– У тебя с Розой было?
– Э… Это конфиденциальная информация!
– Тоже мне, секрет Полишинеля. Я её вчера видела, в туалете столкнулись, она зашла, глаза сияют, песенку детскую в голос поёт, меня не заметила, у зеркала остановилась, трусы из сумочки достала, одела, оправляется, чулки подтянула, даже дура догадается. Я спросила: «Роза, ты откуда», она ответила, так и вскрылось.
– Знаешь, по-хорошему лучше бы ты…
– Да-да-да, она уже предупредила! – испуганно замигала студентка.
– Э…?
– Она поняла, что спалилась, на меня уставилась, взгляд тяжелый, аж в жар кинуло. «Это инициация. Только попробуй вякнуть, я тебе язык вырву», слово в слово. Козу показала.
– Какую еще козу?
– Вот такую, – девчонка вытянула в мою сторону руку и изобразила «козу».
Я засмеялся.
– Ржешь, а мне не до смеха стало, во рту пересохло. «Козой» в меня ткнула, «язык вырву». Она не шутила. Ушла, а у меня сердце стучит и шум в ушах, ноги ватные. Я никому не проболтаюсь, честно-честно!
– Уже мне сказала.
– Ты и так в курсе. Ей не говори, я её боюсь.
– Она пошутила и ничего тебе не сделает. На всякий случай прекратите её задирать и все наладится.
– Уже наладилось! Мы утром в «металле» на консультации виделись. Она в «тройке» пришла.
– В чем?! – не поверил своим ушам я.
– Костюм в мелкую полоску, жилетка, бабочка, очень элегантно. «Старая» аж позеленела и сквозь зубы: «хочу такой же». Лерка, я её сразу и не узнала, она по жизни в «тренике» ходит, а тут свитер и джинсы одела, подошла, как собака побитая, заплакала. Роза её обняла, по голове погладила, говорит: «Все забыто. Ты хорошая» и за руку взяла, та аж изнутри просияла, я обзавидовалась. Группа вылупилась, та их оглядела, осклабилась, девки щемятся, глаза отводят, у Розы был такой взгляд…: «Девчата, давайте жить дружно», рукой повела – голос медовый и хрен ослушаешься, жестом королевским как призвала или поманила, у меня мурашки по коже и волосы дыбом. Староста первая очухалась, сю-сю-сю, «Розочка-Розочка», девчонки остальные подтянулись словно и не чморили недавно, обступили и как давай стрекотать, такой галдеж развели. Розе костюм очень идёт. Чую после каникул половина группы будет ходить в институт одетыми как в консерваторию. Чуваки рты пооткрывали, а её парень …, – она осеклась и украдкой бросила на меня взгляд.
– Да, я знаю.
– Стоит столбом, очки протирает, растерялся. Она к нему подошла, поцеловала. Завтра всей группой идём в кафе, меня тоже позвали! А на каникулах Роза с Лерой собрались в Санкт-Петербург и Мурманск!
– Куда-куда? Мурманск? Далеко, дорого и билеты надо бронировать заранее. Что там делать-то по зиме? Ветрище, холодина.
– Роза хочет увидеть полярное сияние, поэтому Мурманск, но туда нет прямых рейсов, значит сначала Питер. У Лерки родная тётя диспетчером в нашем аэропорту работает, авиабилеты в четверть цены на любые линии ей достаёт по блату, она так полстраны со спортивными сборами и просто так объездила. Меня пригласили.
Студентка тяжело вздохнула.
– Есть проблемы?
– У них декан – мужик мировецкий, девочки договорятся, неделю или две от семестра пропустят, но у меня факультет другой, такое не проканает и как быть я не знаю. Очень обидно. Я точно к ним после летних каникул переведусь, они чёткие и в группе все как-то махом наладилось.
– Что-нибудь придумаешь, всё образуется.
Девушка зябко передернула плечиками.
– Саша, помоги мне с выбором.
– Весь внимание.
– Мы на переменку с консультаций вышли, девчата щебетали, потом разом замолчали. Лера голову набок склонила, вроде как прислушивается, на Розу смотрит как на главную, а та на Лерку и тоже шею изогнула словно ей в ухо шепчут, потом головой кивнула, брошку достала и через… э… хм… как в лорнет …, так по-детски, никто не засмеялся. Про Санкт-Петербург и Мурманск заговорила: «если хочешь увидеть море, ты можешь поехать с нами, но должна принять сделку».
– Что потребовали взамен?
– Роза сказала, если договор озвучит, то выбора уже не будет, как и пути назад, ответ я должна дать сегодня, а нет, так нет, значит не будет ничего.
– Сделка втёмную? Опять? – вскричал я.
– Лера мне подмигнула, голову на бок склонила, губами шевелила, шептала, будто подсказать пыталась, но я ничего не разобрала. Что-то изменилось, я почувствовала! Я хочу, но они теперь ближе чем сестры, а я – чужая ... Что мне делать?
Мы стояли у подоконника, вдыхали запах заваривающегося кофе, постепенно пропитывающий небольшое помещеньице, молчали.
Прохладная ладошка нырнула мне под рубашку, погладила пресс.
– Сашенька, так мне сделку втёмную принимать или нет? Откажусь – вдруг я упущу что-нибудь важное? Соглашусь – а какова плата? Ты сказал «опять?», я слышала! Ты уже видел подобное раньше!
Она скользнула ниже. Я шлепнул девчонку по запястью: – То, чем ты сейчас занимаешься, похоже на попытку подкупа преподавателя!
– Ну Саша-а-а! – «Че Гевара» состроила мне глазки. – Что-то происходит и ты знаешь больше, чем говоришь.
– Подробностей не будет, – помолчав ответил я, – иначе ты посчитаешь меня за чокнутого. Предложили сделку, не мне, втёмную, и вряд ли была возможность отказаться, заключен договор и заплачено за него самой э… кхм…, я бы на такую цену никогда не решился, он сделал выбор, а получил ли что-то взамен, скорее всего я никогда не узнаю, как и не пойму, сделка это или всё сплошное совпадение…
– И?
– Что «И»?
– И это всё?
– А чего ты ожидала?
– В натуре заебал! Так да или нет?! – вспылила студентка.
– Господи, ну откуда я знаю, тебя позвали, ты и решай, я тут вообще ни при чем и всего лишь ставлю допуск. Могу проставить еще раз!
Я притянул девчонку к себе за талию.
– Сашка, прекрати! – она уперлась локтями в мою грудь. Я должна сделать выбор. Для меня это важно.
– Какой же это выбор? Ты все равно поедешь, любопытно, удержаться невозможно. Нет у тебя никакого выбора, так, иллюзия.
Она облегченно вздохнула.
– Тем более ты все уже решила сама, но осторожность не помешает, это может быть опасно.
– Ты серьезно?
Я неопределенно пожал плечами. Девушка обняла меня, прижалась к груди.
– Мы с Леркой как-то под пиво «косячок» курнули, её развезло, слушай, что рассказала. В детстве они с Розой были неразлучны, жили у Розиной бабушки и считали её волшебницей и пираткой! У них хм… э… была такая игра, они строили корабль и бабушка за капитана! Ну… э… выходили в море, та их обеих учила и э… гм… показывала разные фокусы, им виделось всякое. Лерка сочиняла сказки невероятные! Говорила, что никогда не была так счастлива, как в детстве.
«Че Гевара» задумалась.
– У Розы есть брошка старая сломанная, она её на шее как кулончик носит и там посередке должна быть вставлена стекляшка… Нет, ты не поймешь или посчитаешь меня за шизанутую. В общем с брошкой связан секрет, когда бабушка умерла, всё пошло наперекосяк и перестало работать. Лерка сказала – детство кончилось, было понарошку и прошло, надо взрослеть, а Роза не захотела, она верила бабушке, стала странной, потом замкнулась. Лера пыталась помочь, но получилось еще хуже, девчонки злые, над Розой стали смеяться, дразнили, травили, прозвища придумывали, Лерка попробовала всё исправить, но не смогла, они отдалились. Так она предала подругу, которая ей ближе сестры. Кривоног бухая тогда была в дым, ревела навзрыд и про детство порассказала, язык заплетается, заикание, но там … ничего не понятно, а где разборчиво – поверить невозможно. Я тоже датая, плохо запомнила, потом почти забыла, а тут… Разве может быть такое, чего не бывает? Как поверить-то?
Прозвенел звонок. Дернулась ручка, в дверь постучали. Девушка крепче обняла меня, коснулась губами.
– Один умный человек сказал: «Вера чудеса творит, можно на голой вере отчебучить такое, чего и быть не может». Можешь верить во что угодно, но не отрывайся от реальности.
– А как же Роза? И Лера? Неужели они врали? Звучит сумасшедше, но они уверены, все взаправду.
– Правда бывает разная, сильно зависит от точки зрения и того, кто и как эту правду показывает, например, через дырочку в брошке, где когда-то был камушек.
Девушка вздрогнула, ударила меня кулачком в грудь.
– Блядь! Сашка! Значит ты в курсе и всё происходит на самом деле? А вот это? – она показала мне «козу», – и «язык вырву»?
– В жизни иногда случается кое-что странное, но мы с тобой – современные образованные люди, находимся в техническом вузе, где не место всякой мистике и суевериям. Если тебе хочется во все это верить, то вот мое мнение: думаю, навредить по-настоящему Роза не сможет, а когда сможет, уже не станет, но задирать её, на всякий случай, не следует. И вообще давай пить кофе, – строго сказал я и пошел за кружками.
Мы стояли у окна, смотрели на город и прихлёбывали дымящийся напиток.
– Мм..ммм… Очень вкусно. Терпкий аромат и горчинка. Как ты его завариваешь? Особый сорт?
– Обычная арабика. Мама по блату покупает зелёные не обжаренные зёрна, в них выше концентрация эфирных масел, а до кондиции их довожу я, на глаз в духовке.
– У меня тоже кое-что есть! – похвасталась студентка, поставила кружку на подоконник, прошла через комнатку и склонилась к прислоненному у вешалки пакету, зашуршал полиэтилен. – Попробуешь булочку?
– Я уже отведал обе и они бесподобны! Если хочешь, заценю еще разок, почему бы и нет, давай их сюда, – пошутил я, разглядывая обнажившиеся из-под задравшейся майки половинки.
– Пошляк! – констатировала студентка, игриво вильнув бедрами, – Держи! – ручка с наманикюренными пальчиками сунула сдобу мне под нос.
В ноздри шибанул густой травяной аромат, запах ягод, кислинка дрожжевого теста.
…
…
– Саша… Саша...!?! Ты чего?
– А?
– Ты мне чуть пальцы не оттяпал!
Я помотал головой, пламя свечи, театральные занавеси и сморщенное лицо старой ведьмы растаяли как дым. На языке отголосками прошлого остался горький вкус полыни и медовых трав.
– У тебя губа измазана, – девушка провела по моему подбородку, тёмно-бордовая капля потекла по белой коже, я шумно потянул носом.
– Тебе не понравилось? – встревожилась «Че Гевара», – Может быть он прокис? Вроде нет, – острым ярко-красным язычком она облизала свое запястье.
Морок спал.
– Бесподобно, – вымолвил я, спешно «склевывая» с её узкой ладошки последние крошки. – Ты сама это печёшь?
– Да! – лицо девушки засияло. – На глазок делаю, без рецепта, по-разному. Начинка – черника с ревенем и кое-какие специи. Тебе правда-правда понравилось?
– Всамделишно!
Я еще раз втянул остатки аромата с кончиков пальцев: – У тебя талант. Пробовал нечто подобное, вспомнилось, только называлось иначе, не пирожок.
– Это штрудель!
– Кха… кха… как ты сказала?
– Штрудель. А что? Я неправильно произнесла название?
– Ну-ка повтори еще раз.
– Штрудель, – отчетливо и звонко произнесла студентка. – Ты ведешь себя странно, как Роза. Роза сказала, если мы поедем, то я обязательно должна его испечь.
– При чем тут…
– Вчера дома поесть не успела, в рекреации сидела, перекусывала, когда девчата подошли. Роза носом потянула: «Дай-ка откусить», я угостила. Вцепилась зубами прям как ты только что, половину отхомячила, жуёт, на лице блаженство, ей-ей замурчит. Мне так приятно стало, мурашки по коже … взмокла вся.
– И сейчас? – подмигнул я.
Студентка покраснела.
– Роза жуёт, на меня смотрит, нажеванное в ладонь выплюнула, Кривоног протягивает. Та с ладони лижет аж причмокивает, глаза закатила, морду перекосила, словно оргазм словила или в нирвану окунулась, группа в шоке челюсти отвесила, а Розе по барабану. Она офигительная! У нее все с руки есть были готовы и нам завидовали! А кулинарю я сама, у меня талант, врожденное! Я выпечку булочкой называла, но Роза сказала – это штрудель, без него не получится ничего и про Питер заговорила! А что?
– Да так. Есть мнение, что именно с него всё и начинается, с штруделя этого треклятого, как уверял меня приятель.
– Треклятого? Так тебе не понравилось? Твой друг – кулинар?
– Он не кулинар, а бандит…
– Настоящий?!
– Душегуб, самый настоящий, но с принципами. С его слов штрудель пекут под особый случай и угощают им не кого попало, ему не понравилось, а по-моему… не знаю как описать, у меня нет слов, но… знаешь, с начинкой немного не то.
– Да-да, Роза тоже про начинку упоминала: «Над рецептом поработай, порадуй бабушку», так и сказала.
– При чём тут бабушка? Чья? Её? Она вроде умерла, ты сама сказала.
Некоторое время мы молчали. Девушка о чем-то размышляла. Мне думать было не о чем и я катал языком во рту последние крупинки помолотого кофе смешанные с косточками черники.
«Че Гевара» решительно тряхнула головой и заговорила: – Все сложилось так странно, тютелька в тютельку и как-то связано. К тебе Лерка приходила и её как подменили, с Розой у тебя что-то произошло… э… как там она сказала, «инициация»? Роза… она… теперь она особенная, я чувствую! Не знаю на что я надеялась, припёрлась, получила палку, веду себя как дура и по нулям, пусто… Я… никакая, конченая, ничего во мне нет.
– Но-но, в тебе только что был я! Не впадай в депрессию! Может быть оно не сразу работает, выше нос и шире ноги!
– Пошляк! Речь о возвышенном, о чувствах, а тебе… лишь бы засадить, – гневно сверкнула глазами «Че Гевара», выкручиваясь из захвата. – Не сразу говоришь срабатывает? Была не была, я тебе расскажу одну историю и хер с ним, можешь считать меня чокнутой!
– Под конец прошлого года, возвращаюсь с гулек домой, дверь открыла, в коридоре одежда чужая висит, на полу стоят берцы, – начала девушка.
– Берцы? Ботинки военные?
– Да. Раздеваюсь, на кухне голоса, прохожу, а у нас гости. Две девочки, одну я с первого класса знаю, а вторая незнакомая, лицо резкое, глаза колючие, в камуфляж одета.
– Вояка какая или в ментовке служит?
– Нет, одежда стиля «милитари», считается модной, это её берцы в коридоре стояли. Я зашла, она на меня уставилась, глаз не сводит, а Танечка её под бок локтем пихает: «Смотри, смотри, я ж тебе говорила – это она!».
– Таня – это которая подружка детства?
– Да. Вместе в младших классах учились пока она не переехала, школу поменяла, иногда виделись случайно, но не дружили, на улице сталкивались, немного общались, не более. И тут неожиданно она в гости пришла, да не одна, с подругой. Мама чай разливает. На столе открыта консерва – килька в томате, жратву с собой принесли, бутылку водки и булочки. Булки Танька печёт, но она только продукты портит – сахарит всё безбожно и корицей с ванилью посыпает.
– Булочки с ванилью?
– Ага! В воздухе напряжение разлито. Меня они ждали, полбутылки уже выпито, захожу, Танька Ксюшку под бок пихает, «видишь, видишь».
– Ксюша – вторая девочка, в «хаки»?
– Да, высокая чернявая, на меня глазами хлоп-хлоп, из кармана листочек достала и маме протягивает, та бумажку развернула, а девка голосом чужим отчеканила: «Вы хорошая. Живите с миром. Договор аннулирован. Пусть знает об отце, таков приказ. Посмеете ослушаться – по локоть руки и не будет глаз». Мама побледнела, чашку уронила, мимо нас как пьяная прошла, табуретку задела, фикус зацепила, горшок вдребезги, даже внимания не обратила, Слышу, в спальне замок щелкнул… мама… она иногда ведёт себя странно.
– Договор? Живите с миром? По локоть руки? – перебил я. – Это вторая девочка выдала, которая Ксюша?
– Да!
– Хм! «Пусть знает об отце, таков приказ. Посмеете ослушаться – по локоть руки и не будет глаз». Звучит угрожающе. Прям стихами заговорила.
– Она сама не поняла, что сказала, заученное наизусть повторила, потом за голову схватилась: «Ой! Я вспомнила, куда положила записи!» и пулей в коридор, куртку подхватила, даже берцы шнуровать не стала, слышу дверь хлопнула.
Студентка покосилась на меня.
– Пока не очень понятно. Твоя мама заключала какой-то договор? С Ксюшей?
– Нет! Танька осталась, я чай пила, она водку, слушай, что рассказала. Она путано объясняла, перебрала малость, но, как я поняла, тут замешана девочка.
– Какая еще девочка?
– Все случилось в заводской районной больнице. Мать на обследование положили, Ксюша её навещать вообще не хотела, даже когда ту перевели на интенсивную в стационар, потом пришла, яблоки передала и свалила, Танька в вестибюле ждала.
– Не по-людски как-то.
– Там все сложно. И… Понимаешь, она дочку одна растила, работала день и ночь, чтобы в доме всего в достатке было, здоровье на заводе оставила, вредное производство, стаж по первой сетке. Ты на заводе был когда-нибудь?
Я кивнул.
– Там же везде пыль и грязища. Пневмокониоз от медкомиссии скрыла, в горячем цеху платят много, дочь поднимать надо. К тому же… ты не подумай… если вся смена…, аванс, получка, то да сё, праздник какой – проставляться надо, отпускные или покупку обмыть … ну как ты против коллектива?
– Говори как есть, не крути.
– Подбухивала она. Не алкоголичка, ну то есть… короче отмечала как все или одно на другое наложилось, боком вылезло и почки отказали. Её на гемодиализ направили, на стационар положили, она молчала, врала, Ксюша чуяла обман, злилась, за бухло корила. Сама-то она спортом увлекается, вместо института в шарагу подалась, чтобы на шее не сидеть, мама на неё кричала, та …
– В общем конфликт поколений, помноженный на финансовые проблемы и отполированный национальной болезнью, – подытожил я.
– Типа того. Ксюша в фойе вышла, с Танькой у окна встала и тут её прорвало, всё вывалила, мол нечего бухать было, попала в больницу, сама виновата. Тут-то все и случилось.
– ?
– Девушка появилась, откуда – не заметили и давай воспитывать. Правильные слова говорила, о прощение, понимании, про родную кровь, еще всякое, Ксюша уперлась, злится, сознает, что не права, а нашла коса на камень, не буду навещать ни в какую, сама виновата, алкашка, да пусть хоть сдохнет. И тут девушка выдала: «Поговори! Времени осталось очень мало, твоя мама в конце недели умрёт и ты будешь жалеть всю жизнь».
– Умрет? Ей-то откуда знать или она врач?
– В халате больничном, бледная, она сама пациентка! Ксюша и вскинулась: «да кто ты такая и хули ты в медицине сечёшь, под капельницей полежит, от водяры кровь почистят… ваще вали отсюдова, терпила!», взрывная у Таньки подружка…
– Вали терпила? Так и сказала? А что та?
– Плечами пожала, давай правду-матку резать, о диализе упомянула, почки откажут, что-то про ремонт было, Танюха не поняла, зло говорила, язвительно, словами правду рубит, да все по больному попадает, отчехвостила, через губу сплюнула: «Дура, такое не лечится» и тут-то Ксюша на неё кинулась.
– Ого. С кулаками что-ли?
– Я тоже удивилась. Танька про подружайку рассказывала, раз на улице языками зацепились, та еще штучка на какое-то карате уже не первый год ходит и по глазам видно, вломить может, за такой не заржавеет, пацанка. Схлестнулись, та в ответ ударила и… Ксюша закричала, Танюха … В общем она их обеих уделала.
– Обеих? Подружка тоже в драке участвовала? Двое на одну, а еще девочки называются. Как это выглядело?
– Стычки она нее помнит. Запуталась, объяснить пыталась, кашляет, спазмами икает, насилу выдавила: было очень больно, внутри все в комок сжалось, хрустнуло, искры из глаз, вспышка, как прояснилось – девочка Ксюшку за ухо держит: «на меня не бросайся, все равно сделать ничего не сможешь», отчитывала их словно детей нашкодивших, взгляд тяжелый, глаза голубые ледяные прямо в душу смотрят. Про шкаф спросила!
– Шкаф? Какой еще шкаф? При чем тут вообще ...
– Я тоже удивилась, та и у Ксюши про шкаф с номером выпытывала, смеялась, Танька ничего объяснить не может, краснеет, себя по лбу стучит: «прямо тут шарилась» и в ступор впадает! Саша, что значит два дробь два? Это шифр?
Тут же из глубин моей услужливой памяти перед взором всплыла уцепившаяся за жестяную облезлую дверцу старого электрооборудования Танечка, её тяжелые с окованными сталью носками рабочие ботинки, выстукивающие чечетку по грязному профнастилу, трясущиеся на склоненной головке легкомысленные кудряшки, влажные оборочки и воланчики задранной на талию юбки, смачные липкие шлепки друг о друга двух взмокших от летней жары тел…
– Хм… Тебе Ксюша про номер сказала? Или Таня?
– Та девушка из больницы! Ты про неё не переспросил, значит знаешь кто такая!
– Э… м... Еще что говорила?
– У Таньки всё из головы вылетело! Велела браться за ум и сказала, если завтра в восемь ноль-ноль около матушки не будет сиделки, она лично разберется как следует и накажет кого попало, а под конец влепила Ксюшке подзатыльник.
Я засмеялся: – Подействовало?
– Ксюша неделю у маминой постели безвылазно просидела, пока Танька за нее пахала.
– Э…?
– Они крановщицы, вместе шарагу закончили и работают в одной смене, не разлей вода подружки, даже завидно. Таня с отпуска на подмену в другую бригаду вышла, а тут такое… Восьмерку в чужой смене отработает, в своей за Ксюху херачит и так неделю, пока мама умирала. Тогда-то и появились записи.
– Записи?!
– Да! К маме в палату заходил кто-то, сказала человек очень знающий и предложил сделку – услугу в обмен на подарок для нее или дочки, но пожелать можно было только что-либо одно, а коли надумает отказаться, то не будет ничего, мама сделала выбор и получила какие-то тетрадки, которые и передала дочери. Ксюха в них строчила под мамину диктовку, а той самой на ухо нашептывали, пела с чужого голоса, верила ему как себе и узнанное дочери передавала… она уже отходила, в моче кровь, токсикоз, отёки, анализы – полная жопа… врачи ничего не делали, безнадёжно, та бредила и Ксюха это все записывала, Танька говорит она была сама не своя, выглядела как сумасшедшая.
– Еще бы, смерть близкого человека, – ввернул я. – Это ты со слов Тани узнала?
– Ага. Она еду готовила, супчики в больницу носила, после двух смен подряд на заводе, сама никакая. Наверняка все напутала.
– Она видела тетради, папки или какие-либо еще бумаги?
– Не видела, но Ксюша была уверена, что все это есть и их искала.
Я молчал, обдумывая полученную информацию.
– Ксюша под конец про выбор прознала, – продолжила студентка, – мама за день до смерти открылась, спешила очень, буква в букву копировать велела и рисунки тоже, требовала поклясться, что записи не выкинет и перечитывать будет.
– Понятно, – хмыкнул я. – А какова была альтернатива если не взять бумаги?
– Человек этот маме помочь обещал, жизнь посулил, Ксюша рыдала, маму все переиграть назад умоляла, а Таня его шарлатаном обзывала, чуть не поругались.
– Я не вчера родился и про пневмокониоз не понаслышке знаю. Он не лечится, фиброзные процессы притормозить можно, но все это крайне плохо, а отказ почек… – считай к аппарату привязан на всю жизнь, а это не жизнь.
– Так мама Ксюше и сказала! «Это не жизнь». Слово в слово. Там… какой-то подвох имеется, инвалидность или обузой дочери быть не хотела, она такой жизни не пожелала. Скажи, разве можно променять жизнь, на какие-то записи?
– Знаешь, – ответил я, – может быть никакого выбора не было, одна иллюзия и все подстроено. Мама любила дочь всем сердцем и выбор её был известен заранее. Что взамен потребовала?
– Потребовала? Мама?
– Э… потребовал. Ну этот, человек сведущий.
– Попросил передать листочек с картинкой.
– Тот, что теперь у твоей мамы? То есть бумажку можно пощупать, она существует? Настоящая?
– Да! Я её сама в руках держала.
– Хе, а как Ксюше пришло в голову показать её твоей маме? Разве они знакомы?
– Я сама удивилась. Ксюша не поняла, что с этой картинкой делать, но тут её Таня увидела, а внизу на полях моя фамилия написана и адрес.
– Тогда понятно. Почерк убористый с завитушками?
– Нет. Запись мамина, Ксюша руку узнала: улица, у нас в городе такой вообще нет, номер дома и фамилия моя, частично. Листок оборван.
– Рисунок тоже она сделала?
– Нет. Страница выдрана из книжки, какой-то дешевой брошюрки, бумага серая, на обратной стороне текст, я его не помню, думаю он не важен: «Завершающая наступательная операция советских войск… группа армий… силами… при поддержке... под командованием», цифры всякие сколько самолетов, танков, про войну. Книжка из больничной библиотеки, на полях штампик стоит. По палатам нянечка ходит, вдруг кому почитать чего захочется, журналы носит, агитки, муру всякую политическую, ничего интересного, мама у неё книжку взяла.
– Адрес не твой, фамилии кусок оборван… Дело в картинке?
– Да! Это документальный снимок военных лет, не постановка, санитарка танцует с солдатом. Мама картинку увидела…
Глаза девчонки загорелись восторгом.
– Сашенька, да это же вылитая я один в один! Лицо вполоборота, качество не очень, но мама уверена твердо, на снимке изображена моя бабушка, она застала конец войны, совсем юной девушкой ушла на фронт и была в Берлине санитаркой, выхаживала раненых!
«Че Гевара» выжидательно уставилась на меня.
– Ну?
– Что?
– Ничего рассказать не хочешь?
– Хм, а должен?
Девушка шагнула ко мне, привстала на цыпочки, заглядывая в глаза. Юркая ладошка отдернула полу рубашки, к моей обнажившейся груди прижался портрет кубинского революционера.
– Ну Са-а-а-ша… Ты наверняка что-то знаешь, слушаешь внимательно и напряжен.
– Да, напряжен, а ты опять делаешь попытку подкупа преподавателя! – осадил я студентку, одергивая на ней задранную моим естеством майку. Позже! Что тебе рассказала мама? О сделке, которую расторгла Оль… э... которую расторг человек из больницы, ты упомянула, я слышал.
Обнявшись мы стояли у окна. Оберегая чистоту веселенькой расцветки носочков, студентка топталась по валявшемуся на полу комбинезону, переступала с ноги на ногу время от времени касаясь меня горячим бедром, накручивала на пальчик прядку волос, вздыхала, перекладывала на моём плече лохматую головешку, царапая кожу маленькой золотой сережкой, о чем-то думала.
Мне думать не хотелось и я пустил мысли на самотек – пусть полученная информация уложится в голове как-нибудь сама собой, всё прояснится и образуется, трогал девчонку языком за мочку, наблюдал, как она от удовольствия жмурится и смешно морщит острый носик, неторопливо тискал едва прикрытые майкой булочки, ощущая под ладонями ямочки, тянул время.
Наконец девушка заговорила.
– Таня ушла, под вечер мама из спальни показалась, глаза чумные … заикалась, кашляла… пойми правильно, эээ…
– Говори, как есть.
– Мама училась в Бауманке, историк по образованию и на дипломной практике участвовала в поисках пропавшей библиотеки Ивана Грозного и там-то познакомилась с моим отцом – ученым-археологом, случился роман, короткий и очень бурный, мама была э… кхм… немного ветреная, а он женат, всё держали в тайне. Отец горел идеей отыскать библиотеку, собирал разные старинные манускрипты, писал диссертацию и уверял, что его работа перевернёт само понимание природы человека и потрясет устои психологии, а также, кхм… ну… э… говорил очень необычные вещи, иногда вёл себя загадочно.
В катакомбах под Неглинной, есть такая речка в Москве, вся под землю упрятана, произошел несчастный случай, часть поисковой группы погибла и отец в том числе, а мама … Знаешь, что странно?
Девушка посмотрела на меня. Я кивнул вопрошающе.
– Подробностей она не открыла, «дочь, если я расскажу, как оно было, ты посчитаешь меня чокнутой», в общих деталях она что-то там видела и у неё случился нервный срыв, попала в больницу. Ты не подумай, она не …
– Говори, все нормально.
– Она долго пролежала в Кащенко, рвалась продолжить дело отца, объясняла врачам про раскопки, утверждала – они обнаружили Библиотеку, показывала оставшиеся от папы бумаги, которые они выкопали и еще клялась … э… м… ну…, поэтому её не выписывали. Там-то её и посетила женщина.
– Как выглядела? В вуали? – недоверчиво спросил я.
– При чём тут вуаль? «Красивой не назову, но такую не забудешь, внешность приметная», мама как-то так сказала, представилась руководителем исследовательской группы, сказала был выброс метана, археологи отравились и маме досталось, но она уже почти здорова и скоро всё окончательно наладится. Тоннель, где велись раскопки, обвалился, а библиотеки, скорее всего, не существует, в любом случае поисковая партия расформирована и финансирование научного направления прикрыто.
– Звучит неубедительно.
– Мама так и сказала! Показала сохранившиеся документы, свитки старинные, фолиант – шифром писано и приписки – будто ребенок калякал! Отец уверял – в книге ключ к пониманию самой сути мироздания и он его вот-вот отыщет! Женщина посмотрела на нее и спросила: «точно хочешь продолжить поиски?». У неё был такой взгляд, мама даже сейчас вздрогнула. В общем они заключили договор, расторгнутый ныне: мама поклялась этой темы больше не касаться, та сказала «живи с миром», забрала отцовские бумаги и снабдила маму всеми документами!
– Э? Всеми документами? Что это значит?
– Никакой она не групповод, соврала, мама сразу поняла. Документы: оригинал Свидетельства о рождении, которое потерялось еще в детстве, школьный аттестат, паспорт, комсомольский билет с цветной фотографией, а была черно-белая, диплом с проставленными оценками, распределение на место работы, отличную характеристику, гарантийное письмо о выделении комнаты в общежитии с обязательством в течение года предоставить квартиру молодому специалисту, билет на самолёт и деньги – подъёмные, год жить можно, «корочки» всякие, справки, даже права водительские!
«Че Гевара» нервно засмеялась.
– Права! Мама в автошколе никогда не училась! Все бумаги настоящие, – перешла на громкий шепот девчонка.
– А как же больница? Кащенко – это вам не диспансер венерический, такое клеймо ставят – всю жизнь не отмоешься.
– Женщина вышла, тут же, следом, главврач заходит, глаза бегают, прожилки красные, сосуды полопались словно неделю не спал, мама его про посетительницу спросила, описала. «Не было у вас никого и свидания вам не положены, тут вам не проходной двор», на крик сорвался, а самого телепает, веко дёргается, на колени рухнул, халат сними – с чокнутым спутаешь.
– ???
– Истерика. В маму вцепился, «не было никого», заладил, в лицо себе пальцами тычет и со слезами «я же хирург, бывший, мне без глаз как без рук, так им и скажите и руки нужны тоже, произошла чудовищная ошибка, в истории болезни все почищено, ничего не было, я все понял и никому ни гу-гу, ни полслова!». Медицинскую карту отдал, хотя так делать не положено, вызвал такси до аэропорта и умолял отметить особо и кому надо передать – он всё исправил и не в обиде. Так я попала в наш город.
– Попала в наш город?
– Я здесь родилась, папу никогда не видела, женщина сказала отец сирота, родни нет, детей тоже, тело кремировала законная супруга и оставаться маме в Москве незачем.
– Дела-а-а, – протянул я и пошел мыть кружки.
Студентка стояла, красиво отклячив жопку, и кому-то махала рукой через окошко.
– Ну-ка прекрати, – рыкнул я. – Руки оборву! По локоть!
Девка отпрыгнула в глубь кабинетика уставилась на меня с ужасом и пролепетала: – Я больше не буду, честно-честно!
– Ты чего? – удивился я.
– Э…м, – стушевалась она, – ты же про руки пошутил, да? Или ты заодно с ними, да?
– ? Ты о чём?
– О девушке из больницы. Она маме угрожала, как и ты мне!
– Я тебе? Когда?‼
– Да только что! «Руки оборву по локоть» кто сказал?
– Это фигура речи! Образное выражение.
– Херасе фигура! По локоть руки и не будет глаз! Живи слепой и беспомощный!
– Я такого не говорил!
– Не держи меня за дуру! Когда про врача было «мне без глаз как без рук, так им и скажите и руки нужны тоже» ты даже не улыбнулся и задумался. Кто она? Ну!
– Не «нукай», не запрягла. И давай сменим тему, – предложил я, разворачивая её к подоконнику. – Ты когда-нибудь занималась йогой? Восточная гимнастика, разные упражнения, асаны…
– Не пудри мне мозги, это называется раком. Значит не скажешь?
– Разглашать конфиденциальную информацию я не обязан, но ты можешь попытаться повлиять на преподавателя! – я провел пальцем по бороздке меж половинок и коснулся плотной «звездочки».
– В жопу не дам! – мгновенно среагировала студентка, испуганно поджимая хвост.
Я демонстративно вздохнул.
– На нет и суда нет. Шире ноги, Фидель, и не забудь про прогиб, рассказывал на лекции! – я хлопнул её по талии. – Прими упор и сдай назад, а то будешь выглядывать из окна как из часов кукушка.
Студентка прыснула: – Какой еще Фидель?
– Кастро. У тебя на груди Че Гевара, а на спине нарисован Кастро. Похоже сегодня я вставлю всем кубинским команданте. Ты действительно революционерка? – поинтересовался я, пересчитывая ей булочки.
– А то! Мама зовет меня бунтаркой-нигилисткой! На политику мне вообще-то пофиг. Майка прикольная, а на тусовки мы с Леркой пиво попить ходили, поугарать и почпокаться.
Я задрал майку ей на спину, Фидель негодующе сморщился.
– Все мы немного бунтари. Предлагаю отринуть общепринятые ценности, попрать устои, переступить через нормы нравственности и придать смысл…, – начал я речь пристраиваясь промеж упругих половинок.
– Даже не думай! – поправили меня ловкие пальчики. – Только туда!
Борода пламенного революционера дернулась.
– Ку-ку, – просигналила студентка, я заржал.
– Ку-ку, ку-ку, ку-ку….
– Если ты не из их группы, то что тут вообще делаешь? – возобновил разговор я.
– С тобой ебусь, – проинформировала студентка. – Немного присяду, а ты сверху вниз, прямо по точечке попадаешь. Только на талию не дави, ты тяжелый.
– Я спрашиваю не про конкретный момент времени.
– Вон, – она пихнула ногой валяющийся под окном комбинезон, – бумажка. И не скачи так на мне, я не лошадь и здесь вам не Англия!
– Извини, но при чем тут «бегунок»?
– Это не «бегунок», это талон на отработку.
– Чего???
– Ты чем слушаешь на заседаниях кафедры? В институте трудности с финансированием, нехватка техничек и на факультетах объявили, разумеется неофициально, что по непрофилирующим предметам допуски и зачёты можно заменять на отработку, оформляется через деканат талоном, который сдается куратору. Мы с Кривоног еще те прогульщицы, она через спортивную кафедру выкручивается, а я отработкой. На цыпочки встану, а ты снизу вверх, как раз по задней стеночке долбишь. Что смеешься?
– На меня Кастро смотрит осуждающе, а до этого подсекал Че Гевара.
– Тебе не все равно? Типа стеснительный. Из стороны в сторону еще раз сделай, как только что, я подмахивать буду.
Некоторое время мы, занятые своими делами, молчали.
– И кто тебе заполнит талон? – опять продолжил разговор я.
– Ты!
– Я?
– И отдашь его Ларисе Ивановне, нашему куратору.
– Ну ты даешь! Понятия не имею, кто это.
– Не свисти, ты её знаешь, она тебе даёт или вот-вот даст. Я видела вас сегодня на входе в металлургический корпус. Лариска так на тебя смотрела, без слов ясно. У неё на занятиях проблемы, дисциплина ниже плинтуса, половина группы на ушах стоит, в карты на задних рядах играют или спят, остальные прогуливают, я вот на твои пары ходила. У тебя с дисциплиной тоже не очень, девки поначалу угарали, а потом тащиться начали, я залипла, прикольно объясняешь, но всё понятно, хочется слушать и слушать. Как там говорил, палка в дырке – консольная заделка?
– Угу.
– А все трущиеся соединения лучше работают при наличии смазки?
– Точно!
– Надо же каким интересным предметом оказалась механика, – вздохнула студентка. – Смазывай еще на раз.
Она шоркнулась грудью о выщербленный гранит и поиграла проступившими на заднице ямочками.
– Так ты не можешь или не хочешь? – снова открыла рот неугомонная девка.
– ? – я нехотя прекратил ритмичные толчки бёдрами.
– Ты что-то знаешь, я по глазам поняла.
– Хм…
– Мама не до конца открылась, я почуяла, она хотела, но передумала, не смогла, побоялась или засомневалась в приоритетах чем руководствоваться – договором или приказом.
– Что вы, студентки, за народ такой, любознательный, – я одернул майку на спине девчонки. – Мне разрешение руководства не требуется, но и приказа делиться информацией не поступало. Зачем мне это надо?
– Я тебе только часть выдала, еще кое-что ведаю, а самое важное утаила и выкладывать или нет, решу позже, посмотрю, как будут развиваться события.
– Хе… Плавали, знаем.
– Ты о чем?
– Да так, напомнило одну девушку, художницу, тоже торговалась важной информацией...
– Вот и давай заключим договор – дальнейший обмен только по бартеру, иначе больше ты не узнаешь ничего и упустишь что-нибудь важное!
«Че Гевара» пристроила локти на подоконник, подперла ладошками головешку и покрутила задницей: – Я жду!
– Ого, как заговорила! Считаешь заняла сильную переговорную позицию из которой можешь диктовать условия?
– Да! Мне нравится раком! А сам-то?! Бессовестно пользуешься умением найти к девушке подход!
– Так, ну-ка погоди! Вот это всё, – я несколько раз энергично пихнул девчонку под хвост, – ты делаешь из корыстных соображений?
– Не нукай, не запряг! – толкнула она в ответ, – это бонус! Если хочешь, считай секс и рассказанное задатком или авансом. Я тебе вон сколько всего выдала, а ты молчишь!
– Лучше бы преподавал в шараге. У студенток ВУЗа какая-то маниакальная тяга к знаниям, – вслух возмутился я, прижимаясь к девушке.
Она переступила с ноги на ногу, уплотнила контакт: – Накрой меня, классное чувство, только не наваливайся. … И не юли, я с тебя не слезу, так и знай! Ну?! Значит не можешь?
– Необычная переговорная позиция, но мне нравится, – проговорил я, устраиваясь поверх острых лопаток. – Оферта принята, я могу выдать все, что знаю, на меня эволюционная защита, видимо, не распространяется.
– Защита? Это что еще за фигня такая?
– Рассказать о некоторых вещах, событиях или передать знания, которые не понимаешь сам, не так просто. Мысли путаются, забываются, речь превращается в кашель или заикание, получается ахинея, другой человек тебя не поймет, воспримет за сумасшедшего. Так работает эволюционная защита.
– Ааа…!? – ахнула студентка. – Как у Таньки! Один в один и мама тоже! Или разыгрываешь?
Она быстро оглянулась.
Я чмокнул её в носик. – Верить или не верить можно во что угодно, но что-то да существует. Приятель кое-что знал, рассказать пытался, я не поверил…
– Который бандит?
– Да. Я думал у него крыша поехала, посчитал за сумасшедшего, а дураку веры нет.
– Кто тебе про защиту рассказал? Неужели ты во все это веришь?
– Поверить во все до конца я опасаюсь, можно разрушить свою картину мира, информацию же получил из разных независимых источников, местами она верифицируема, бьется перекрёстно друг с другом и если допустить предпосылки …
– Прям как на лекции заговорил!
– Аспирант не хухры-мухры – почти учёный! – я надулся от гордости.
– Хи-хи-хи, – засмеялась студентка. – Я дала преподу! Круто я тебя подловила?
– Когда? Где?!
– Да только что! «Восточная гимнастика, йога»: мозги запудривал. Вы, мужчины, просто устроены, у окошка встала, прогнулась, ты и попался! Считай повлияла на преподавателя! И не забудь про договор!
– А… о…! Ну ты даешь! – поразился я.
– Еби пока даю!
Некоторое время мы сосредоточенно сопели, занятые своими делами.
Девичья ладошка тронула меня, прерывая размеренное движение: – Ты не договорил!
– Памятливая, зараза, – я вздохнул. – В целом звучит безумно. Наиболее связную теорию мне поведала одна просветлённая на всю голову девушка, продвинутая в понимании мироустройства, она много путешествовала и видела разное, необычное и получила сведения из первоисточника. Верить или не верить можно во что угодно, но какая разница во что веришь ты, если все работает само по себе, вдобавок она знала, как сломать защиту.
Я постучал студентку пальцем по лбу.
– Все происходит тут. «Поговорить по душам», слыхала поговорочку? Душа в душу, напрямую и все без слов ясно, а чтобы лучше работало надо друг друга коснуться, хотя бы взять за руку, сблизиться или… в общем установить контакт.
– Так-так-так! – радостно зашевелила бедрами девка. – Значит девушка? Красивая? Душа в душу… сблизиться… и насколько близко вы входили в контакт? По самые яйца?
Она звонко засмеялась.
– Пошлячка!
– Угадала?
– Душа в душу – выражение образное, аллегория, символ, поэтому по самые не обязательно, достаточно на полшишки.
Я легонько наподдал сзади.
– Ну уж нет! Никаких полумер! Все это меня напрямую касается и рисковать я не буду! Не халтурь! Мы заключили сделку или я настучу в ректорат и ты огребёшь за нарушение кодекса!
– Это шантаж.
Девчонка резко сдала задом. – Ну!
– Будет тебе сделка! – я прихватил наглючую девку и ткнул лбом в подоконник.
– Тише…, шею сломаешь, – прохрипела студентка, подстраиваясь в задаваемый ритм.
Я пошевелился, отлепившись от горячих бедер студентки, мокрая кожа вмиг покрылась мурашками – из щелястого, чисто вымытого окна сквозило, снова прижался к лидеру кубинской революции Фиделю Кастро как к родному, под ладонями, накрывшими щеки Че Гевары, часто-часто стучало сердечко. В паху приятно саднило – угасающими толчками выплёскивались остатки смазки.
– На картинке дедушка, – ставя последние финальные точки акцентированными ударами, начал я.
– Аа…а аааа…АААа! – студентка перекрестила ноги, напряглась, мышцы сильно сдавили моё естество, выжимая последние капли. Внутри у нее что-то мелко завибрировало. – Ууффууххх…. Аааа…. ММм…. – Какая девушка?
– Дедушка. На переданном листке твои дедушка и бабушка.
«Че Гевара» тяжело отдышалась.
– Вряд-ли. Через отца известно, в Берлине дедушка был тяжело ранен, бабушка его лечила, вместе они пробыли очень недолго, прям как мама с папой и он погиб на её глазах, дед знал о море и был капитаном, а на фотографии солдат.
– Солдаты носят пилотки. Фуражка полагается только офицерам. На снимке военный в фуражке, это твой дед и он действительно был капитаном, самым настоящим.
– Фуражка…? Точняк! Ты видел картинку‼? Может быть вспомнишь, что за книжка? Вдруг там есть другие фотографии или какие-то подробности?
– Откуда вырвана страничка не важно, думаю больше ценной информации в источнике нет никакой, а видел я оригинал, но что это было, не очень понимаю сам. Слайд с фотоплёнки и на нём запечатлены твои бабушка и дедушка, в этом я уверен твёрдо.
– Откуда ты можешь знать?
– Твой дед сказал.
– А…? О… Как ты мог его видеть, когда? – закричала студентка.
– Он не погиб, картинку показал мне лично, записи и среди них много снимков, я их подробно не рассматривал, не знал, что пригодится и уточнить ничего не получится. Он уже умер.
– Какой он был?
– Виделись мы недолго и я его почти не знал, он был уважаемым человеком, необычным и очень порядочным.
– Почему же он бросил бабушку?
– Твой дед считал, что она погибла и видел это собственными глазами. Его обманули и твою бабушку тоже.
– Обманули? Кто??? И зачем…, – выдохнула студентка.
– Зачем – не знаю, история очень давняя лихо закручена одной любительницей театральных постановочек, может быть это была защита, разведя, она уберегла их от чего нехорошего, сама ошиблась или цель какая имелась, а на чувства и судьбы ей точно насрать. Твой дед говорил она людей убила и видел это своими глазами, которые и соврать могут, так себе доказательство.
– Она? Это была женщина? Разлучила навсегда… Как жестоко. Или она сама имела виды на дедушку?
– Вряд-ли тут замешана любовь или постельные глупости. У старой ведьмы точно имеется цель и все крутится, как уверяла меня специалистка в нательной живости, вокруг внучки, ради которой старуха готова на многое.
– Я внучка.
– А?
– Я ВНУЧКА!
…
– Ты – внучка. Хм. А они… Получается под Брестом не только чаевничали… Тогда все сходится: «... пусти, дедушка… извинись перед дедушкой…». Промолчал или сам не знал? Вот же Врунгель, не промах, успел настрогать внучек, – пробормотал я себе под нос.
– Врунгель? Это который капитан? Я мультик по телеку смотрела. Ты о чем?
Я не ответил.
– Какая она? – после паузы спросила девушка.
– ?
– Та, другая внучка.
– Красивая, норовом в бабку, совсем еще соплячка, фиги крутит – закачаешься.
– Как Роза?
– Роза действует по наитию и кое-что подсмотрела, как, я не понимаю сам. Эта – другая.
– У тебя с ней было?
– Мы виделись дважды и я не ведаю о ней и её семейке ничерта. Ближе всех с этим ковеном знался приятель. Был обычным рэкетиром, стал убийцей, это не байки военных лет, все по-настоящему и сучка в этом участвовала, его на мокруху подбила, им руководила и подначивала, по крайней мере приятель в это верил. Любил он её без памяти, боялся чертовка его погубит, она его оседлала, скрутила, сломала и он помчался за ней за тридевять земель на край света. Девчонка может навредить, очень сильно, так уверял твой дедушка, а я ему не поверил, счел за старческие бредни. Вот так и работает эволюционная защита. Тут все запутанно и на всякий случай присматривайте за Розой, она… э… пусть думает, что творит.
– А где теперь документы, альбом с фотографиями?
– Хм… Альбом..., твой дед называл его Журналом, известно другое название – Руттер.
– Это и есть руттер?
– Ничего себе, ты знаешь про Руттер? Редкое слово, где ты его слышала?
Студентка замялась. – Читала кое-где, но там не было пояснений. Что это такое?
– В старину… э… м…, короче, не важно, по-моему это … э… не в названии дело, бумаги особые, альбом, журнал, записи, зови как хочешь, которые оберегать надо, нечто, куда заносится наиважнейшая информация, сомневаюсь, что физически эта вещица существует.
– Чудес не бывает! Предмет либо есть, либо его нет.
– Не все так однозначно, – покачал головой я. – Например ум, честь и совесть, непонятные субстанции, существование которых сомнений не вызывает, они либо есть, либо их нет, со временем, могут появиться, но могут и потеряться.
– Что же тебе показывал дедушка если в натуре ничего нет? – захлопало глазами отражение «Че Гевары» в оконном стекле.
– Его Руттер я видел и даже держал в руках: старая толстая тетрадь в тисненом переплёте, куча страниц, битком набита фотографиями и зарисовками, уйма информации, пролистал и жизнь чужая перед глазами промелькнула, как на ладони, все без слов ясно. Штуковина существует и беречь её надо пуще зеницы ока, в этом я уверен твердо, выглядеть он может по-разному: журнал, альбом, блокнот или книга, не важно, физически нет ничего, морок, наваждение и если ты не готов воспринять увиденное, то не заметишь ничерта или не поймешь того, что видишь.
– Как же определить есть он или нет? У меня имеется? Хи-хи… ааай! Ты меня опять мацаешь, – засмеялась девушка. – Куда!? Ааа… не туда! Там точно ничего нет!
– Давай поищем!?
– Погоди, хочу разобраться, ааай…!
– Да не напрягайся! У твоего деда записи появились только на войне, в Польше, ему помогли получить их так же, как Оль… э… человек знающий посодействовал с бумагами Ксюше, а мама всего лишь передала подарок, ценность которого не доказана. Глупости это все.
– Тетрадочки, которые потеряла Ксюша – её руттер? И она его профукала? Ксюша была сама не своя, подавленная… Последний мамин подарок. Говори где искать, я запишу!
– После запишешь! – я успокаивающе погладил девушку по бедру. – Само со временем найдется. Сдается мне Руттер – это такая штука, он либо есть, либо нет и потерять его так просто не получится.
– Лучше иметь, чем не иметь! – возразила студентка.
– Это точно! – согласился я. – Чем больше, тем лучше. у Кривоног не было ничего, недавно появились писульки, а жила без всего, не тужила, у Розы дневничок с самого детства имеется. У меня – два комплекта.
– Два? – ахнула студентка.
– Твой дед уверял, у меня есть записи какого-то Главного, не понимаю о чем он, и мои собственные бумаги имеются. Я не чувствую ничего и физически их точно не существует, никогда не вёл ни дневников, ни заметок, не люблю писанину. И это… хорош языком молоть, выше нос и шире ноги!
Я ткнул её под коленки, с силой придавил к подоконнику. Девушка попыталась приподняться, выбраться из-под меня, разорвать контакт. Некоторое время мы сосредоточенно сопели, пытаясь добиться позиционного преимущества.
– Саша, ну что ты делаешь?
– А на что это похоже?
– Опять? Я уже на месяц вперёд смазанная, – притворно возмутилась студентка, ловко переступая с носков на пяточки. – К батарее не прижимай и на поясницу не дави! Я сама прогнусь! Мм… ммммм…. Тверденький. Разве ты не кончил?
– Кончил, но раком ты бесподобна и мы можем начать еще разок, – уверил я, уплотняя контакт.
…
