Предыдущая глава

Две сестры

Водянистые, со старческими желтоватыми прожилками по белкам, глаза старого профессора невидяще смотрели поверх моего плеча, губы шевелились, шептали: – Прямой спин, значит тут обратный, заряд вычитаем и тогда возможен скачок между уровнями. Но откуда берётся столько энергии? Это невозможно!

Я осторожно потрепал его за руку.

– А? – вернулся к действительности он. – Кто? Что? Задремал я, думал тебе не интересно. Или ты хочешь услышать продолжение сказки?

– Конечно хочу! Так что, появился человек знающий? Или вы ждете кого? Говорите!

Он хитро прищурился: – Появился! Ты вот пришел!

– Да ну вас…

Я уже приготовился было изобразить обиду, как он заговорил.

– Появился! Что-то происходит, Саша! Что именно я не знаю, но хорошие дела впопыхах не делаются, тем более по ночам, а они торопятся страшно!

– Кто они? Не один посетитель был?

– Меня в палату определили, анализы, анкету заполняли, давление проверили, врач с вопросами, поел, попил, тапки больничные примерил, имущество по ящикам разложил, вот тебе и вечер. Телевизор на ночь посмотрел, фильм голливудский про вампиров, будь он неладен, спать пора, свет потушили, только глаза прикрыл, в окно тихонько стукнули. Думал послышалось, опять стучат, громче.

– В окно? – переспросил я и посмотрел на толстое грязное стекло. Районная больница висела на балансе завода, с металлом и стеклом дефицита не наблюдалось, поэтому с ремонтом не мудрили и весь фасад зашили самодельными рамами из сварного проката с каленым остеклением на резиновом «трамвайном» уплотнителе с первого по пятый этаж включительно. Я привстал на стуле, вытянул шею, скосил глаза, пытаясь выглянуть за подоконник здоровенного двустворчатого «глухого» окна третьего этажа отделения общей терапии.

– Саша! – строго сказал старик, – не балуйся, возьми камешек!

– Да-да, – понимающе закивал я, приставил «Куриного бога» к глазу.

– Вот и я так же в дырочку посмотрел, увидел. Девушка за окном стоит, пальчиком по стеклу тук-тук-тук тихонечко и шепотом: «Пусти, дедушка», у меня душа в пятки, ладони вспотели.

– Девушка?!

– Да, Саша! Она стучит все настойчивее, просит: «Отопрись, пусти в рубку, нам надо поговорить».

– В рубку? Это опять про корабль?

– Да! Я в дырочку гляжу, тошнота подступает, в голове туман и койка подо мной качается, в окно еще раз глянул, а там луна в полнеба и огни по воде, вмиг понял, на корабле я! Мой корабль! И в рубку никого ни за что пускать нельзя, не положено! Она снаружи, одежка на ветру полощется, дрожит вся, про работу разговор завела.

– Девчонка и есть «человек сведущий»?!

– Да! Я тоже засомневался, переспросил. Стал с нее удостоверения какие-то требовать, выяснять компетентна ли она в науках. Экзаменовал как студентку, она молчит, лекцию ей читать затеялся, взыграло что-то, кокетничал, старый дурак, отказал в шутку, мол не доросла она до моей мудрости и не понимает базовых законов мироздания.

– Как девушка выглядела? Запустили?

– Не пустил. Плохо она выглядела, глаза запавшие, сама бледная, краше в гроб кладут, зубами клацает, от холода, позже понял, ну я и сдрейфил. Фильм еще на ночь треклятый…, примерещилось. Не открыл. Она поняла, что не отопрусь я и говорит: – Времени у меня нет и сил на разговоры пустые очень мало, я хочу увидеть бумаги.

– А как же сделка?

– Вот и я спросил! Про сделку обещанную рассказал, как в больницу попал, а ну опять обман, можно записей лишиться, труд жизни, условия договора выяснять пытался, про право выбора заикнулся. Довыпендривался.

– ?

– Вспылила она, ударила!

– Вас?!

– По стеклу кулачками грохнула, аж рамы задрожали.

Он покосился на толстые сварные переплёты оконных проёмов.

– Не разбила, слабая она совсем, расплакалась, жалко мне её стало, сил нет, рот открыл, мол сейчас впущу, дочка и тут она вмиг переменилась, в глазах синева сверкнула и говорит:

– Мне необходимо ознакомиться с бумагами, то, что вы сделали, очень важно и может иметь далеко идущие последствия. Отдайте документы, я главная и всё равно по-моему будет!

Старик покряхтел, заворочался на койке: – Тут и я сорвался, закричал: «Мой корабль – мои правила!» Про право выбора пластинку по кругу завел.

– В общем вы зашли в переговорный тупик? – попытался пошутить я.

– Как зашли так и вышли, заорала: «Право выбора?! Нет у тебя никакого выбора, старый дурак!».

– Так и сказала?

– Слово в слово. Велела все бумаги к делу относящиеся собрать воедино, сказала вернется и тут я проснулся, на часах чуть за полночь. Саша, сколько осталось времени?

Я посмотрел на часы, ответил, он продолжил.

– Глаз сомкнуть не мог, размышлял, про жизнь, про войну вспоминал, море, огни, корабли, даму в вуали, да как солдаты бесследно в пучине сгинули, формулы свои в уме перебирал, уравнения, выкладки еще раз перепроверял, так и эдак вертел, укладывал. Все равно не сходится, данных не хватает, не вижу я чего-то. Сам не заметил, как приказ её выполнил, в голове по стопочкам всё, что знал, разложил. Заснул под утро.

Только глаза закрыл, она! Подчалилась, в окно заглянула, запоры на рамах осмотрела и говорит: «Так делать нельзя, но время дорого и мне насрать. Укройся, это может быть опасно».

– Так и сказала «насрать»? – удивился я.

– Слово в слово! Спешила она. Я затаился, слышу, командует:

– Иди на Захват, мне нужен его корабль.

– Что это значит?

– Вот и я не понял, а любопытно же! Высунулся, осмотрелся, нет никого кроме нас, все чисто до самого горизонта и тут ей ответили: – Захват? Всамделишный? Не понарошку?

Старик уставился на меня.

– Э… «всамделишный», «понарошку»? Звучит по-детски.

– Это ребёнок, Саша! Подросток, девочка совсем юная! Заверещала от радости: «Мне точно-преточно можно? Бабушка ругаться будет». А эта отвечает: «Она в курсе и я разрешаю. Смотри, старика не зацепи, нам поговорить надо, с мёртвого толку не будет». И тут она ударила!

– Девчонка? Во сне? Или наяву? – ахнул я. – Вы её видели? И при чем тут бабушка?

– Я и рассмотреть ничего не успел, все происходит молниеносно, выскочила из ниоткуда, сполох, вода вскипела, море засияло и врезала! Обшивка затрещала, шпангоут, слышу, сломался, внутри у меня хрустнуло и окна вдребезги, вкруговую повылетало, запах озона, воздух звенит от напряжения.

Что сказать, я не знал, крепче сжал руку старого профессора.

– Ослеп я, – продолжил он, – но уши не заткнёшь. На фронте наслушался, так люди в агонии кричат, за миг до конца, умирать любому страшно, ни с чем не спутаешь, сталь в мясо врубается, по живому пластают, кровищей пахнет, рукопашная идет, насмерть. Секунды и тишина, в рубке стою один, слепой, беспомощный, окна нараспашку! Я ничего не видел, но это и был Захват! Команду услышал:

– Задраить трюмы! Убрать паруса! Очистить палубу! – первая приказывает. Вторая приказы продублировала. Молотки загрохотали, жутко, словно крышку гроба заколачивают, потом треск, мачта упала, вторая, такелаж рвется и шлепки о воду, тела за борт выбрасывают.

– Захват окончен! – так и доложила. Голосок детский дрожит от восторга. В радость ей бой, кровища, видел такое – упоение битвой и если оно в тебе есть – не переделаешь. Совсем ребёнок, а жестокая, безжалостная. Окончен бой, приплыли, очень горько, я заплакал.

Старый профессор шмыгнул носом.

– Шаги по палубе, к рубке идет, кишки и кровь как грязь весенняя под сапогами чавкают, до одури жутко! Опять приказ: – Дверь открой.

– Вам?

– Этой… Отвечает: «Как скажешь, сестрица, не по чину главной в окна лазить?» и захихикала по-детски. Знаешь, Саша, такая подколка в голосе, ершистость, задиристость, напряжение, вот прям один в один как у меня с солдатиками…

– Погодите, так они сестры? – вскричал я.

– Получается так. Старшая и младшая. Младшая дверь разбила.

– Выбила?

– Разбила, Саша! Шарах и нет двери, щепки вокруг дождем посыпались! Слышу, рядом кружит, шаги быстрые, словно танцует, осколки стекла и дерева под каблучками потрескивают. Напротив остановилась, жаром в лицо дохнуло. Я оберёг в кулак зажал, перед собой вытянул.

– Помогло?

– Ценности какие на судне имеются, Руттер, документы? – спрашивает. Камень увидела. – Ой, – говорит, – Знак. Я хочу сувенир, рука ему не понадобится и шорох стали по коже… как саблю из ножен тянут.

– Твою ж мать.

– То-то! Вторая подоспела, старшая.

– Оставь, – говорит, – пустышка это, понты дешёвые. Что делать со стариком я решу позже, – опять командует, – уходи, полезного тут нет ни хрена, мусор один, хлам стариковский.

– Так и сказала! Во мне обида взыграла, как так, хлам? А моя работа, вот же она, вся сложена, дело жизни!? Рот открыл сдуру, возразить хотел и тут она меня ударила!

– Опять? Старшая, младшая?

– Ударила старшая. Пощечина. Заткнуться велела, язык вырвать обещала. Дождалась, пока вторая ушла, нырнула без звука и нет её, все мои работы до единой собрала, сам в стопочки сложил, дурень старый, и следом отчалила, я плеск слышал, а мне ждать велела.

Старик облизал синюшные сухие губы, моргнул мутными выцветшими глазами, с правого упала ресница, в уголке выступила грязно-желтая с красными вкраплениями капля сукровицы.

– Утром проснулся, не вижу ничего! Сон вспомнил, закричал. Санитарка прибежала, за ней доктор, второй. Нагноение. Инструкции к моим лекарствам и анальгетикам читали, противопоказания, анамнез выясняли, грешили на аллергию, допытывались бывало ли такое раньше, антибиотик вкололи, глаза марганцовкой промыли, гной удалили, а зрение не вернулось. День впотьмах пролежал, прошлое вспоминал, и так и эдак жизнь свою обдумывал, духом крепился, ночью совсем худо стало, заснуть боюсь и не спать тяжко, мысли в голове роятся, измучился. Наутро по новой, доктора, консилиум, завотделением пришел, офтальмолог, в глазах плывёт, сам беспомощный, даже в туалет за руку водить надо. Еще день промаялся, совсем духом пал. Ночью опять не спал. Чудилось бумага шуршит где-то, перо скрипит, листочки шелестят, вода плещет и девочка вслух бубнит негромко, сама себе, словно стихи учит.

На третью ночь пришла. Глаза закрыл, шаги легкие рядом, а я же не вижу ничего и тут она скомандовала, прямо над ухом да резко так, словно пролаяла. И тишины как не бывало, поступь тяжелая, осколки захрустели, остатки рам со звоном выбили, ходят вокруг, голоса, слов не разобрать, речь чужая, пила визжит, заскрипело противно – по стеклу алмазом водят, краской запахло свежей, стружкой, – чую, ремонт идет. Во сне глаза открыл – лунный свет вижу, море до горизонта! Вначале мутно, потом лучше, лучше, совсем прояснилось – рамы новехонькие! Все по кругу отремонтировано! Она стоит у окна рубки, одна, пальчиком по стеклу чистенькому водит, противно так поскрипывает и бумаги мои листает, записи, по-хозяйски, будто свои. Кулаки сжал, к ней ринулся, а она рукой повела, как в стену ткнулся и словно держат меня, а не видно никого.

– На меня не бросайся, – и пальчиком так грозит, – сделать ты мне все равно ничего не сможешь.

У меня злость внутри кипит, она внимание не обращает, как ни в чем не бывало карандашиком чиркает, уточняет, вопросы по теории задает, переспрашивает. Она все очень внимательно изучила, ошибку в расчетах нашла. Слово за слово разговорила. Отпустило меня, до утра бумаги перебирали, спорили, как ночь пролетела не заметил. Похвалила, сказала завтра еще придет, а мне работать велела, теорию заканчивать, времени совсем мало осталось, спешить надобно.

Проснулся, ресницы разлепил, свет вижу! Закричал. Сестричка прибежала, гной марганцовкой удалила, вернулось зрение, лучше прежнего вижу, без очков читать можно. Доктор зашел, лечение свое нахваливал, как индюк надулся, гордый, про аллергическую реакцию и отёк заговорил, а у меня девушка перед глазами и душа аж поет, все видится ясно, ум работу просит. За монографию схватился, а там пометки, ремарки, вопросы на полях проставлены не моей рукой. Весь день корпел, так и эдак перекраивал, не срастается! Точно знаю, когда вектора у волновых функций ортогональны, проще говоря поперек волны, то вот так оно и работает! Вымотался, про еду забыл, на врача накричал, чуть не матом послал его вместе с анализами. Насилу ночи дождался.

Пришла. Про природу полярного сияния вопрос задала, да как я считаю, влияет ли ионизация массивного объекта, движущегося в вязкой среде при высоких значениях числа Рейнольдса, на силу свечения и можно ли избавиться от вторичного демаскирующего признака?

Я отвечаю подробно про базовые законы физики, ограничения, обойти которые нельзя, не положено, но есть лазейка, теорию свою поясняю.

Про кавитацию поговорили, самовозбуждение при флаттерных автоколебаниях на закритических скоростях в плотных средах, да как это все с моей теорией увязано, уравнения перепроверяли.

Еще одну ошибку нашла, расстроился, оправдываюсь, ерунда моя теория, бумага все стерпит, а нахождение двух ненулевых масс в одной точке невозможно на квантово-механическом уровне, аксиома, давным-давно выведенная и проверенная.

Отвечает: «Да, базовый принцип квантовых состояний налагает пространственно-временные ограничения, но Паули ошибался. Его выкладки верны в статике. Движение с высокой энергией свозь среду без её возмущения без кавитации, ионизации и прочих демаскирующих признаков возможно, ты сам все видел – вспышка и нет ничего».

Про море знала, про огни, следы, инверсию и Паули этого треклятого, про все-все-все и побольше любого на нашей кафедре, да что там кафедра, в самой Бауманке! У меня как пелена с глаз спала. Сказала, что базовая нестыковка в различии законов. Верх и низ связаны и тут мои выкладки – ересь старого чудака, объект насмешек, а внизу все немного иначе и возможно то, чего здесь сделать нельзя, я сам всё воочию видел, но как это действует не понимает никто, если разобраться, можно большой силой овладеть, власти добиться, но коли знание в плохие руки попадет, беда будет.

– Прям-таки беда? – спросил я, чудаковатого старика. – Мир рухнет?

– Она сказала война будет и надо подготовиться. В бумагах знание, сила! Монография тут, в тумбочке. Бери, Саша, пригодится.

Я засмеялся. – Не-не-не, без меня, бои не по моей части. Ничего себе пророчество. Откуда ей знать, девочке? Словно бабка старая «будет война и инфляция, надо купить соль, спички».

Профессор тоже улыбнулся: – «Война неизбежна, не сейчас, через много лет и так уже было раньше, давно. Нам нужен боевой корабль с хорошим экипажем», – слово в слово, Саша.

– Каждый первый Глоба Нострадамусом себя мнит, предсказывает войну или глобальное похолодание. И при чем тут корабль?

– Не веришь? – он схватил меня за руку.

– Необъяснимых вещей в мире хватает и врать вам резона нет, – дипломатично ответил я. – Так вы заключили сделку?

– Заключил, но хочу с тобой посоветоваться. Бери пряник.

---

Я грыз сухой, покрытый каменно-твердой блестящей глазурью пряник, прихлебывал из отороченного коричнево-белым ободком накипи стакана с плавающими поверх воды хлопьями чаинок, старик задумчиво молчал.

– Есть сомнения? – осторожно спросил я. – Или проблема предвидится?

– Сегодня я умру…

– Вот еще глупости, – сердито сказал я. – Вам еще жить да жить, тысячелетие новое встречать и работу свою…

– Как думаешь, есть жизнь после смерти? – перебил он. – Разве такое возможно?

– Жизнь после смерти есть во всех религиях, но…, – начал было я и осекся. Глупо оглушенному лекарствами старику проповедовать атеизм, и кто я такой разубеждать его в существовании того, во что он не очень верит сам?

– Это не совсем смерть..., сказала, что это не жизнь, но что-то да будет и все решится сегодня.

– Сегодня вас отвезут в областную, завтра обследование, назначат лечение…

Старик не дослушал: – Она нашла в монографии фундаментальные ошибки, все иначе работает, но сам подход у меня верный. Чтобы доработать теорию, мне надо понять, как оно на самом деле устроено, я должен увидеть мм-мооре, огни и ту, другую рассмотреть до мельчайших деталей. Но плата высока, я почти все забуду, родных, близких, себя не узнаю и очень сильно изменюсь иначе перейти с корабля на корабль невозможно, по крайней мере надолго, последствия неизбежны, никому не положено, запрещено! Работает эволюционная защита, но её можно сломать, есть человек знающий и надо быть очень сильным, как её сестра, та только ломать и горазда. Я должен бросить свой корабль! Капитан без корабля! Как же так? Нет корабля – нет человека, я сам видел.

– Может быть вам отказаться и отыграть назад?

– Не могут меня отпустить с такими знаниями, никакой это не договор, сплошной обман и ловушка, так или иначе я исчезну, старшая сама сказала, нет теперь у меня выхода.

– Поезд сегодня, вас будет сопровождать лично завкафедой, Новосибирск далеко и там будут люди…

– Она очень сильная, – перебил старик, – расстояния не важны, – теория не доработана, но все действует. Поперёк волны ходят куда угодно и если на тебя нацелились, то спасения нет. Меня знаками пометили.

Глаза профессора лихорадочно заблестели. – Убегать, запираться бессмысленно, нет защиты, все разломает и как птенца из гнезда выдернет. Я боюсь, Саша. Что мне делать? Все случится сегодня. Вспышка, запах озона…

Я ошарашенно молчал. – Но какой-то же выход должен быть! Выход есть всегда!

– Есть, – подтвердил старый профессор. – Кинут они меня, как уже обманули дважды, но я их первым объегорю, должок платежом красен. Я монографию, записи и все наработки, что она собрать велела, уничтожил, а самое ценное в Журнал переписал…

– Вы же сказали, бумаги в тумбочке?

– Прости старика, думал, что ты с ними, принюхивался, тайну берёг, а как на духу только в Журнале изложено, нет худшей участи для капитана, чем лишиться Журнала и беречь его нужно как зеницу ока, никому не показывать, не положено! Отдам документ тебе, забирай, Саша! Поперёк волны даже те, кто умеют, с опаской ходят, наобум, по наитию, никто не знает, как это работает, ты молодой, умный и во всем разберешься, много сильнее станешь, власть получишь и будешь всеми командовать.

– Не хочу я никем командовать и потом, а как же вы без бумаг? Что им скажете?

– Без записей я им не нужен, рассказать многое не успею, а что знаю так вскоре забуду, сработает эволюционная защита. Просто умру, я уже старик и устал. Журнал у меня с собой, сейчас покажу! Держи!

Я протянул руку, подыгрывая чудаковатому деду, тот закопошился под одеялом и подал мне большую толстую тетрадь. Вещица выглядела старинной, я осмотрел тисненый переплёт, ощупал обложку, открыл первую страницу, долго разглядывал небольшой, увитый плющом каменный дом с мезонином, окруженный фруктовым садом, закрытые яркими деревянными ставенками окна первого этажа, выбитое, ощерившееся осколками, большое окно второго. За домом густыми черными кольцами поднимался дым. Ярко-зеленая листва крон пестрела россыпью жирных красных точек.

– Позже раскрасил, уже после госпиталя, – пояснил профессор. – Черешня в аккурат поспевала тогда, поздняя.

Я перевернул исписанную страницу, еще одну, еще. В перечерченном трассерами небе смертельной каруселью кружили самолёты, стремясь зайти друг другу в заднюю полусферу. На втором развороте реактивный Ме-262 встал на хвост в верхней точке «колокола», нацелившись в брюхо ничего не подозревающему Як–9. «Ударит снизу, нет спасения», прочитал я. Второй Як с пометкой «пойдёт на таран», стремительно пикировал против солнца наперерез «мессеру».

Дальше шли листы с тактическими картами, схемами пехотных построений, нарисованная выкройка халата со схематично изображенными по ней штрихами и пометкой «Зеленые ветки не нашивать, лист вянет – демаскирующий признак!». Там же корешком меж страниц была вклеена маленькая брошюрка, озаглавленная «Личная книжка снайпера».

– Ух-ты, – не удержался я.

– Роту на переформирование в тыл отправили, – пояснил профессор, – я на передовой остался… вот. Охота на людей – не моё, чистое убийство.

Он шевельнул рукой, понуждая перевернуть страницу.

Текст, текст, текст, пометки на полях, зачеркнуто, ровные короткие строчки, похоже на стихи, вставленная между страниц смятая пустая пачка со свастикой на этикетке и надписью «Zigaretten», текст, опять пошли картинки.

По крутой дуге на глубоко засевший в грязь по самую башню «Тигр» в бреющем заходил одиночный «ИЛ-2». «Глиссада», прочитал я едва различимые буквы под карандашными завитушками, изображающими инверсный след позади закрылков штурмовика. Столбики цифр, знак вопроса, подписи: «точка срыва», «угол атаки», обозначенные стрелочками маневры.

Картинки, картинки, текст, опять картинки…

Со следующей страницы на меня смотрел осунувшийся юноша со щегольскими усиками. В изголовье кровати стояли пожамканные в гармошку сапоги, отливающие чернотой графита карандашного грифеля. На шее парня на длинной нитке висел «Куриный бог». Под рисунком убористым угловатым почерком шли ровные строчки.

– Это я. Себя с зеркала рисовал, – выдохнул старик.

На следующем листе по нарисованному морю несся над волнами изящный парусник. Плавные изгибы корпуса, высокий полубак с длинноствольной трехфунтовой пушкой на резном лафете, крутая корма, открытая рубка и два смешных полуфунтовых вертлюжных фальконета – небогатое вооружение скорее для декорации, чем настоящего сражения, тонкая паутина такелажа, снежно-белые паруса, хлопнувший в крутом бейвинде кливер. – Идет по волне, – вслух прочитал я. – Классное суденышко, обводы закачаешься! Но… не боевое, – само с языка слетело.

– Санитарочка одна … – старик смутился, – на моих глазах погибла во время артналёта, самую малость до Победы не дожила. – В гости после войны приглашала. У нее собственный замок на острове.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Она – студентка с Ленинграда. Василье́вская. Фамилия дворянская, последняя в роду, аристократия, от бабушки восемнадцатого века особняк на Васильевском острове остался, из окон Неву видно. Так и говорила: «родовой замок на моем острове».

Старый фронтовик тяжело вздохнул, его взор затуманился видениями прошлого.

Я деликатно молчал, рассматривал вставленный в переплет страниц ниже рисунка обрывок старой фотопленки, силясь рассмотреть в полустертых временем чертах юноши изборожденное морщинами лицо профессора, перевернул страницу.

---

Свинцово-серые низкие тучи над иссиня-черным морем, белые барашки пены по высоким гребням волн, низ страницы, прямо по впадине между двух крутых водяных валов, был вымаран. Я поскреб бумагу ногтем, повернул страницу к свету под другим углом, с трудом разобрал замазанный текст подписи: – Поперек волны. Потом нырнула.

– Все зачиркал, непохоже вышло, совсем, сколько ни старался. Увидела, пальчиком погрозила, – выдохнул он. – Сказала такое рисовать нельзя, записи «уйдут» куда не надо, бед не оберешься…

Профессор говорил, говорил, голос звучал фоном, быстрее, быстрее. Я листал Журнал, пробегая глазами текст, смотрел картинки. Иллюстрации одна за другой мелькали перед глазами, сцены войны исчезли, молодой мужчина, девушка, детские лица, мирная чужая жизнь.

На одной картинке я задержался. Старик шевельнулся на кровати, вытянул шею. – Это завод, – пояснил он. – Начало строительства. Я участвовал! – добавил он гордо.

Вспомнились выцветшие фотографии в альбоме моего деда, он тоже строил завод и рассказывал, а я почти все забыл и куда делся альбом, не помню.

Следующий рисунок был цветной, фасад перекрашен, но старый корпус института я узнал, архитектура приметная. Лежащая на столешнице указка, рядом кусочек мела, юные лица на заднем плане – студенты, вид от доски, я сам сейчас так вижу учебный процесс, по другую сторону кафедры. Улыбнулся.

Еще лица. Молодые. Хе, декан когда-то носил бакенбарды как у Пушкина, а старая калоша, засевшая в кабинете методической литературы, я и не знал, что она у нас начинала, была очень даже ничего!

– Вся жизнь моя в Журнале, женщиной в вуали подаренном, изложена, день за днем, листок за листком записана, – пояснил старик.

Когда пошли чертежи, уравнения и формулы, не заметил, разглядывал строчки округлых букв с красивыми завитушками, явно сделанные женским почерком на полях, густо исписанных трехэтажными матричными уравнениями страниц. Украдкой послюнил палец, поскоблил. Совсем свежие чернила, авторучка шариковая.

– Девочка поправки вносила, – пояснил профессор, – её рука. Тут все как есть записано, знающий человек разберется.

На модели атома, по орбите которого крутился одинокий электрон, я остановился, набросанные ниже ровные строчки разложения в степенной ряд функций с комплексной переменной притягивали взгляд. Волнистая линия подчеркивала нечетные компоненты уравнения энергетического баланса.

– Энтальпия, каскадный эффект, burst breeding reaction, холодный синтез возможен, неукротимая чистая энергия, – прочел я округлые завитушки, заканчивающиеся тремя восклицательными знаками. – Это девочка пометки делала?

– Она. Велела дорабатывать начатое.

Чертежи, схемы, графики, диаграммы мелькали перед моими глазами, сколько прошло времени, не заметил.

Я перевернул еще страницу и уставился на рисунок.

– Это она, – пояснил старик.

– Она!? – вскричал я. – Да это же ребенок, косички, бантики, очочки, ей-ей «зубрила» вырастет. Вы соплюшке свои теории излагали?

Я всмотрелся в не оформившиеся, неуловимо знакомые черты детского лица и спросил: – Как зовут девочку?

– Она не назвалась, сказала имя не важно.

– Зачем она себя нарисовала? – спросил я, не в силах оторвать взгляд от рисунка.

– Её корабль тонет, карта бита, не выскочить и чудес не бывает. У нее, как и у меня нет выхода! Каялась, умоляла простить, не по своей воле на Захват пошла и сестру натравила, её тоже заставили…

– Заставили? – выдохнул я. – Кто?

Старик, не слыша вопроса, продолжил: – Она большая умница и очень порядочная. Я когда с кулаками кинулся, сестрой попрекнул, убийцей обозвал, наговорил всякого, а она… расплакалась. Очень стыдно. У меня все внутри вмиг перевернулось, чай ей налил, печенье. Открылась она мне, доверилась, я в людях никогда не ошибаюсь, внизу как есть все видится! И за ней придет сестра, вырвет с мясом, она лишится корабля, изменится и многое забудет, меня забудет, себя забудет, сказанное, но у нее тоже есть Журнал и там все изложено. Она его будет перечитывать, пройдет много времени и память вернётся, она узнает меня по своим записям, все объяснит, поможет и будет мною руководить, командовать. Работы очень много, уйма исследований, столько всего удивительного и никто не понимает, как оно устроено и работает, наобум делают, а лучшие, главные, всё в Журнал пишут! Журнал есть только у Главного! Руттер, так она его называет! Ты знаешь, что это такое?

Я кивнул. – Исследования, открытия удивительные, звучит эээ….. неплохо. Или опять есть опасность? – я невольно улыбнулся.

Старик заметил, но продолжил: – Все ради её сестрицы делается. Той науки не нужны и так все работает…

– Погодите, – прервал я, – вы говорите, теория недоработана, то есть на практике неприменима, а сами то и дело «по волне», «поперек волны», Захват вообще ужас какой-то. Разве можно сделать то, чего не понимаешь?

– Никто не понимает сути гравитации, а камешки даже ребёнок кидать умеет, – парировал старик.

– Это другое! А вы говорите про энергию, вектора волновые, корабль. В технике не знаешь как, не заработает! Что скажете? – победным тоном спросил я.

– Ты только что мультик смотрел? – старик ткнул в телевизор. – Корабль у Ивана-дурака видел? «В добрый путь» и лети куда душе угодно, а как оно работает…

– Сказочка, – разочарованно протянул я. – Надо было спросить у «знающего человека» как оно устроено.

– Я спросил!

– И?

– Саша, я же ничего про море не знаю! Где подглядел, где показали, есть два пути, первым, по волне все ходят, интуитивно знают как оно действует и простенькое творят, некоторые даже поперёк умудряются, но чтобы совершать вещи удивительные, нужна сила и… вера! Ты не морщись, вера чудеса творит, я на фронте разного навидался. Если капитан особенный и корабль хорош, то можно на голой вере отчебучить такое, чего и быть не может! Поэтому без сестрёнки никак и беречь её надо как зеницу ока.

– Зачем же им наука, если на голом энтузиазме само работает? Что девочка сказала?

– Я спросил! Сила и вера у всех разные, поперёк волны ходят, то не редкость, а вот провернуть Захват или к себе кого выдернуть, очень мало кто может и будут последствия, они неизбежны, но если теорию до ума довести, все заработает гарантированно, как часы, лучшие смогут достичь еще большего. Вдобавок…

– А вы уверены, – перебил я, – что надо дорабатывать вашу науку, которая позволит делать гадости не только всяким сопливым уникумам, но и всем встречным поперечным?

– Саша, это лезвие обоюдоострое, да, но ведь ломать-то не обязательно, можно сразу с ремонта начинать.

Он глянул на свои лежащие на тумбочке очки.

Посмотрел на толстые линзы в тяжелой роговой оправе и я. – Хотите сказать, что…

– Да, их можно выкинуть за ненадобностью.

Я развел руками. – Так что не слава богу-то?

– Плохо то, что она тоже будет в плену, а командовать нами будет её сестра, та нестабильна, всё зыбко, может пойти наперекосяк, рухнуть в единый момент и кончиться очень плохо. Сейчас она почти ребенок, юна, глупа, горяча, уже очень сильная, становится жестокой и будет еще хуже. Она и меня и её через колено сломает, под себя подомнёт, не со зла, она сама по себе такая и иначе не может, это катастрофа.

– Что же девочка решила?

– Она сестру любит, надеется все переправить, исследования свои бросать не хочет, поэтому и нужен я, в союзники и помощники. Шиш им обеим! Я по-другому переиначу, нельзя соплячке власть давать, она еще ребенок, но услышанного мне хватило, вырастет – чудовищем станет. Я запутался и боюсь.

– В сравнении с вами я тоже ребенок, уже запутался и потихоньку начинаю бояться. Что же вы решили?

– Они мне всей правды не сказали, затевают что-то, как пить дать чую, не хочу быть пешкой в чужой партии. Я отдам свой Журнал тебе! Бери!

Старик протянул мне тетрадь. Рука его заметно дрожала.

– И что же мне с вашим э… Руттером делать? – недоуменно спросил я.

– Теорию доработаешь, вдруг не пустышка, силу обретешь, может быть деньги, власть, на худой конец диссертацию напишешь, а эти… пусть катятся к чертовой бабушке. Бери Журнал!

Голос старого профессора налился силой, зарокотал. Он сунул тетрадку мне в руки.

Я еще раз перелистал выцветшие страницы, всмотрелся в портрет очкастой «Знайки», абракадабру похожих на стенографию закорючек под ним: – Если вы отдадите мне свой Журнал, как же вы без записей узнаете девочку? И что тогда будет?

Старый профессор пожал плечами.

– А она? – я ткнул пальцем в рисунок. – Вам доверились, ждут, а вы…? Не-не-не, у меня свои тетрадочки с детства имеются, про обретение могущества звучит заманчиво, похоже на сказку, но чужого мне не надо, в ваших договоренностях я запутался и уже не понимаю кто за кого, а когда делаешь что-то чего не понимаешь, говорят может руки оборвать по локоть. Спасибо, не надо!

Я протянул старику записи: – Держите ваш ценный документ и берегите его как было велено.

Профессор поспешно схватил тетрадку, облегченно выдохнул, спрятал под одеялом и расслабился.

---

– Я точно могу оставить Журнал себе?

– Он ваш, – коротко ответил я. – И я тоже чуйкий, вижу, как вы в тетрадочку свою вцепились, значит отдавать её мне не хотите, с ваших слов Руттер надо беречь как зеницу ока и даже показывать не положено. Зачем же вы мне его в руки дали?

– Девочка приказала.

– Младшая?

– Старшая. Пока мы с ней работали, на пару судили-рядили, мороковали, записи воедино сводили, ошибки вычитывали, она тест придумала и велела тебе про силу, про власть рассказать и смотреть на реакцию, – не открывая глаз проговорил старик. – Это проверка.

Я покачал головой. – И что же вы увидели?

– Сказала «если он отберёт записи, я пойму кто враг, оставит – расскажешь дальше».

– То есть рулит всем старшая, а мне вы опять соврали?

– За обман прости старика. Рассказывать дальше, Саша?

– И побыстрее! – прикрикнул я и посмотрел на часы.

– Наливай чай и слушай. Это важно.

---

– Она опять приходила.

– Кто? Старшая, младшая? Я запутался.

– Женщина в вуали. Появилась из ниоткуда и говорит: – Ну, Иван-дурак, пришло время и ты сгодился, а это моя кровиночка, внучка младшенькая, вы уже немного знакомы, виделись, с ней и заключишь сделку. Я головой покрутил, а нет никого, моргнул, глядь, стоит девочка, совсем юная. Я как её увидел, враз понял, это она меня ударила. Быстрая, стремительная, а как движется! Потрясающая энергетика. Что скажешь?

Отвечать я ничего не стал.

– Две внучки, старшая и младшая, а они её зовут бабушкой и ты их всех знаешь, забавно да?

Что сказать я не нашелся.

– Врать не любишь, молчишь. Ты видел какая она? – спросил старый профессор.

– Видел. Для вас она может быть и «женщина», но, сильно изменилась, по правде сказать, ведьма старая, жуткая, волосы сами собой дыбом поднимаются, – нетактично ответил я.

– Лицом к лицу мы встречались очень давно, а внизу все иначе видится, она… она… красивая, властная, она…, – старик задышал чаще, – но я спрашиваю не про нее, а про младшую внучку.

– Видел, э…, хм… наверху и уже довольно давно. Соплюшка мелкая, ушастая как Чебурашка, вся в «зеленке» после ветрянки, глаза разноцветные, «выдерга» еще та и иногда такие штуки отмачивала, прибить хочется.

Старик улыбнулся. – Ты её давно не видел и она очень сильно изменилась. Прибить её так просто уже не получится.

– Значит вами будет «рулить» девчонка-хулиганка, а вы ей станете подчиняться согласно договору? – фыркнул я.

Старый профессор заметил, ухмыльнулся. – Я тоже как ты взбрыкнул, хотел фигу показать, мальчишество, и тут она её ударила!

– Да у вас там сплошное рукоприкладство! Кто кого лупил на сей раз?

– Бабка внучку. «Ну-ка извинись перед дедушкой!», подзатыльник отвесила, с той вуаль и слетела.

– Детей бить непедагогично, – не смог смолчать я.

– В Англии их до сих пор пороть разрешается, умная нация, вот только не помню, распространяется ли это на девочек, – парировал профессор.

– Алиска тоже в вуали ходит? Несовременно как-то.

– Алиса… вот, значит, как её зовут. Вуаль бабка носить велит и снимать запрещает. Мы друг на друга уставились, а жен.. бабка и говорит: «Смотри, старик, с кем сделку заключаешь!»

– Её зовут Изольда Генриховна, – подсказал я.

– Изольда…

Глаза профессора затуманилось. – Смеётся. Видишь, говорит, какая у меня внучка выросла, сущий дьяволенок. Она будет тобой командовать, а ты её станешь во всем слушаться. Желаешь отказаться или обсудим условия?

Старик нервно захихикал: – Сущий дьяволенок, так и сказала!

– На чем сторговались? – спросил я.

– Акцепта предусмотрено не было, всем сделкам сделка, от таких договоров не отказываются. Я младшенькой в глаза глянул…

– И что же вы там увидели? – не утерпел я.

– Ооо! Саша, даже если скажу, ты все равно не поверишь, она удивительная, уникальная, хоть в Красную Книгу заноси. Я сделку заключил, даже не раздумывал, продал душу свою дьяволу и тебя впридачу!

– Меня? Продали? Прикольно…, – промямлил я. – Как это выглядит? Надеюсь оно того стоит.

– Бери конфетку, слушай.

---

Мы пили чай, закусывая залежалыми «Ирисками», макали липкие карамельки в кипяток, отмачивая намертво прилипшие к ним фантики.

– Девчушка извинилась? – наконец спросил я.

– Какое там, – махнул рукой старик. – Вуалью прикрылась, буркнула что-то. Ершистая она, бабку боится, но своевольничает. Та её отпустила, заберёшь к себе, говорит, будешь им командовать, а теперь уходи, а мы о стариковских болячках покалякаем, тебе будет не интересно. Тут дев… э…. Алиса пропала, а я опять ничего не заметил.

– То есть маленьких отослали спать, взрослые остались обсудить существенные условия договора? – сумничал я.

– В точку! – улыбнулся старый профессор. – Так Изольда и сказала, за внучку извинилась, уж больно та горячая, про руку упомянула, мол это у них по родове присказка и всего лишь шутка…

– Поверил? – непроизвольно перешел на «ты» я.

– Конечно нет.

– Зачем же она приходила? Не тяните резину, времени совсем мало осталось!

– Ей старшая внучка сказала сыграть в открытую. «Он обман чует, может уничтожить свой Руттер и мне нужен коллега, а не раб. Без него я не смогу закончить исследования», так и сказала.

– Её зовут Ольга. Что-то я запутался. Алиска всех через колено, ей бабка подзатыльники отвешивает, а Ольга бабке рекомендации раздает? Тут вы врете или вас самого обманули!

Старый профессор усмехнулся. – Я все раньше понял. Никакая она не пленница. Холодная, расчётливая, глазами сверкнёт – синева ледяная, а уж указания по корректуре раздает – только держись. Словами отрубает, как топором машет.

– То есть опять обман, они заодно и вас надули? Как же вы согласились?

– Я с крючка соскочить хотел, действительно об уничтожении документации начал подумывать. Ольга учуяла, велела бабке мне Алису показать. Сказала: «Старик любопытен. Сестру предъявишь, расскажешь всю правду, дальше пусть решает сам, либо с нами, либо не будет ничего. Он согласится».

– И что же вы решили? Каков выбор?

– Какой же это выбор? Уникальный шанс, один на миллион, не каждому ученому выпадает, устоять невозможно и я в этом участвую! – развел руками профессор. – Все начнется сегодня. «Больно не будет. Может быть увидишь вспышку, почувствуешь холод, это нормально и не страшно», так и сказала!

Что спросить или сделать, я не знал.

– Изольда… Красивое имя. Помощь моя ей требовалась. У них будет боевой корабль, самый лучший! Команда комплектуется, я в штате! Переходы напрямую не делаются, страшные последствия! Убить или в гости наведаться специалистов хватает, но на чужом корабле навсегда остаться или к себе кого выдернуть очень тяжело, самому много сильнее быть надобно. Иногда можно, если кто ослаб или умирающего, поперёк воли, с мясом... карается жестоко и очень энергозатратно…

– Энергозатратно? Это старая ведьма такое словечко выдала? – съехидничал я.

– Ты, Саша, делаешь вид, что не веришь, а сам слушаешь внимательно. «Энергозатратно», так и сказала. МощИ не хватает – плавай как все и поперёк тебе ход заказан, но если «дури через край, как в младшенькой», это цитата, можно откалывать фокусы – закачаешься. Можно перейти с корабля на корабль, экипажи перекомплектовывать! И опять-таки неизбежны последствия даже если очень сведующий, но способ избежать их имеется, очень мало кто так сделать может, Изольда умеет и все получится, на картах гадала, а те не врут. Эволюционная защита сильна, до конца сломать ее пока никому не удалось, нужно чем-то пожертвовать. Заплатить придется памятью, иначе переход невозможен. Все сложно, висит на соплях и до конца в планы не посвящены обе внучки их обеих обмануть придётся. Старшая умная, расчетливая, несгибаемая, но сильно ослабла, её силой переломить можно, а младшенькую, которую теперь не одолеть, она перекрутит и все по-своему сделает! Так и сказала! И я в этом участвую! На борту соберемся, все всё позабудут – эволюционная расплата, документы имеются, прятать велено! Журналы перечитывать станем, я первый вспомню, не все, но самое главное, их узнаю, себя Ольга в моем Журнале самолично нарисовала, сестру её Изольда показала.

Сказала, пока та маленькая, по ушам узнавать будешь, наказала искать самую лопоухую, спуску не давать и пороть как сидорову козу, пока девчонки не подрастут, буду наблюдать за порядком. Я буду Главным! Велела обеих учить, особенно старшенькую, та очень умная, уже знает многое и у нее все-все-все в Журнале записано, а когда она в силу войдет, ключи и власть я ей передать должен! До поры до времени она младшую сдержит, рога ей пообломает, так и сказала!

Старик мелко-мелко захихикал.

– Какие ключи? – захлопал глазами я.

– Ключи есть на любом корабле! Будет оригинальный комплект, изначальный, а коли не по-хорошему обернётся, у нее отмычки имеются, к любому судну подходят! Очень ценная вещь, мне во временной пользование дадена, с возвратом! Я покажу!

Он засуетился, приподнялся, стал торопливо шарить по карманам висящего на спинке кровати пиджака, побледнел, забормотал: – Да где же они.

В кармане двубортного шевиотового пиджака металлически звякнуло, старик обрадовался, полез за отворот, зазвенело громче.

– После покажете, – остановил его я.

– Да-да, – встрепенулся он. – Ключи никому не показывать до поры и схоронить вместе с документами велено!

– Вот и хорошо, – успокоил я. – Придет время, старшей отдадите.

Старик опять откинулся на подушки, заговорил.

– Младшенькую воспитывать велела, та егоза непоседливая, шкодливая, прокудливая, до знаний не больно охочая. Быть строгим, спуску не давать, при необходимости наказывать. И когда подрастет, прятать её ото всех, следить, чтобы вуаль носила и глазищами почем зря не сверкала. За большие провинности пороть разрешила и будет лезть куда не положено – по рукам бить, да посильнее, чтобы синие были по локоть.

– Ха-ха-ха, – засмеялся я. – Прикольно. Ваш шанс отомстить. Огонь-девка вырастет, да?

– Огонь, огонь, – закивал он.

– Под замок посадите, в карцер или наручниками приковывайте, – пошутил я, – ключ выбросьте и свои не отдавайте.

– Я про ключи Изольду спросил. Мелкому дьяволенку ключи не нужны, у нее с запорами отношения особые, для нее все двери открыты! Старшая в силу войдет, ключи заберёт, мне дубликаты выдаст, будем в четыре руки младшенькую в узде держать, да не силой, а по-умному. Со временем она все равно нас обоих переломит и станет Главной, неизбежно, но это случится не скоро и будет время что-нибудь предпринять.

– А что же бабка?

Профессор вздохнул. – Она очень старая?

Я пожал плечами. – Рассказывала про Станиславского, называла «Костиком».

– Её судно пришло в негодность и это неисправимо, самой не выскочить.

– Есть специалистка по рукам и дверям, дурью от безделья мается. Пусть поможет бабушке, на борт подсадит.

– Она юна, глупа, сила есть, но ничерта не умеет. У Алисы тоже с плавсредством проблемы имеются, какие – мне не сказали. Ей надо покинуть свой корабль немедленно, но сама она этого делать не станет.

– Почему?

– Она думает, что все идет нормально, но бабка считает иначе. Силой Алису теперь не одолеть, её обманут, придёт время, сестра Изольды объявится, велит сойти с корабля и та подчинится.

– Про сестру я не знал. Такая же карга старая?

– Хуже! Мёртвая! Она Изольде на ухо шепчет, Алисе являлась, та в неё норовом уродилась, кровь родную чует и верит ей безоговорочно как себе!

– Да ну нафиг, мёртвая, так не бывает, – перебил я.

– Саша, – стал оправдываться профессор, – я не знаю, как это устроено и не до расспросов было.

– Бабка и с загробным миром договариваться умеет? – скептически хмыкнул я. – Договор заключит?

– А и заключит! Она всё может, – рассердился старик.

– Хорошо-хорошо, – примирительно закивал я.

Профессор обиженно помолчал, продолжил.

– Голоса, Изольда называет их советниками, слышат все, даже воочию увидеть можно и умерших тоже, если смотреть умеешь. Человек сам себя убеждает с чужого голоса, вот так это работает!

– Бабка всерьёз полагает ершистая внучка сама себя уговорит сделать такое, чего не хочет? Одним лишь внутренним голосом в голове?

– Саша, внизу всё делается, на море. Образ будет живой, настоящий. Изольда трюк придумала! Человек особенный имеется, исполнить подписался, договор заключен.

– Договор? Опять!? С кем? – не выдержал я.

Глаза старика загорелись азартом. – Слушай. Объявилась раз в театре девчушка, прирожденная актриса, талант лицедейский от бога, кого хочешь сыграть могла, с ней сестрица работала, море показала, обучала, та вуаль наденет – сама Изольда их путала, очень сблизилась, сделку предложила…

– Сделку? Как вам?

– Да. Договор озвучила, открылась, та ужаснулась, сделку отвергла, на чужбину бежала, свою веру отринула, другую приняла.

– Вы ж говорили бежать бесполезно, везде найдут.

– Я старик, войну прошёл, терять мне нечего и Алиса совсем еще ребёнок…, – старик помолчал. – Узришь такое, побежишь без оглядки. Нигде не скрыться, нашли беглянку, да пощадили, талант губить жалко, сделку оставили в силе, но был амулет на её крови изготовлен, чтобы актриска не потерялась.

– Про кровь выражение образное? – не утерпел я.

– Знак якорный сестра Изольды самолично сделала, большая мастерица и себе оставила…

– Почему себе? – не понял я.

– Зов крови, сильная штука. Девчушка поклялась забыть узнанное, про море не вспоминать, не повторять чему обучиться успела и жить с миром, а придёт время и коли захочет принять сделку, тут амулет, что после смерти сестры к Изольде перешел, сам собой и сработает, притянет как якорь. Очень сильная штука, даже если поперёк едва-едва умеешь, поможет, хоть к черту на рога, хоть на дно морское приведёт.

– Стало быть объявилась малолетняя беглянка?

– Старуха! Лет-то прошло уйма, великого таланта актриса, ей уже всё нипочём, сделку приняла, на последнюю роль договор заключила. Вуаль оденет, спектакль разыграет – сестра родная не отличит. Она внучку младшенькую с корабля выманит.

– Хм. Как-то это… Обман, даже подлость…

– Бабка внучку любит, ей зла не желает. Ложь во спасение, знаешь поговорочку?

– Хорошо. Мне-то вы зачем все это рассказали?

– Изольда всего не открыла, дабы не сболтнул лишнее, как понял так и передать велела, смеялась, стерва. Алиса уйдет за горизонт, сферой укроется, найти будет невозможно, знаком её пометить надобно и тут может потребоваться твоя помощь.

– Э… Сферой? Сферой отрицания?

– Настанет час, кровь позовёт, разыщет её лицедейка, сыграет последнюю роль, сведёт с корабля – её часть договора и тем отработает место в команде. Вот так оно всё и устроено!

---

В голове гудело. Я молчал, обдумывая услышанное.

– Сколько осталось?

Мы оба глянули на часы.

– Как всё обустроится, на меня вся надежда, – продолжил профессор, –Изольда сказала. За командой в оба глаза смотреть велела, злость, буйства, жестокости и непотребства всякие изводить. Огромное доверие! «Ты будешь нашей Совестью! Совесть у нас всегда в дефиците, большая семейная проблема!» – так и сказала! В ком врага учую могу за борт вышвыривать без промедления и ничего мне за это не будет, самолично Индульгенцию составила и в мой Журнал вписала.

– Э… за борт? Она составила? Индульгенция…?

– Документ специальный, особенный. Не всякому полагается и от всего защищает! Со мной ничего нельзя будет поделать. «Вот и пригодился ты, Иван-дурак», так и сказала. Изольда Генриховна, Дама в вуали! Сколько там времени?

– Да почти не осталось, – ответил я, глядя на часы.

– Ставь чайник.

---

Пока я возился с электрическим чайником и полоскал в кипятке бумажные пакетики дешевого зеленого чая, он снова извлек Журнал, открыл последнюю страницу.

– Что за клинопись под рисунком девочки? – спросил я, заглядывая в его тетрадку.

– Стенография с элементами криптографии, простенький шифр, еще в сорок первом в окопах под Москвой разработал, чтобы с ума не сойти от страха. С тех пор иногда пользуюсь.

Он взял очки, нацепил на нос, тут же сорвал с лица и небрежно швырнул на тумбочку. Толстые стекла в роговой оправе грохнули об порепанную полировку и улетели в щель между мебелью и стенкой.

– Если старик не явится или прибудет без бумаг, все договоренности аннулируются и свой Руттер я отдам младшенькой, – заговорил профессор скрипучим старческим баритоном. Это раз.

Старик достал откуда-то карандашик и поставил в тетрадке галочку. Я удивленно посмотрел на него.

– Старшая в команде незаменима, заартачится – применишь силу, я опосля все исправлю. Это два.

Он снова покрыжил в тетрадке.

– Это вы…, – начал было я, он не дослушал, замахал, рукой, продолжил.

– Не дай бог что случится с младшенькой, не обессудь, в причинах разбираться не стану и мало никому не покажется. Это три.

Карандашик скрипнул по бумаге.

– Нам нужен боевой корабль, если по-хорошему – сочтемся, а по-плохому – как карта ляжет, время на исходе и на законы мне насрать, тем более часть из них я писала сама. Это четыре.

Старый профессор поставил крыжик поднял глаза от тетрадки и посмотрел на меня: – Под её диктовку слово в слово. Письменная часть в приложение к ранее озвученному.

– Это и есть ваш договор? – ошарашенно переспросил я. – Очень запутанно! И вы все это запомните?

– Все это запомнишь ты! Это твой договор и смотри не перепутай!

– Я уже все забыл, запутался и ни с кем ни о чем не договаривался!

– Вы подписали протокол о намерениях, давно, с отсрочкой и по рукам ударили, но время не щадит никого и оно пришло.

– Я ничего не подписывал!

Старик замялся, поморщился: – Изольда …, ты тогда был не в форме, ехидничала, стерва, и её плохо слушал, поэтому повторить условия сделки должен я. Акцепта не предусмотрено. У тебя тоже есть Журнал, там записано, вы все что-то пишете, друг друга боитесь и не знаете кому довериться.

– Не нравятся мне все эти договоры и в таких сказках я… Да, кстати, вы вопрос замяли, но я сам слышал, кому вы там меня продали? Надеюсь не продешевили?

Старый профессор засмеялся.

– Продал я тебя, может быть предал. Ты часть моей сделки. Изольда потребовала, чтобы я тебя привел.

– Я сам пришел! Не, ну не совсем сам конечно…

– Это я шефа попросил, чтобы именно тебя послали, – перебил он. – Потом на ректора надавил, тебя обязали меня проведать, моя часть договора выполнена. Может быть это ловушка, как для меня синяя скляночка. Плохо обернётся, прости старика.

– Ну вы, блин, даёте! – возмутился я. – Высокие договаривающиеся стороны. Кто вообще всю эту хрень придумал?

– План разработала Ольга, бабка его подправила и точно что-то замышляет. Алиса – просто ребёнок и делает как велят старшие, но может зафордыбачить. Что из сказанного правда, а что ложь, решай сам, я передал все как есть и как мне видится.

– В ваших многоходовочках есть изъян, – сердито сказал я.

– Какой?

– Озвученные в мой адрес «договоры» смахивают на угрозы и лично мне без надобности. Я сделаю просто и не буду делать ничего! Сделка должна быть взаимовыгодной, а вы без меня меня женили и ничего не предложили взамен!

Глаза старого профессора блеснули азартом, она открыл рот и захохотал как безумный.

– Вот! – вскричал он. – Что значит аналитический ум! Откажется! Так я и сказал, долго совещались.

– Ольга тоже приходила?

– Нет, мы выход искали, с ней советовались.

– Э…?

– Они – одна команда, друг с другом связаны. Я еще с Ольгой работал, внимание обратил. Голову на бок склонит и вроде как прислушивается. Изольда так же делает. Они прямо в голову шепчут, друг другу в уши дуют, советуются. Всем заправляют бабка и старшая внучка. Может быть мне порулить дадут, коли не обманули.

Старик криво усмехнулся.

– Каков мой гонорар? – жестко спросил я. – Кто мою цену назначил?

– Я, – ответил старый профессор. – Предложил бумаги тебе отдать, Изольду чуть паралич не хватил, запыхтела, вуаль, как занавеска колышется. Заорала «это немыслимо!». Думал убьет, вуаль откинула…

– Глаза её видел? – я непроизвольно перешел на «ты».

– Нет, ладошками закрылся и зажмурился как ребенок. Она и впрямь жуткая, мороз по коже. Потом в дырочку между пальцами подсмотрел, она успокоилась, сидит, голову набок склонила, слушает.

– Что порешали?

– Сказала, что так делать нельзя, не положено, Ольга её уговорила, вердикт таков «Семь бед – один ответ». Бери бумаги и монографию в нижнем ящике тумбочки.

– Вы же её уничтожили?

– Соврал. Саша, возьми, – повторил старый преподаватель. – Труд всей моей жизни.

Я открыл тумбочку, выдвинул ящик, на ощупь выгреб содержимое, мельком глянул. Повелся, как дурак на сказочку, старик выжил из ума и на таблетках, а я уши развесил. Самодельные брошюры, доклады, монография, красиво отпечатанные бессмысленные бумажки-пустышки, таких уйму «слепым методом» набарабанил не читая.

– Здесь рукописный оригинал и он радикально отличается от опубликованного на кафедре. Я прожил долгую жизнь, разбираюсь в людях, науке и далеко не дурак. Это, – он указал на пачку макулатуры в моих руках, – чистая энергия, власть над пространством и временем, абсолютное оружие. В мой Журнал мы писали в основном теорию, тут, – он ткнул узловатым старческим пальцем в бумаженции, – практическая сторона вопроса. Разделить проблему на две части придумала Ольга. Она отлично разбирается в формулах и уравнениях, но с реализацией у них слабовато, что взять – одни бабы. Ты по механике, вот практику и проработаешь, есть время. Бери! – голос старика зазвенел сталью и он снова ткнул пальцем в стопку брошюр.

– Ну вы даёте! – выдохнул я. – Даже не знаю, как это все называется!

– Изольда сказала это называется паритет. Она уже разок провернула такое, давно, в сорок пятом. Бери бумаги. Доработаешь. У всякой палки два конца. Может и абсолютное оружие на дело полезное сгодится.

– Хорошо. И Журнал отдавайте! Стану единоличным владельцем неубиваемого покера! Подловил? – съехидничал я.

– Сашок, прекрати баловаться!

– И что же мне делать?

– Твое дело жить, учиться в аспирантуре, кстати, тебе отдадут мои группы, с руководством я договорился. Изучай теорию, пробуй прикрутить её к практике!

– А вы?

– Я в команде и ухожу с ними, ты остаешься. Мы тоже будем работать и готовиться! Если все пойдет как у вас там договорено, через много лет сверим выкладки.

Профессор оглянулся на часы, – господи, как быстро пролетело время, ни минутки не осталось, – устало откинулся на подушку.

Я молчал, в голове вихрем крутились мысли. Неожиданно он заговорил.

– Вот еще что, Изольда не под запись, с глазу на глаз передать велела, что тоже будет участвовать, твоё дело – присмотреть кабы чего не вышло. Коли все пройдет как задумано, мы исчезнем, повезёт – больше никогда не увидимся. Особо на удачу не надейся, она на картах гадала, будет беда, не сейчас, через много лет, настанет время, ты поймешь – пора и подашь знак, и смотри в оба кто объявится! А если увиденное тебе не понравится, значит все пошло поперек борозды и накрылось медным тазом, скажешь Главному, пусть топит нахуй иначе быть беде.

– Как-как вы сказали? – ошарашенно переспросил я. – Какому главному?

– Твоему Главному, он не в курсе, чересчур правильный и сделок не поймет, договоренности в твоём Журнале записаны, ему о них знать не следует. «Скажи Главному, пусть топит всех нахуй иначе быть беде», – это цитата и не спрашивай, что это значит.

– Обалдеть…

– Не совладает старшая с сестрицей и все пойдет по кхм … эм…, прости старика, тут опять должен быть термин, чудовище вырастет, Изольда боится, тебе проблему решать придется. Я всю нашу документацию за борт выброшу и сам следом прыгну, а ты бумаги мои сбереги, отложи куда-нибудь, позже посмотришь, изучишь. К худому обернётся, одолеть Алису и так будет дьявольски сложно, а без них – ни одного шанса. На этом все!

Старик с облегчением вздохнул.

– У меня сейчас голова взорвется, – пожаловался я.

– Лучше скажи, что будешь делать?

– Поживем – увидим, слыхали поговорочку? Скоро каникулы, сессия, отдохну, погуляю, бумажки ваши почитаю или отложу на годик-другой, подумаю. Может быть через много-много лет решу, пора! – и знак подам!

– Какой? – с интересом спросил он, не открывая глаз.

– Объявление в газету: «Разыскивается владелец второй половины абсолютного оружия», посмотрю, кто откликнется и буду действовать по обстоятельствам!

– Хорошо придумал, – похвалил профессор. – Рассказал я тебе сказочку, какую вовек не забудешь, ты мне не верь, враньё все это, меня ж Врунгелем зовут. Капитан Врунгель, небось слышал? Все неправда, не вини старика, лучше пожелай мне удачи, Саша, на дорожку. Я боюсь, честно.

– Желаю вам всех благ, педагогических успехов, творческих свершений и трудовых подвигов на вашем жизненном пути! Надеюсь, вы сработаетесь в новом женском коллективе!

Точка.

---

Тут дверь в палату открылась и тетки наши с кафедры с цветами какими-то понабежали, тюльпаны, кажется, и где только по зиме взяли. Пирожки притащили, в дорогу заворачивают. Кудахчут как куры и давай старика жалеть да в обе щеки чуть не взасос целовать. Шеф зашел, руку пожал, что-то про студентов они планировали, кому группы вести, пока не выпишут из больницы. Такси вызвали, пора. Профессор с койки встал, пиджак одел пуговицы застегивает, на лацканах запонки сверкают, как старомодно. Кто сейчас носит запонки? Вокруг суета: «Ничего не забыли? Документы, деньги, направление? Таблетки! Где таблетки? Курицу съешьте в первую очередь, как только сядете в поезд, иначе пропадёт! Пирожки в дорогу». Завкафедрой хитро щурится, подмигивает, по своему саквояжу похлопал, булькает, я ж чуйкий, все слышу. Профессор обрадовался. Тетки запричитали: «Очки? Вот футляр, где очки?», стали сумки распаковывать. «Оставьте, я их в карман убрал», старик отвечает, себя по пиджаку похлопал, во внутреннем звякнул металл. Знамо дело соврал, так они за тумбочкой и остались. За окном забибикало, я сквозь галдеж услышал, уши-то молодые. Пора!

Преподши к выходу сумки потащили с вещами и жратвой, мужчины старика по спине похлопывают.

Я провожать не подошел. Без меня справятся, доктора-доценты. В дверях он оглянулся, в глазах испуг. Я улыбнулся ободряюще и посмотрел на него через дырочку «Куриного бога», он кивнул на прощание и пошел по коридору.

«One way, one way, one way ticket», заиграла во след удаляющемуся старому профессору музыка из трескучего внутрибольничного репродуктора.

Больше я его никогда не видел.

Точка.

---

Там-то, в больнице и увидел я Ольгу последний раз.

По коридору иду – дверь приоткрытая и запах, дух лесной, разнотравьем повеяло. Остановился как вкопанный, аромат в палату магнитом тянет. Зашел. На койке Ольга лежит. Волос нет, лицо белое, нос заострился и огромные глазищи в пол-лица.

– Здравствуй, Саша.

Я до нее дотронулся, она мою руку накрыла, пальчики тонкие как прутики … холодные.

Потянул носом, на тумбочке рядом, что-то салфеткой прикрытое.

– Я хочу штрудель, – голос едва слышен.

Развернул – выпечка бабкина, ни ложечки, ни ножа нет. Когда это было, пять, шесть лет назад? Так же с руки и кормил, сам ел. Несчастная девочка вытягивала губы трубочкой, облизывая мне пальцы, улыбалась и тихо плакала. Я смотрел на нее. Она уходит, я остаюсь, и ничего не поправишь, не переиграешь.

На столе книги лежали: «Фрактальная математика», «Ядерные силовые установки», еще какие-то по квантово-волновой теории. Однако. Умница девка и судьба незавидная. Книги подарила на прощание, сунул под мышку, в комплект к рукописям и монографии полоумного профессора, читал или нет, не помню, а и читал, разве такое поймешь, но кто ж от подарка отказывается.

С «Куриным богом» странно получилось. Уходить собрался, Ольга за руку ухватила, камешек сует, я «блинчик» на одеяло обронил, когда её пирожком угощал. Зачем, говорю, мне эта безделушка, не моё, про руки вспомнилось, которые по локоть. Не твоё, говорит, я знаю. Это Ведьмин Камень, знаком особым помеченный, видишь отверстие? Встретишь техничку, дочке её передай, она – тоже ведьма, только маленькая.

Развел руками – мне в больнице делать нечего, где техничку найти? Камень вернул. Не взяла, искать велела. Не будет талисмана – Ведьма может потеряться или иная беда случится, обещалась за ней приглядывать и советовать.

Спорить не стал, кивнул молча, забрал камень. Онкология – страшное дело, «химия», лекарства тяжелые.

Точка.

---

Той ночью приснилась какая-то чушь, проснулся в поту холодном. Про море снилось. Корабль тонет, парусник старинный, насквозь прогнивший. Уже по самую верхнюю палубу под воду ушел на ровном киле. Водовороты вдоль бортов крутятся, а вода аж белым бурлит, мерзопакость в ней хищная плавает. И Ольга на мостике стоит. Одна. Треснуло глухо, корпус и разломился. Я ей ору «Дай руку, девочка», она по рубке заметалась, к окну бросилась, за фрамугу дергает, а не тут-то было, запоры заклинило.

Холодный, полный ярости голос рявкнул над ухом «Дай руку, ДУРА!». Ольга рот открывает, кричит, звуков не слышно, изнутри ладошками по стеклу барабанит, разбить пыталась, какое-там, совсем обессилела. Заплакала, с судьбой смирилась, на прощание махнула и вглубь рубки отошла, штурвал бросила.

Дальше плохо помню. Бабахнуло оглушительно, вспышка, кажется пахло озоном и корабль её под воду уходит, одна рубка над волнами торчит, напополам разваленная, окна вдребезги, осколками ощерились. Ольга рядом со мной, застыла в ужасе. Миг и нет корабля, ушел на дно. И мы следом нырнули.

Глаза открыл, сердце бухает. Лежал, смотрел в полоток, вспоминал удивительный вчерашний день, старого чудака и невезучую девочку. Опоздал в институт.

---

На кафедре узнал печальную новость: старый профессор умер тем же вечером, задремал на стульчике в фойе регистратуры областной больницы, вскрикнул, схватился за грудь и упал. Дежурная бригада «Скорой» курила на крыльце, мигом подоспела.

Острый трансмуральный инфаркт миокарда. Не спасли.

---

Через день сидя в сортире читал анекдоты в местной газете, перевернул страницу – некролог, на глаза попался случайно: Изольде Генриховне соболезнования от коллектива какой-то организации.

Я её почитай и не знал. Так, случайная знакомая. Даже не было ни разу. И в мыслях не было. Умница-девка. С изюминкой. На душе погано, запала в душу.

И так запала, через день снится. Плачет, тихонько, безысходно. Я в мистику не верю ни капельки, но как не поверишь. Заснешь, она тут как тут, будто уйти не может – некуда ей податься и я прогнать не решаюсь – пропадет. Живая девка, не покойница. Чертовщина какая-то. В сонник заглядывал, как дурак, прости господи.

Точка.