Начало главы
Две снежинки
Вдалеке низким басом заревел заводской гудок, в резонанс ему задрожали стекла, замолк внезапно. В ночной тишине стало слышно, как на кровати тихо-тихо сопит Машенька. На кухне скрипнула половица.
– Сигнал на обед, – прошептала Вика, потянулась, больно надавив острым локотком мне на грудь, задела по носу напряженным бугорком соска, уронила стоящий у кровати стакан, остро запахло апельсиновым соком, нашарила телефон, поклацала кнопками, снимая блокировку, наши лица озарились зеленоватым светом монохромного экрана. – Два часа ночи. Поди спать хочешь? – спросила художница.
Я провел ладонями вдоль изгиба её спины, тронул бороздку между булочками, облапил две бархатистые упругие половинки и прижал девушку к себе. Живот кольнули короткие жесткие волоски. Ноздри защекотал пряный аромат страсти с ноткой горечи.
– Как говаривал мой дед, в гробу отоспимся. Рассказывай.
– Ты странно на меня действуешь. Привидится такое, кажется вовек не забудешь, но раньше я вспомнить и рассказать пыталась, нифига! На языке вертится, из головы ускользает или путаница выходит, а сейчас всё просто и ясно. Чувствую себя как на исповеди.
Она положила телефон, прижалась ко мне. Под ладонями проступили две рельефные ямочки.
– Это не исповедь, а допрос с пристрастием! – я потянул девку на себя.
– Ааай! Не туда! – приглушенно пискнула Вика, дёрнув задницей, быстро поправила меня, тронув за горячее естество холодными пальчиками, осела. – Какой еще допрос?
Некоторое время мы лежали молча, ощущая разливающееся тепло в месте, где соединялись наши тела.
– В старину красивых девок со всякими чумовыми историями часто объявляли ведьмами и перед казнью выясняя суть дела, проводили «допрос с пристрастием»! Поимка ведьмы считалась большим праздником, инквизиторы в роли массовиков-затейников, хоровод вокруг костра по случаю изничтожения нечисти. По блату могу заменить сожжение посадкой на кол.
– Уже посадил, – девчонка хихикнула, сдавив меня мышцами. – Значит я красивая?
– Ты желанная как Эсмеральда! И танцуешь очень чувственно.
– Это которая с горбуном и священником? Цыганка? Думаешь они её перед тем как сжечь, «того»? – девчонка сделала на мне несколько акцентированных движений, – у Гюго такого не было!
– Он постеснялся и самая пошлятина в роман не попала. Эсмеральда была не цыганкой, а лицедейкой, уличной плясуньей.
– Тебе-то откуда знать?
Художница лежала на моей груди, медленно вращая бедрами, податливая, нежная, источающая влагу и волны теплого женского аромата, думала о чем-то. Я провел ладонями по её спине, талии, тронул острую косточку копчика.
Она прижалась ко мне плотнее, впечатав наши чресла друг в друга, зашептала на ухо: – Ты видел, как танцует Алиса? Она ведьма… У ведьмы на месте копчика должен быть хвост, – уверила Вика и отклячила жопку. – Жарко, – она откинула с нас одеяло, расслабилась, замерла. – Допрашивай с пристрастием.
Я напрягал пресс, качая на себе податливое тело, мысленно считал повторы. В тишине комнаты отчетливо слышались вздохи насаживаемой на кол девки.
– Накачал-таки, – укорила Вика. – Сказала же, нельзя!
– Всего лишь улучшил гормональный фон, – поправил я. – Допрос с пристрастием окончен, выкладывай, что там у тебя как бы странно оно не звучало.
– Я расскажу. Странное ощущение, распирает всё выложить, мочи нет и помнится так ясно, словно вчера было, а уже год миновал. Не смейся и где непонятно, не перебивай, собьюсь. Тебе, чужаку, первому откроюсь и ты молчи, мне кажется то, что я случайно узнала, ни с кем обсуждать нельзя, за это наказать могут…
– Сошлешься на обстоятельства непреодолимой силы, допрос с пристрастием и вообще вали всё на меня! – подбодрил я.
– Так и сделаю если кто объявится и вознамерится сжечь, – серьезно ответила художница, сползая с меня. – На чем мы…?
– Домой на такси поехали, – напомнил я.
– Мама сказала всё вздор, мы обе сочиняшки и врушки, с самого детства, особенно Машенька, а я тоже приболела, наверняка грипп, лоб мне потрогала, «о, точно температура!», вот кошмар и приснился и вообще все устали, вымотались. в Москву ехать – только силы тратить, дома чай заварим, выспимся, утром решим, как быть, утро вечера мудренее, поспать велела.
Я повозилась, для виду покапризничала, зажмурилась и сквозь ресницы подглядывала. Звонила она куда-то пока телефон не сел. Курила, так-то она не курит. На меня смотрела, думала не вижу, по голове погладила: «Спи спокойно, дочка, сейчас безопасно, она не объявится, очень энергозатратно, отдохнет и позже вернётся».
– Энергозатратно? – мама так и сказала? Хм.
– Да! По щеке гладила, шапку поправила. Я ей чуть на шею не кинулась! Молчала. Вздохнула. «Объявится, убью гадину. Я смогу. Должна смочь». Понимаешь? Она точно знала, всё взаправду! И я сама видела!
– Вика, ты о чем?
В воздухе пахнуло горечью.
– Там капец все раскурочено! Везде кавардак, обломки, щепки, крошево, доски треснувшие, круг спасательный туда-сюда катается, потом за борт выпал. Я швабру нашла, ведро помятое попалось, палубу надраиваю, порядок наводить затеялась… какое там, осколки убираю как дура, весло пополам сломанное сложила, а что толку-то, как его склеишь? Трещина по корпусу поперёк палубы от борта до мачты, вода где-то журчит, не иначе течь в трюме, крен на левый борт, тонем, медленно, но верно. У шлюпки спасательной расколотой села, холодно, одиноко, я позвала. Слышу, дверь скрипнула, Зайка вышла, по палубе верёвки разбросаны, в них запуталась, смешная такая, меня на голос нашла, рядышком угнездилась, обнялись в парусину закутались, я её по голове глажу, щека мокрая.
– В парусину?
– Ага. Солёная, водорослями пахнет.
– Верёвки называются канатами, – зачем-то поправил я.
– Канатами, – повторила девушка. – Как со стороны себя вижу, трап сломанный, крышки с трюмов сбиты, мачта единственная покосилась, всё раскурочено непоправимо и мы с подружкой, разгребли себе гнёздышко в бедламе, счастливые, обнялись никого нам не надо. На море зырим, темень кругом, огоньки точками. Завораживающее зрелище.
Я снова потянул носом – знакомый запах.
– Сашка, она и внизу слепая была! – продолжила Вика. – Голову мне на колени положила, щебечет, щебечет, а глаза в никуда смотрят. Потом как вскочит и бежать, чуть за борт не бултыхнулась, там столбики повалены и шнурочки порванные висят.
В голове что-то щелкнуло, в ухе зазвенело и густой бас отчетливо произнёс: – «Столбики» называются стойками и служат для крепления леерного ограждения и если оно нарушено, то можно выпасть за борт, очень опасно!
Я удивленно потряс головой.
– Негоже, как дитё, с «веревочками», – продолжил «бас». – Во время ближайшей реконструкции эту порнографию рекомендую заменить на фальшборт, обязательно усилить контфорсами для безопасности и…
– Заткнись! Умник, блядь, выискался, – прошипел высокий голос. – Иди отсюда, ты мне мешаешь и Он услышит!
– Ваш брат приказал протоколировать буква в букву и я не имею права покидать рубку в свою вахту, – возразил «бас».
– А я тебе приказываю: иди на х… иди на полубак! Там писаниной страдай, – зашептали в ответ.
«Бас» что-то обиженно пробубнил, в голове щелкнуло.
– … да-да, леерное ограждение разрушено, – продолжила художница. – Машка об канат запнулась, чуть за борт не сыграла! Едва поймать успела. Она рукой во тьму машет: «Оля, Оля! Э-ге-гей, мы идем домо-о-ой, в родную гавань!», а не видно ни зги и нет никого, лишь огоньки светятся, меня обняла, довольнёхонькая, рукой за борт тычет: «Там Оля! Проверяет наш курс. Старшая сестра Алисы очень умная, всё-всё-всё знает и что угодно починить может, даже если сильно поломано, всё исправит и бабушка поможет»!
Так я познакомилась со второй внучкой Изольды Генриховны, – закончила Вика.
– Проснулась, уже из машины выгружались. Зайку за руки ведём, та глаза открыла: «Мы дома, я есть хочу». Мама духом воспряла, «дома и стены помогают», сейчас-сейчас, яичницу сготовлю, душ примешь, всё будет хорошо.
Толком раздеться не успели, стук в дверь. Мама из спальни кричит – открой, это наверняка Ангелина Матвеевна. Я открываю – Ольга, точь-в-точь как во сне являлась, только вместо фуражки с кокардой шапочка обычная с помпончиком.
– Погоди, при чем тут фуражка?
– Ни при чём, к слову. В Мурманске военных много, люди в форме часто попадаются, возможно потому и приснилось, она во сне в фуражке военной была, ерунда в общем. Ты знаешь, что она…?
– Знаю. Некролог читал и в день смерти к ней в палату заходил.
– Глазища в пол-лица, кожа бледная и сразу мимо меня в комнату, прям здесь, где мы лежим, встала и говорит: «Я её забираю. Немедленно. Иначе будет хуже. Это последствия».
– А мама?
– Мама лицом в миг переменилась, чисто фурия даже не знала какой она быть может, дочку собой прикрыла, подобралась и кинулась!
– Прям вот так сходу, с кулаками?
– Сашка, я не видела ничего! У меня душа в пятки ушла, зажмурилась, глаза ладошками закрыла, в ушах шумит. Странные ощущения. Всё происходит молниеносно! На самом деле никто с места не сдвинулся, но что-то да было! Я почуяла! Мама закричала от боли, я глаза открыла, она на пол без сил осела. Ольга пальчиком погрозила: «На меня не бросайся, сделать ты мне все равно ничего не сможешь, сама погибнешь».
– Охренеть.
– Руку в карман сунула, пакетик достала, а там булочка! Откусила, жует, молчим как дуры. Мякиш на ладонь выплюнула, протягивает, мама застыла в ужасе, ни жива, ни мертва, Машка встрепенулась, «мамочка, она хорошая!», примочки с глаз снять пытается. Запах по комнате, резкий, от булки так пахнет.
– Это не булочка …, – выступил я.
– Машка нажеванное схомячила, Ольге ладонь облизывает, аж причмокивает, а та и говорит: «Я – внучка Изольды Генриховны. Живите с миром. В случившемся наша вина. Я все исправлю», мама в ответ сказать пытается и заикается! Рукой махнула, плачет. Оделись и под ночь в театр, а там уже готово все, стол накрыт, баночки-скляночки, свеча зажжена и старуха ждет. Я уже ничем не удивляюсь, Зайку ведьме с рук на руки передала, Ольга идет, манду эту ушастую ведёт, прямо за ухо, отчитывает и бабке тоже пиздюлей прописывает, зло так, ругается.
– Что говорила?
– Я не поняла.
– На немецком?
– Немецкий я в школе хорошо учила и узнала бы, но язык похож, либо очень архаичный, диалект или вообще не немецкий, родственный. Ты знаешь больше, чем говоришь и вид делаешь, что не веришь, слушаешь внимательно и напряжен.
– Еще как! – признал я, – потрогай!
– Ты невозможен, – вздохнула она. – Не хочешь дослушать? – художница коснулась меня, продолжила.
– Там бабка командует или Ольга, они друг с другом советуются, но все вертится вокруг Алисы. Тогда она подчинилась, волчонком смотрит, злющая, шипит, уши горят, те ей в два голоса «втыкают», но долго её не удержать, она в силу входит и очень изменилась за последний год. Не знаю как, но это она сделала. Ударила. Я на нее глянула, сразу поняла, у нас кот был, в тапки нассыт, точно так же уши прижимал. Думаю, она не специально, по природе своей такая, как кот, нагадила.
– Запомнила, что делали?
– Нет. Ольга малахай отобрала, велела не заниматься самолечением и не пользоваться тем, чего не понимаешь, обещала кое-кому настучать по шапке, меня выгнала, Зайка осталась. Домой пришла, дверь открываю, в квартире темно, хоть глаз выколи. Выключатель нашарила, свет зажгла, в зале, в дверном проёме мама стоит, я аж вздрогнула. «Здравствуй, Виктория», руку за спиной прячет и на меня смотрит, взгляд недобрый – мурашки по спине. Она меня полным именем называет, только если я сильно накосячила, очень редко, пальто снимаю, в голове мысли вихрем, разволновалась, пальцами в пуговицах путаюсь. Она с меня глаз не спускает, стала вспоминать как мы в Карпаты ездили, она нас на лыжах кататься учила, а Машка – нескладёха корявая, ей надо больше заниматься спортом, постоянно падает и с горы на четвереньках скользит! Я офигела.
– Я тоже офигеваю! На четвереньках – это по-собачьи, есть такая йогическая асана, Зайка очень спортивная и в позе раком бесподобна. Хорош байки травить, вставай на четвереньки, проверим скольжение, – я потянул художницу к себе.
– Сашка, я тебе сейчас в глаз дам! И не называй её так!
– Ладно-ладно… Давай дальше.
– Повернулась к ней подалась, а она «стой где стоишь», холодно так сказала, шаг назад сделала, лицо напряженное. Я ей «мам, ты чего?», какие, говорю, Карпаты? Мы в Шерегеше и Белокурихе сами ездить учились, Машка на лыжи встала, как в них родилась, по кочкам гоняет быстрее ветра, мы и в Карпатах-то не были! Мама обмякла, словно у нее гора с плеч упала, охнула и скрылась. Я носом потянула, алкоголем пахнет. Глядь, на трюмо бутылка почти пустая. Слышу в зале дверца сейфа хлопнула.
– Денёк непростой выдался, стресс, любой выпьет. Сейф в тумбочке?
– Откуда узнал? – вскинулась Вика.
– Сейчас догадался. На стол накрывал, смотрю «телек» к стене прижат задней панелью, а так делать нельзя, должен быть зазор для вентиляции. Отодвинуть хотел – не тут-то было. Тумбочка даже не шелохнулась, удивился, решил вы туда семейный золотой запас в слитках сложили или гири для засолки капусты прячете.
– Сейф к стене прибит, телевизор и тумба – муляж, панель передняя откидывается.
– Классный тайник.
– Мама его никогда не открывала. Мы с Зайкой еще детьми были, показать просили, по кнопкам втихаря тыкали, смеялась, говорила там всякая ерунда лежит, игрушки для мальчиков, мы еще маленькие и нам они не подойдут.
– Теперь ты взрослая и если мама не сильно заморачивается на пароли, тайну можешь узнать сама.
– Уже узнала. Она кобуру около трюмо обронила.
– Очуметь! Вот ты свистишь!
Девчонка пожала плечами.
– Думала рукавичка, подняла, кожа мягкая замшевая, на руку примерять стала, не сразу догадалась. «Вальтер», клеймо с изнанки оттиснуто, маленький, меньше «Макарова», дамский.
– Шпионские страсти, – усмехнулся я. – Она тебя со стволом встречала? Да ну нафиг, ты врушка и пистолета поди в глаза не видела.
– Саша, если будешь стебаться, я больше ничего не скажу! Поебёмся еще раз и спят ляжем или даже этого не будет!
– Ого! Мощная угроза! Молчу-молчу…
– Встречала, ждала кто объявится и действовала по обстоятельствам, в лицо узнала, но все равно глазам не поверила, поэтому про Карпаты заговорила. Это была проверка. Я стрелять немного умею, кобуру от рукавички отличу. В старших классах на начальной военной подготовке в школьный тир ходили…
– Там «воздушки» и «мелкашки», – не утерпел я и тут же картинно зажал себе ладонью рот.
– На первый раз прощаю! – погрозила пальчиком Вика. – Как-то с Зайкой хвастались, кто больше «десяток» выбивает и мама отвела нас на «военку» при твоём ВУЗе, там тир в подвале. Мужик плечистый уважительно так её по имени-отчеству назвал, козырнул, мы тогда хихикали, думали шутит, просила поучить дочек, сама стрелять отказалась – глупости для мальчиков, он с нами занимался. Технику безопасности объяснял, про предохранитель, обоймы перезаряжать учил, оружие разбирать и чистить. У Зайки глаза горят, верещит от восторга, замечание ей сделал, чтобы пистолетом не размахивала, затвор передёргивать не забывала, вела себя серьезнее, оружие – не игрушка и не бедокрурила. Прикольный.
– Усатый?
– Да. Он мент, я его позже в форме видела, тогда дядей Сережей представился. А что?
– Давай дальше.
– Ну вот, мы в тире на двадцать пять метров неделю из «Моргунова» и «Макарова» стреляли.
– Из «Марголина». Моргунов – это который с Вициным и Никулиным.
– А?
– Не важно, бог с ним, тиром и ментом. «Кобуру обронила…», – напомнил я.
– Ну вот, я её в руках кручу, мама выходит, счастливая, пьяная. Я первый раз её такую видела, единственный. Кобуру заметила, белее мела, трясется, умоляла простить, заплакала навзрыд, на шее у меня повисла. Считай всю ночь с ней провошкалась, успокаивала и она мне многое порассказала. Сумбурно, сбивчиво, язык заплетается, но заикания не было, алкоголь тормоз снимает. Заикание проявляется, когда что-то определенное сказать пытаешься, работает эволюционная защита, так она позже пояснила, не знаю, что это значит. Расскажу, как сама поняла и додумала, алкоголь защиту снимает, но ясности добавляет мало. Где непонятно покажется или дико, лучше не уточняй, ты Машку за дуру держишь и меня туда же запишешь. Пересекалась раньше её мама с Изольдой Генриховной, давно, Маши еще не было.
– Лечилась у нее?
– Ведьма ни разу не целительница, она «вредительница», нагадить может. Лечить тоже умеет, но то побочное, так сказать не по профилю.
– Зачем же Машкина мама к ней ходила? Проклятие или порчу на кого навести хотела? – я улыбнулся.
– Нет! Она накосячила! Она была воздушной гимнасткой в цирке и влюбилась в коллегу много старше неё, иллюзиониста.
– Фокусник?
– Гипнотизёр, мысли читал, людей в транс погружал и те видели всякое, диковинное, невероятные вещи. На столичной и даже мировой арене мог фурор произвести, но специально в тени держался, в провинциальных цирках выступал и даже на площадях. Они с «шапито» ездили, народ валом пёр на чудеса поглазеть. Трюки ментальные и фокусы эстрадные так, для галочки, он был целителем по призванию, людей лечил, а она ему помогала, не просто коробку с зайцем внутри выносила или колоду карт тасовала, а по-настоящему, у нее тоже дар есть.
– Еще два шарлатана. Это всё тебе мама в пьяном виде рассказала?
– Это я узнала сама. Сначала даты вычислила, потом географию поездок, ксерокопии с местных газет тех лет по межбиблиотечному абонементу заказывала, через интернет с очевидцами переписывалась и обычные письма отправляла. Они не были мошенниками. Целитель по-настоящему лечил и денег не брал, но то ли он заигрался и перешел грань, то ли иначе нельзя было, но он нарушил Закон.
– Аборты, таблетки запрещенные?
– Он людям с душевными проблемами помогал: эпилептикам, шизофреникам, с депрессиями всякими и не только, мама до сих пор говорит «все болезни от нервов», случайно ошибся, силы свои переоценил или так сложилось, но он убил пациента.
– Как убил?
– Убил, осознанно. «Не плачь девочка. Так надо. Забудь», конец цитаты – мама много раз фразу повторила, так и сказал, когда она поняла, что они натворили. Он считал, что поступает правильно и сознательно пошел на преступление. Машкина мама тогда понятия не имела, а Законы существуют, не уголовные, особые. Он убил ребенка, совсем маленького, почти грудничка и жизнью поплатился.
– Страсти какие. Это ты в газетах вычитала?
– Не перебивай, слушай, может позже поймешь, когда-нибудь, просто запоминай. Его пометили и он попал под Охоту. Его охотники нашли и убили, чтобы другим неповадно было.
– Постой, а как же милиция, следствие?
– Не было ничего. В газете некролог я сама читала «… скоропостижно ушел из жизни… перестало биться сердце… тяжелая невосполнимая утрата… от циркового коллектива соболезнования» бла-бла-бла. Инфаркт.
– Вика, да ну тебя, инфаркты сами по себе бывают, даже если не сильно старый. Про охотников это тебе мама сочинила или ты сама решила, что его убили?
– Она точно знала и знала почему и тоже пошла поперёк закона, стала мстить.
– Охотникам? Кто они такие? Бандиты?
– С виду обычные люди, я не понимаю, как это устроено, следят и наказывают за нарушение установленного порядка, иллюзионист перешел какую-то черту и его покарали по Закону.
– И она связалась с представителями э… власти? Или это организация какая-то?
– Там сложно устроено. Охотником может быть любой желающий, жертву какими-то знаками метят и гоняют пока не убьют и это законно, победителю достаются трофеи.
– То есть нарушителя неких неписанных понятий и вот так по беспределу? Ты серьезно? На что она рассчитывала? В милицию пойти не пробовала?
– Милиция не поможет, там даже не поймут в чем дело, посмеются или в дурку сдадут. Я думаю это был Зайкин отец, любила его без памяти и не представляла без него жизни, выбрала смерть, хотела отомстить и умереть, оттого поступила не по правилам, в схватку ринулась, последнюю, безнадежную.
– Как же мама выкрутилась?
– Никак. Она тоже получила метки, попала под Охоту и по её душу пришли, тогда-то появилась Ведьма, всех уничтожила и наказания не последовало.
– Я запутался, те по закону, а она их? Бабка тоже охотник? И что значит «уничтожила»?
– Она – Охотник на «охотничков». «Охотнички хуевы», это цитата, так бабка презрительно говорила, как я поняла из маминых слов и на законы Изольде Генриховне насрать, нет для нее правил и победить её невозможно, мама сказала: «Утопила всех словно котят. Очень страшная», цитата.
– И что это значит?
– Не знаю. Выражение фигуральное и как всё происходит я не поняла. Ведьма спасла Зайкину маму, погубила преследователей, отменила Охоту, помогла ей пережить потерю любимого, немного обучала и рассказала разное. Мама тоже записывала! Изольда Генриховна ей помогла, но позже повелела всё забыть, её забыть, прошлое забыть, что знала забыть и никогда больше не повторять то, в чем не разбирается. «Ты хорошая, живи с миром», так и сказала. Простила она её «косяк».
– Знаешь, Вика, в мире случается странное, занятных историй хватает, но я технарь и не могу поверить в непроверяемое.
– Я пыталась проверить, взяла себе на курсовой проект тему по психоанализу и психологическим манипуляциям, запросы рассылала через вузовскую библиотеку: исторический обзор сделала, антологию, по Фрейду литературу выписала, Мессингу, о Кашпировском материалы собирала, прочее, научный руководитель был в восторге, на вечерние факультативные занятия раскручивал, отфакать захотел, козлина старый.
– И зачем все это?
– Я главное маскировала и как бы до кучи попыталась получить интересующие документы: биографию, сведения из циркового училища, программы выступлений, в министерство культуры и Главцирк написала.
– Ответили?
Виктория криво улыбнулась: – Ответили. Прихожу в нашу библиотеку материалы забрать, никого в зале нет, по другую сторону кафедры на столе конверты, пакет с моей фамилией и рядом банка с водой. Стою, жду, телевизор включенный, там Чумака показывают, ну этот, который молчит, руками шевелит и воду через телек заряжает. Видел?
– По всем каналам суют, как тут пропустишь? Моя мама говорит «мошенник чистой воды».
Вика засмеялась.
– Я так женщине и сказала. Откуда появилась, не заметила, глядь, рядом стоит, подмигнула, на экран кивнула, «каково»? Я в ответ улыбнулась, отвечаю: «времена тревожные, людям хочется верить в чудо, вот и пользуется, мошенник». Молчим, я её украдкой разглядываю. Молодая, красивой не назову, но такую не забудешь, стильно одета. Из сумочки сверток достает, а там булочка! Мне протягивает. Я откусила.
– И?
– В горле колом встало, прожевать не могу, тиной болотной пахнет, травами. Она с меня глаз не сводит: «Если хочешь, выплюни, наверное он протух». Кафедру обошла, мне банку с водой подала, я пью, она пакеты мои взяла: «Чудес не бывает, иначе б они заполонили весь мир, а этого допускать нельзя», спрашивает, точно ли я хочу забрать желаемое? В голове будто сирена взвыла и волосы дыбом, я водой подавилась и не взяла ничего. У нее такой странный взгляд, будто хищник изнутри смотрит.
– Это была библиотекарь-убийца! – пошутил я.
– Смейся, смейся. Я уходить собралась, стою и сомневаюсь, что это на меня нашло, а она и говорит: «Ты правильно поступила, на факультативы не ходи, материалы не собирай и курсовую брось, иначе может плохо кончиться. Иди с миром, я все улажу», это тоже цитата. Конверты мои забрала и ушла. Неделю мне кошмары снились, я про раскопки свои забыла и её больше не видела, чужая она, не с института.
– Вот это история, – только и смог сказать я. – А как же курсач? Профессор остался без лакомой студентки, а ты без оценки?
– Не профессор, а всего лишь старший преподаватель, он слёг в больницу с обострением панкреатита, оценку «автоматом» выставил заведующий кафедрой, чего никогда не случалось ранее, он очень принципиальный, выглядел скверно, взгляд затравленный, под глазами мешки. Можешь сказать – совпадение.
– Машкина Мама попросила и он не смог ей отказать, – задумчиво предположил я, – когда выяснилось, что ты обросла «хвостами».
Вика фыркнула и возмущенно затрясла головой.
– Кем работает мама я никогда не спрашивала. Уверена ей придется соврать и нам обоим будет неловко. Иногда приедет, сама не своя, у зеркала сядет, магнитофон включит , в отражение смотрит, коньяк пригубит, взгляд тяжелый. Мне кажется она нарушает договор, боится, но все равно делает по необходимости или по велению души, как погибший иллюзионист. Тут я ничего не знаю. Зайка в зеркало глядится. Она тоже что-то знает и молчит, с Изольдой Генриховной сошлась и маме не сказала. Они все другие и друг на друга чем-то похожи. Вы все, – обвиняюще закончила Вика.
Чем ответить я не нашелся.
– Молчишь? Она точно поняла, с Машенькой не болезнь приключилась, из-за неё беда или Зайка сама накосячила, вот Ведьма и пришла по грешную душу через столько лет или дочь покарала, отсюда стресс, нервный срыв, алкоголь, язык и развязался. За все соломинки хваталась в отчаянии и мне понарассказала разного, половину понять невозможно, а в оставшееся поверить – проще с ума сойти. Изольда Генриховна навредить может. Сильно.
– Старушка, конечно, необычная, но ты, Вика, перегибаешь палку. Прям сильно-пресильно? Как кот в тапки нассыт?
– Я про бабку и внучек разузнавать пробовала. Дурочкой прикинуться, пококетничать, похихикать, иногда лишнее говорят, то маминым именем прикроюсь, то бабкиным, старуха прознала, пальцем погрозила, в шутку, но я расспросы прекратила.
– Шутки и есть. На психику давит, пустое.
– Случай с джипом не единственный. Да-да, я про Петра знаю. Бабка ему зайти с козырей помогла, мимоходом. Другие были. Там все сложно устроено и как действует не поймешь, да я и знаю всего ничего. Навредить она может. Очень сильно. Непоправимо!
– Чем кончилось-то?
– Я ночь не спала, ждала. Под утро из кухни с чаем иду по коридору, замок щелкнул, дверь распахнулась. У меня сердце оборвалось, кружку уронила. Машенька стоит, веселая, на голове очельник, мне на шею кинулась, щебечет, а от самой запах особенный.
– Горечью пахнет?
– Ты тоже его чуешь, да? Это не парфюм, Алиска духами не пользуется, так только от нее пахнет и тех, с кем она пересеклась. Это она дверь как-то открыла, не знаю, откуда у неё ключи, мои при мне и Зайкины тоже – мама еще в больнице забрать велела, чтобы не потерялись.
– Ты поди дверь с вечера запереть забыла.
– Нифига! У нас два «английских» замка, сами захлопываются. На площадку сунулась, горечью воняет, а нет никого и пролёты внизу пустые, но это точно она была! Я вот что подумала …
– Бог с ним, – оборвал я, – что с Машей? Полегчало?
– Не было лечения, посиделки, бабка на картах гадала, на гитаре играла, пела, байки травила, Ольга её по голове гладила, вареньем кормила, Алиса за руку держала, недуг и прошел, всего лишь нервы. Легкая косинка осталась и заикание время от времени, последствия. Изольда Генриховна обещала и это пройдет, ходить к ней велела и Алису задирать запретила.
– А…
– Мы её и без того не трогали. Лечение было, я позже узнала. Машка во сне разговаривает, как ребенок, наводящие вопросы задавать можно, жаль отвечает коротко. Все повреждения Ольга устраняла, бабка в помощницах, не лекарь она нифига. Алиса только ломать горазда, но зачем-то им тоже нужна.
– Как лечили?
– Вот тут непонятно. Про море бредила, твердила, что все-все записать успела и перечитывать будет, совсем непонятное говорила. Я ее разбудила и знаешь, что она первым делом спросила?
– ?
–«Где записи!?» Бумаги она искала. Пишут под диктовку, в этом я уверена твердо и делают еще что-то, а варенья, гаданья, песенки, свечки и пузырьки – пустышки для отвлечения внимания, закуска или так, напиток витаминизированный.
– И зачем тогда вам нужен я, если все сплошное надувательство и мистика? Про писанину я не в курсе.
– Как знать, как знать, сам сказал, бумаги у Машки, пусть ищет, – Вика задумалась, – по крайней мере она в это верит и ей помогает. Ты завтра, если не занят, еще приходи.
– Вас, девок, сам черт не разберет. Ей лучше и слава богу, экая ты о подружке заботливая. Это любовь.
Вика засмеялась: – Наша любовь не твое дело, ты гусь залётный, случайный, по мне так Зайке хорошо, я за нее счастлива и сама не в накладе.
– Тоже мне польза с водички крашеной, почем знать, что я в нее добавляю? Твоя выгода вообще непонятна.
– К водичке витамин прилагается. ЕБЦ. Слыхал о таком? Нам, девочкам, полезно!
Виктория с намёком сверкнула глазкам: – Я голодная!
– Колбасу будешь? – спросил я.
– Буду! Давай её сюда.
Она перевернулась на спину и бесстыже широко развела колени.
– Вика, ты зачем так сжалась? – удивленно спросил я.
– Дави сильнее, – нетерпеливо ответила девчонка, я нажал, она ойкнула, хихикнула: – Это я шкурку с колбасы снимала. Пошепчешь на ушко? Может и у меня отложится на подкорку, что вы там пишете.
Опять приводил в движение кинематическую модель молекулы кислорода, слюнявил ядра атомов, не зря говорят дурной пример заразителен. Хотя, признаю честно, до творческой живописицы мне далеко, сосёт все, что в рот сунешь. Напоследок еще на раз проинтегрировала загогулину на пузе.
Вырубился как убитый.
Проснулся, за окном темень, даже светать не начало, йогичка медитирует в позе лотоса, лоб слегка влажный и розовый. Очельник помятый одела, дура-дурой, прости господи. Лежал подле, доел хлеб и допил минералку, жрал ложкой салат прямо из кастрюли, любовался девкой, кормил ее с ложечки, перебрался за спину, снял очельник, пощупал лоб, темя, взлохматил русые волосы, поводил пальцем между лопаток, нашел на диаграмме фазового равновесия «железо-углерод» точку эвтектического превращения, мягко нажал. Дальше сама догадалась, обучаемая. Эх… молодость. Коленочки острые в стороны, кожа гладкая, горячая. Удивительно пластичная девочка, почти на живот ложится, но странная, пишет что-то.
Глаза закрыла и носом по ковру шоркает, а передо мной её подружка неправильной в прямом и переносном смысле ориентации как на ладони поперек кровати спит, голову за край свесила и шею вытянула. Непонятная штука – настоящая женская дружба. Гусем залетным обозвала. Зайка…, а я её Зайку на растяжке плющу, аж суставчики похрустывают.
Зачем ей это надо? Лицом симпатичная, фигурка идеальная – лучше не бывает, хата есть, кришнаит имеется, легкое косоглазие не в счет, не дефект, скорее милая изюминка. Заикание? …самую малость, речи ей с трибуны не толкать, девушкам простительно, в конце концов это не баг, это фича. Не может быть, чтобы у нее имелись проблемы с мужским вниманием.
Верующая с кашей в голове. Верить каждый может во что угодно, если рот не открывать, снаружи ничего заметно не будет, зачем открывает? Вика туда же, а ведь не дура. Что это вообще было?
Менять или не менять позицию, третий раз в одной и той же? Ей нравится, вон как спинку выгнула. Зайке хорошо и чудненько! Снизу вверх и в конце с оттяжкой! Из стороны в сторону и на себя, на себя! Ну-ка цыц в подушку, подружку разбудишь. Раз-два, раз-два, шорк-шорк-шорк-шорк.
В ритм вошла, эвоно как лопатки играют. Может быть проставить температуры полиморфных превращений в чистом железе? Точка «N» прямо на косточку лопатки попадает, а «G» в ямочку чуть выше булочки. Краски кончились, цифры я уже не вспомню и … детство какое-то, я опять отвлекаюсь в процессе, наверняка это патология.
Вдруг она, в отличие от Вики, на самом деле верующая? Да ну нафиг, во что? В буддизм? В йогизм, не знаю есть ли такое течение? Она староверка, отсюда очельник? Раз-два, раз-два, шорк-шорк. Ага-ага. Тут либо трусы одевать надо, либо снимать крестик. Он даже не католический, так, китайская подделка. Шорк-шорк, шорк-шорк крестиком по ковру, прикольно. Наверное, это кощунство.
Изумительно упругие ляжечки. Зайка…. Она вся особенная, манящая, необычная, удивительная, в ней есть, искра. Раз-раз-раз! И еще вот так! Аж гудит от напряжения. Волосы по спине волной. Супер. А уши-то, уши! Лопоухая. Зайка. Почему раньше не заметил? На Алиску ушами похожа. Алиса… Я совершенно ничего не помню, может ничего и не было? А капли? Я сам видел. Где она теперь? Так, ну-ка встань с локтей, колени шире, держи прямо спину! Намотал волосы на кулак.
Изучал диаграмму «Железо-углерод», увлекся, опять отвлекся, вернулся к действительности только когда девка охнула и потекло как из дырявой бочки, похоже влупил в точку ликвации, есть такая на диаграмме. Прыщи не пройдут!
Машенькины руки подломились и она пластом рухнула на подушку, внутри нее тихонько булькнуло, мышцы сдавили меня и девчонка мелко-мелко задрожала. Я сделал последние плавные, растянутые движения, плотно прижался и мы замерли. Влажная, липкая, горячая. Зайка.
Внизу живота приятно ныло, из окна на распаленное тело дул легкий сквозняк.
Я вдыхал запах шампуня, исходящий от чисто вымытых русых волос, еще раз потянул носом – едва уловимая нотка полыни, а может и нет ничего, показалось. Тронул языком ушко, погрузил кончик в завитушку раковины, дохнул. Машенька передернула плечиками, повиляла из стороны в сторону попкой и сделала попытку повернуться набок.
– Ты тяжелый, – сказала она. – Слезай с меня.
Мы лежали рядом, смотрели друг другу в глаза. Ни следа косинки, интересный разрез, ясная светлая радужка, взгляд открытый, доверчивый, даже наивный. Странная девочка.
– Ты останешься? Или тебе куда-нибудь надо?
– Уже выгоняешь?
– Я про завтра, – она посмотрела на сереющее небо за окном. – Про сегодня.
– До начала сессии я совершенно свободен, но мне неплохо бы показаться дома. Могу прийти вечером, как сегодня. То есть вчера.
– Приходи обязательно. Времени осталось меньше недели.
– Куда-то спешим? – удивился я.
– Мы уезжаем.
– Куда? Надолго?
– В Москву. Навсегда.
– Ничего себе. Вот так с бухты-барахты? Вика ничего не говорила.
– Она не знает, не проболтайся, будет для нее сюрприз. Мама в столице квартиру купила.
– Завидую тебе.
– Это для Вики. Её в инсталляциях участвовать приглашали, в телешоу на постановку креативным дизайнером, еще предложения были, сюда звонили. Она очень обрадовалась, потом выяснилось, что берут только её одну и там …, – по лицу Машеньки промелькнула тень, она сделала паузу, в уголке глаза отразилась искорка гирлянды. – В общем Виктория отказалась. «Это неприемлемо», так и сказала еще и матом добавила, а мне соврала, ерунда, ничего не выгорело, но я все равно очень сильно переживала, а она меня выбрала, столичной тусовкой пожертвовала.
– Страсти-то какие. Как ты узнала, если она соврала? Подслушивала?
– Она с маминой мобилы перезванивалась, а там все разговоры записываются.
– Нехорошо получилось.
– Записи по работе ведутся, Вика не знала и я тоже. Разговор личный, поэтому маме не сразу доложили, позже решили, что это важно и ей следует быть в курсе, она сама долго размышляла как быть, стала обиняком выяснять не хотим ли мы в Москву перебраться, про искусство и необходимость развития таланта заговорила, тогда я догадалась, я ж чуйкая и все вскрылось. Вика будет в восторге и мама ей поможет, а мне все равно где жить, лишь бы она была рядом.
– Вот это да, – ахнул я.
– Виктория замечательно рисует, не разукрашки по телу, настоящая живопись, в её картинах душа видна. Завтра, то есть сегодня, я попрошу, она тебе покажет, сама стесняется. Ей учиться надо, с людьми искусства общаться, в выставках участвовать, для нее это очень важно. У нее есть талант, свой собственный, изнутри, настоящий! И не только в живописи! Не то, что у этой дуры-поэтессы, которая верит, что её вдохновение от халата исходит, поэтому его прячет и кабинет запирает. Дура-дурой. Ты действительно халат одевал? Он же женский!
Девчонка тихонько засмеялась.
– Одевал и стихи её слушал, не зацепило, но я в поэзии ничего не понимаю, как и в живописи, так что не авторитет.
– Просто посмотришь, тебе понравится.
– Втроем будете жить в квартире?
– У мамы в Москве по работе жилье есть, Вика не знает.
– А с этой квартирой что?
– Скажу, что тут будет жить мама.
– Зайка, ты врушка! Столкнетесь в Москве случайно, правда вылезет.
– Не называй меня так, я только для неё Зайка. Не столкнемся. Мама теперь в Питере обитает, там коттедж на Васильевском острове, я не была ни разу, а сюда она прилетает только нас проведать. Вика не знает. Хочешь, я тебе ключи отдам?
– Маша!
– Серьезно. Все равно пустая стоять будет. Я редко вру. И ей не врала, она просто никогда не спрашивала. Виктории приятно обо мне заботиться, пусть так и будет впредь.
Мы лежали и молчали. Я обдумывал полученную информацию. Девчонка тоже о чем-то размышляла.
– По-моему ты сама можешь о себе позаботиться. Вот это все: каббалистические знаки, руны, гадания кресты, заикание… глаза – всё игра? Ты хорошая актриса, – я укоризненно покачал головой.
– Я в себе и мироустройстве разобраться пытаюсь, с разных сторон и так и эдак пробую, поэтому для людей, не понимающих смысла и цели, выгляжу сумасшедшей, малость не в себе. Заикание настоящее. Это работает эволюционная защита.
– Чего???
– Когда пытаешься объяснить некоторые вещи человеку, который их услышать не готов, то он воспринимает твою речь как заикание или твой человек сам сказать ничего не может. Включается защитный механизм, чтобы не рушилась картина мира, Изольда Генриховна поясняла.
– Сейчас ты не заикаешься ни капельки.
– С тобой хорошо, спокойно и я себя чувствую уверенно, поэтому не волнуюсь. Вдобавок мы выпили, алкоголь немного блокирует защиту и еще способ есть, надо друг друга коснуться, хотя бы за руку взять, а ты меня только что…
Она замялась.
– Мы были близки, наша энергия Инь-Янь и души в эти минуты слиты воедино поэтому мы общаемся напрямую.
Маша задумалась.
– Еще бабушка говорила, поведать тайное может человек, стоящий одной ногой в могиле, вся защита отключается, но веры ему не будет, за бред умирающего посчитают и ты мне не веришь, считаешь дурой чокнутой, не спорь, мои слова серьезно не воспринимаешь, отбрасывая информацию, которую считаешь ложной. Срабатывает эволюционная защита, но уже с твоей стороны.
– Это тебе бабка таких слов наговорила?
– Да. Она прожила долго, многое видела. Ей повезло, обычно такие как она из боёв не вылезают и умирают рано, а если выживут, то превращаются в чудовище, душой, не телом, но сложилось иначе, она не погибла и у нее было время во всем разобраться. За время своей жизнью заплатила её сестра. Они проиграли свой бой, последний, самый главный.
Маша замолчала.
Я незаметно потянул носом.
– Принюхиваешься? Ты чуйкий. Ведьма так и говорила, там, внизу. Внизу. Внизу.
Девчонка несколько раз повторила слово на разный лад, улыбнулась.
– Похоже мы сломали защиту. Я расскажу тебе то, чего без меня ты не узнаешь. Сейчас. Немедленно. Считай это платой за оказанную помощь.
– Так я ничего и не сделал! – удивился я.
– Ты уже помог! – она указала пальцем на свои глаза. – Все наладилось.
– Ты про э… косоглазие?
– Меня Алиса ударила и это – последствия.
Что сказать, я не знал и промолчал. Заговорила Маша.
– Ты правильно её отпустил.
– Сама ушла.
– Ты имел право её остановить или даже убить по закону, – она снова показала на свои глаза, – за такое наказание положено, попадешь под Охоту и могут, если кто рискнет и здоровье позволяет, покарать жестоко. Я на нее не в обиде, сама виновата, тем более все наладилось. И у нее тоже. Ты навряд-ли её увидишь, она тебя разглядела и больше уже не покажется.
Она пододвинулась ко мне, прижалась горячим боком, стянула с себя одеяло.
– Всего тебе я не расскажу, сама мало знаю, что-то ты не поймешь и рисковать я не буду, сработает защита или могут наказать, мне кажется то, что я собираюсь сделать, незаконно. Накрой меня, прижмись и слушай, так мне говорить проще, но не перебивай и не ёрзай, этим ты меня отвлекаешь.
Я осторожно опустился на расслабленное девичье тело, покрутился, удобнее устраиваясь между оттопыренных булочек, двинул коленями и оглянулся. Розовые маленькие пяточки разъехались в стороны.
– Саша! – строго сказала девчонка и попыталась свести ноги.
– На чуть-чуть, – я прикусил её за оттопыренное ушко, надавил, обожгло горячим, живым, влажным.
Она возмущенно запыхтела, обозначились ахиллесовы сухожилия, коленки пришли в движение, шоркнули по ковру, выискивая опору. По мышцам от икр до приплющенной моим весом жопки пробежала волна напряжения, ягодицы обрели каменную твердость, Машенька сжалась внутри, пытаясь выдавить меня из себя.
– Зая, Заенька, ммм... кхм… кх… Алиса…, ты с ней? – тревожно забормотала во сне художница, перевернулась на бок и свернулась в клубок.
– Спи, спи! – зашептала в ответ Машка. – Все хорошо, я с тобой, рядом.
Она сделала попытку выбраться из-под меня, дернулась, больно стукнув затылком по зубам: – Вика, …!
Я боднул девку лбом, сунул в распахнутый рот не укушенный палец и с силой прижал пустую головешку к подушке: – Вика, спи, все хорошо, Алиса уехала, Маша остается с тобой, запиши! – ответил, безжалостно прессуя извивающееся подо мной тело.
– Зайка пишет, – пробормотала Виктория и звучно зачавкала губами. Влажные, постыдно громкие звуки заполнили тишину комнаты.
Чумовая девка подо мной яростно дернулась, ступни забарабанили по ковру, носочки вытянулись, мелко-мелко задрожали и пяточки бессильно разошлись в стороны.
– Зайка, – передразнил вполголоса я и беспрепятственно вошел в прекратившее сопротивление тело, огладил рукой горячее бедро, потискал булочку. – Зааайка…
– Не шмей нафывать меня фак, – прошамкла та.
Художница вошкалась на кровати тихонько стонала во сне, причмокивала мокрыми губешками, стискивала в кулачок свешивающуюся через край руку. Подружка в унисон ей хлюпала текущим нутром, движимая моими толчками сползала к краю ковра, до хруста в позвоночнике выгибала спину и заливала слюной мой палец, бледно розовая в пламени свечи влага текла по запястью.
Я подул на просвечивающий красными прожилками лопушок ушка, тронул пальцем за покрытый редкими веснушками нос, передвинулся, устраиваясь поудобнее. Девчонка дрыгнулась, горячий плотный комочек у нее внутри запульсировал.
– Нам надо поговорить, это важно, а ты мне заткнул рот и опять естествуешь, – с укоризной сказала Машенька. – Не хочешь выслушать?
– Мне слушать не мешает и рот у тебя уже свободен, – ехидно ответил я.
Она дернулась вперед, почти соскочила, вздохнула, – Пусть будет на полшишки, – зябко поежилась.
Я натянул на нас валявшееся рядом одеяло, расправил, повозился, подтыкая его по сторонам, законопатил последние дырочки, оглянулся. Из-под отороченного узорными ромбиками простеганного края торчали широко разведенные в стороны девичьи ступни. Машенька пошевелила пальчиками, подтянула ноги, полностью скрывшись под нагреваемым нашим теплом пологом. Мы лежали неподвижно, слушали шелест колышимых сквозняком штор, поскрипывание половиц, этажом ниже распахнула форточка, донеслись маты, стук «… а вот хули ж ты…», форточка с грохотом захлопнулась, через секунду о стоявшую во дворе стальную детскую горку со звоном разбилась бутылка. Металл басовито загудел.
– Говори, я записываю, – шепнул я в изящное ушко, погладил её по шее, тронул лоб, взъерошил волосы, ощутил, как по спине пробежали мурашки.
Машка хрюкнула от удовольствия, поежилась: – С тобой хорошо, Вика молчит, но очень переживает, что не может мне дать всего, – она сжала мышцы, я легонько пошевелился в ответ. – Зря волнуется, куда она туда и я, мы как две половинки одной команды друг другу подходим, – зашептала девчонка, выползая из-под меня.
– Алиса как огонь вспыльчивая, контролю не поддается, силы своей не понимает, бед наделает или сама погибнет и если ничего не делать скоро случится непоправимое. Ведьма все наперед знает и что-то задумала. Они с Ольгой Алису сдерживали, не вышло – кровь почуяла, меняется стремительно, возврата не будет, а Петру с ней не совладать, слаб, и он уже не жилец, хотя сам этого еще не понимает.
– Маша, ты о чем?
– Об этом, – она ткнулась мягкими губами в мой палец, лизнула ранку. – Это не укус. Алиса тебя заполучить хотела, но не смогла, испугалась и сгоряча ударила, там, внизу, а это последствия, какими они видятся здесь.
– Ну…, так себе последствия, не засос, побольнее, но, в сущности, мелочь.
– Это для тебя мелочь. Мы в Мурманск ездили, были на море, огни, сполохи в полнеба и Алиска за нами увязалась. Вода чёрная в борт плещет и рядом Вика на палубе. Я ей всё как оно устроено показать хотела, почти-почти удалось. Море живое, настоящее и если поперек волны идешь, я так не умею, то рвется сама ткань мироздания, такелаж светится и огни по мачтам, вода сияет. Это демаскирующий признак, его почти никто не видит, даже те, кто все-все-все умеют, показывать надо специально. Я вижу. Изольда Генриховна сильно удивлялась и на мне что-то проверяла, спрашивала вижу, не вижу. Алиска всегда рядом крутилась, любопытная. Она – настоящий Охотник, хищник, самый лучший – вершина эволюции, но её учить надо. Алиса меня желала, ластилась, ко мне тянется, через меня её бабка на след натаскивала и приседать для маскировки учила, а у той плохо получается и я её дразнила, козой бодучей обзывала.
В голове зашумело, в ушах раздался щелчок, как от скачка давления, послышался прерывистый шорох, будто кто-то скрипел пером по бумаге. Я удивленно потряс головой.
– Алисе одной поперёк и сейчас рисково, бабка ругается, а тогда втайне ходила, выскочила из ниоткуда, присела и притаилась. Вика наверх зырит и вокруг ничего не замечает, а я все вижу, след по воде узрела, огни, её и как она на Вику нацелилась, да ляпнула сдуру «Коза бодучая», она и врезала сгоряча, от обиды и ревности, не нарочно, убить не хотела и силы своей тогда не понимала.
Маша на миг задумалась.
– Все приседают, кому есть, что скрывать: ты, Ведьма, Ольга. Алисе бабка вдобавок лицо и глаза прятать велит. Они обе в вуалях ходят. Ведьма по привычке, это не её вуаль, от сестры осталась, у Алисы своя, да еще какая!
– Изольда Генриховна одевала, видел, про внучку я не знаю, Маша, ты о чем? От кого ей прятаться?
– Глаза она от всех прячет, по ним знающий догадаться может, кто она такая и у нее действительно имеются рожки. Маленькие. Она когда сердится, волосы ерошит, становится заметно, там, внизу, ты не видишь какая она есть и ты там тоже не такой, каким тут кажешься, Алиса чуйкая, замечает различия, существенные, боится и тебе не показывается, а я как есть вижу, насквозь, даже лучше чем раньше.
Она помолчала.
– Все на Алису завязано и ради нее делается, она уникальная. Но всем заправляют бабка и Ольга, Ведьму даже я целиком не вижу, как и тебя, кстати. Она – чудовище, но была тяжело ранена, давно и с тех пор изменилась. Мне кажется, если ничего не предпринимать, Алиса такой же как она вырастет, нет, еще хуже, трансформируется и произойдет это очень скоро, поэтому все спешат. Прижмись ко мне.
Я обнял Машу за плечи, потерся щекой об её шейку.
– Ударила, испугалась, убежала и никому не сказала. Ольга прознала, ко мне приходила, потом к Вике наведывалась, старшая внучка тоже поперек ходить умеет, но не любит и ослабела сильно. Всё исправила, она может, даже если сильно поломано, Ведьма ей подсобила. Вот только с собой у нее не получается, я спрашивала, она говорит такое ремонту не подлежит, ей раз помог кто-то, но то уникальный случай и даже бабка как там все вышло, не разобралась.
В конце того года Алиса ко мне заявилась, понизу. Красивущая, я обзавидовалась, сила из нее так и прёт, совсем скоро её не удержать будет, уйдет за горизонт от любого. Сказала сестра меня зовет, я пошла.
– Ты была в больнице? Или э…
– Фантазии? – Маша улыбнулась. – Ты меня дурочкой считаешь. И внизу тоже, там ты постарше чем тут смотришься и ругаешь все время «Пиши, дура, пиши дура», а я стараюсь, но ты так много и сложно диктуешь, я ничего не понимаю.
– После перечитаешь, – буркнул я.
– Обязательно! Ты ж еще диктовать будешь? Жуть интересно. Завтра продолжим, да? У меня в тетрадочке еще много места. Я покажу!
Она лихорадочно зашарила руками под одеялом, бросилась ворошить подушки.
– Маша, потом поищешь, – придавил ее я, – так ты виделась с Ольгой?
Она прекратила метаться, через плечо уставилась на меня и жалобно спросила: – Что со мной? Я схожу с ума, да?
В моей голове зазвенело, кто-то пробасил: – Ей слишком быстро и много диктовали. И вы туда же. У нее плывёт картина мира.
– Брат, это опасно, – добавил холодный голос.
– Пусть пишет, дура, – отозвался ехидный голос. – И ты протоколируй, что она там….
– Так точно, – отрапортовал бас.
В голове зашумело.
– Я в больницу пришла, как Алиса велела, Ольга совсем плохая, бледная, глаза запали, меня увидела, обрадовалась, бумаги мне передала, целых три папки! – гордо сказала Маша. – У нее очень много документов по ремонту и реконструкции, инструменты, приспособления разные и она всем этим пользоваться умеет! Базовые чертежи попроще выбрала и мне подарила, сказала остальные не подойдут, вдруг что пойму не так или напутаю и руки оборвет по локоть.
– Маша, какие руки?
– Ты сам так и сказал «руки может оборвать по локоть». Я тебе документы сегодня показывала, там, внизу. Ты папки внимательно перелистал, что-то вытащил, лишнее позачеркивал, ехидничал, мол все бабы дуры, исправления в её бумаги внес, от себя рукописи добавил, сказал, что сойдет, велел чаще перечитывать и начинать реконструкцию. Что такое Руттер?
– Руттер?
– Я слово раньше не слышала, Ольга его по буквам продиктовала, я себе записала, как поняла – это блокнот морской для заметок, да? Руттер.
– Редкое слово. В старину, еще на парусниках, так назывался Корабельный журнал и в него заносили важную информацию и навигационные ориентиры, считался очень ценным документом. Карт точных не было и плавали по приметам, типа три дня прямо, в четверг, у одинокой скалы, повернешь налево и полмесяца на запад. Нет записей – не попадешь в Америку.
– Ольга свой Руттер отдать обещала. Она знала, второй раз ей не выжить, исправить такое никто не сумеет, очень большой риск, самому погибнуть можно. В больнице извинялась, сказала, что передумала и Руттер ей самой пригодится, с собой его заберет, без него она потом ничего не вспомнит, а без нее стройка сикось-накось пойдет, она в команде нужна. Так и сказала. С нуля начинать будут, по улучшенному проекту.
Я промолчал, а что тут скажешь.
– Она не умерла, – продолжила Маша. – Какой-то выход придумали, она или бабка. Все заранее спланировано, сложно и так еще никто не делал, Ольга все просчитала, у них получится! Поэтому Руттер свой она оставила и пирожок трогать не позволила.
– Какой пирожок?
– У койки на тумбочке пирожок лежал в пакетике, запах изумительный, я отщипнуть хотела, попробовать, ей дать, она запретила. Сказала – это не для меня, за руку взяла, диктовала, я писала, бумаги мне выдала, документы. Я дура и в них ничего не понимаю, но буду разбираться, ты сказал дело стоящее. И наша встреча не случайна. Ольга тебя описала, велела когда все случится у театра караулить и действовать по обстоятельствам. Он поможет, так и сказала. И Алиса там не случайно оказалась. Что-то им от тебя надобно было, её послали. Я защитить хотела и чуть все не испортила, дура.
Я погладил её по плечу, дотронулся до хорошенькой, набитой лютым бредом головки, потрепал за челку, помассировал на виске едва заметную тоненькую линию следа от очельника. Укушенный палец прострелило болью. Маша в блаженстве закрыла глаза и удовлетворенно вздохнула.
– Ты вторую скляночку для Вики принёс? Ей тоже задаром отдашь или все-таки деньги попросишь?
– Ей-то зачем? И при чем тут деньги?
– Это приворотное зелье, только в пузырьке не лекарство. Там обычная зелёнка.
– Я и не говорил, что принесу лекарство и откуда тебе знать что там?
– Изольда Генриховна такое тоже готовила, мне сама секрет открыла. Раз в театр женщина приходила, красивая, богатая, несчастная, она ей снадобье и продала. Деньги потребовала, большие, та заплатила.
– Мошенница.
– Дама очень переживала, бабушка на нее посмотрела и сказала, что ничего делать не надо, само наладится, но та настаивала, просила очень, бабушка согласилась, на минуту вышла и вернулась с пузырьком. Я, говорит, твой визит, дочка, заранее предвидела, лекарство приготовила. Женщина заплатила и ушла счастливая.
– Тем более мошенница. Тебе-то она зачем сказала?
– Я тоже попросила, она меня дурой обозвала, ответила, что любовь за деньги не купишь и про «зелёнку» добавила. Самолично сказала – вода из-под крана и «зеленка». Нет там никакого снадобья. Всё иначе работает, внизу помогают, а наверху оно как символы видится, скляночки, баночки, пассы руками, карты, иногда и не видно ничего.
Она помолчала. – Если тебе деньги нужны, скажи, я заплачу, а ты Вике будто подаришь.
Я замялся.
– Вика снадобье купить пыталась. Она у мамы как-то денег взяла, много. Мама у меня спросила, зачем ей столько, вдруг у нас проблемы и я по сумме догадалась. Вика деньги вернула. Не купила.
– Остался технарь из Бауманки без приворота.
– Она для меня взять хотела.
– Обломался твой буддист-восходитель? – засмеялся я.
– Вы, мужчины, для здоровья полезны, приятны, иногда даже очень, – она погладила меня по руке, – но тут иное. Вика меня потерять боится, любит она меня, решила подстраховаться и передумала. Настоящую любовь за деньги не купишь, у нас и так все по-настоящему, мы с ней крепче крепкого связаны, я это вижу и нам друг без друга никак. Мы с ней одна команда, экипаж. Я ей покажу море. Позже. К этому она пока еще не готова.
Мы лежали и смотрели на огонь свечи. По стенам переливались отсветы новогодней гирлянды, за окном громыхал по рельсам первый трамвай. Этажом выше зазвенел будильник, заткнулся, об пол грохнули две пятки, гулко забухали шаги, резонируя в межэтажном перекрытии старого дома.
– Может быть и в моей скляночке водичка из-под крана, мне все равно, раз помогает, – сказала Маша. – Это не важно, всё иначе работает и уже подействовало. Завтра придёшь? Ты же еще рассказывать будешь? Я что успеваю в Руттер записываю, только диктуй помедленнее и дурой не называй. Снадобье все равно приноси, на всякий случай, мало ли. Так же можно?
– Можно, – вздохнул я.
Она пошевелилась подо мной, запрокинула голову и потерлась щекой об мою щеку: – А знаешь, что еще можно?
– Что?
– Можно еще разок Машку за ляжку?
Девчонка толкнула меня снизу и попыталась встать на четвереньки, ойкнула и снова опустилась на живот.
– Что такое? Где больно?
– Ты тяжелый, а у меня содраны коленки и на локтях «вавки» саднят.
Машенька отклячила попку, чувствительно надавив на меня острым копчиком. – Можем сменить позу, – предложил я, просунул под нее руку, погладил по животу. – Какие там еще есть асаны в вашей камасутре?
Она подтянула под грудь подушку, вывернула локоть, подула на него: – Поднимай меня.
Огладил горячие бедра, прихватил девчонку за талию и поддернул вверх. Машкины колени шоркнули по брошенному на ковер покрывалу: – До свадьбы заживет, – подбодрила она, выгнулась дугой и сдала задом, насаживаясь на меня. – Хочу по-собачьи! В этой позе я чувствую себя настоящей сучкой.
Почитай неделю куролесили. Девчата странные темы больше не поднимали, между собой договорились или не до них было, я не спрашивал.
А результат лечения вышел двойственный. Гибкой Машеньке, поклоннице коленно-локтевой йогической позиции, явно полегчало, заикание и косоглазие как бабка отшептала, очельник и крестик сняла и больше не надевала, с трусиками я помогал, но то нормально. Двоеперстием не размахивает, уже хорошо, насчет ереси в башке сложнее, может и думает, но про себя, рот не открывает, а когда молчишь, все лучше, сойдешь за умную, болячки – мелочь, до свадьбы заживут. С губошлепкой-Викой, любительницей облизывать все, что в рот попадает, неоднозначно получилось, под конец пузырек с зеленой водицей еще раз предложил, взяла, обрадовалась. Дура-дурой.
Уехали и слава богу, опасаюсь больных на голову, все хорошо в меру, да и мензурки в домашней аптечке кончились.
Промелькнули Новый год и каникулы.
Воспоминания о театре, бабке и внучках, покрылись прошлогодним снегом, растаяли в новогодней метели.
Точка.
Следующая глава
