Не сожрет меня оно, я зажмурюсь и на дно

Пётр сделал глубокую затяжку.

– Мы ведь с Алиской не сразу того, – он изобразил руками неприличный жест, долго хороводились.

– Ты говорил.

– Ну вот, ждала она чего-то или причины были, потом как с цепи сорвалась и понеслось, друг с друга не слазили, перекусим и опять в койку, иногда прямо в кровати ели, среди ночи будит, давай-давай, под утро тормошит, понукает, а она знаешь какая, устоять невозможно, сил уже нет и отказаться воли не хватает, она меня и так и эдак крутит, подначивает, насмехается и уже не разберешь кто кого ебет.

В глубине души шевельнулось тёмное, нехорошее, стало подниматься из глубин волнами, участился пульс, слова приятеля зазвучали фоном, картинка перед глазами подёрнулась серой пеленой, в ушах глухо бухнуло и зазвенело.

Я потряс головой, отгоняя наваждение, расслабил сжавшиеся сами собой кулаки.

– … и вот так-то я её, то она меня, а ты знаешь …

– Петька, зачем ты мне всё это рассказываешь? – зло процедил и глянул на приятеля.

Он отшатнулся, как будто я его ударил, опустил глаза, зачастил: – Да, да, Саня, ты не … но это важно, так оно работает. Окрутила, по рукам-ногам связала, заездила, утром встать никаких сил нет, я считай на «работу» ходить бросил. А кто что скажет? Появлюсь к полудню, Михалыч покивает и молчит, развод давно окончен, все по делам разъехались, один я по базе шляюсь, хреном груши околачиваю, в сон клонит, веки сомкну, перед глазами она, вечера жду не дождусь …

– Так!

– Да-да, Саня, я понял, короче раз она на мне всю ночь скакала, вымотала, под самое утро угомонилась, я только глаза сомкнул, слышу тормошит и орёт на ухо: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!».

– Какие у тебя могут быть дела? На «работу» что ли выгоняет?

– Да! Я думал шутит, на другой бок крутанулся, с кровати скинула, в жопу пинает, вокруг носится, собирайся, шнеля-шнеля.

– Шнеля? Кажется, по-немецки это значит «быстро».

– Да! Они все по-ненашенски лопочут. Шнеля-шнеля, глазами сверкает, под сраку тыдыщь-тыдыщь, как пса шелудивого на мороз выгнала, обидно.

– А ты?

– Потоптался у порога как дурак, на работу поехал.

– И всё?

– А что я должен был сделать? Про время даже не подумал, дверь в конференц-зал открываю, развод уже к концу подходит. Михалыч опоздунов ужас как не любит, отчитывает как школьников, меня увидел – обрадовался: «Вот и Петруша, самый раз вовремя, одним махом всё и порешаем», ласково так улыбается, поедешь говорит, в сопровождение, поприсутствуешь.

– Сопровождение – это что?

– Телохранителем при ВИП-персоне.

– Кого же ты охранял?

– Вот! На фасад вышел, как велено, там пахан стоит, весь на нервах, удивился, меня оглядел, думал за кожан и треники ругать будет, сам-то одет по всей форме – костюм-тройка, шляпа, даже тросточка имеется, второй охранник в пиджаке, водитель при параде и тут я, гопота на кортах. Я ему так и эдак мол, назначен к вам в сопровождение, обрадовался, про пистолет спросил, тут уж удивился я.

– Пистолет? Разве ты без ствола?

– Ты точно Голливуда пересмотрел. Если бандит так сразу вооружен и очень опасен? Я ж тебе только что рассказывал, это типа обычная работа, ну почти, когда все нормально пистолет с собой никто не носит – с кобурой заметно, без кобуры неудобно.

– И то верно, – согласился я. – Чего мелочиться, автомат в багажник и к нему сдвоенный рожок чтобы слишком часто не перезаряжаться.

– Подловил, – улыбнулся приятель. – Но я же не обычный бандит и сейчас далеко не всё нормально.

– Короче ты был гол как сокол?

– И сонный, полчаса как из кровати выпнула, даже зубы почистить не дала. Пахан шутит, вооружись, чтобы все по форме, а у самого вижу веко дергается, телепает его.

– Ого. Была какая-то причина?

– А вот ты слушай, не знал он ничего, но чуял, потому и послал за «волыной», тоже, блядь, чуйкий и у меня еще на разводе под ложечкой засосало, волосы дыбом, покалывает везде как под электричеством, для меня верный признак!

– Хм, – прокомментировал я.

– Вот тебе и хм. Я рысью в контору, туда-сюда, в курилку, там пацаны, я им дайте ствол, взаймы, на сегодня, чувствую себя как побирушка, стыдобища.

– Петька, а где же твой?

– Бля, Саня, гадом буду, я же не убийца! Барыг крышевали, шустрили, работали как прокаженные. Я дальше района нос не высовывал, торгаши все местные и тоже люди, росли вместе, многих знал близко, к ним по-хорошему, так они сами заплатить рады, ты ж охрана, крыша, от всяких объебков защита, – затараторил приятель.

– То есть у тебя вообще пистолета не было?

– Да! С козырей зашел, а по сути ж я никто, пустышка. Спиздел типа свой дома оставил, те посмеялись, один, я его знал немного, «макара» сунул к нему одна обойма, руками развел – чем богаты. Где я метаться буду, патроны клянчить, зарядился, затвор передернул, галопом вымётываюсь, все меня ждут, шеф с ноги на ногу переминается.

– Водитель и охранник тоже без оружия?

– Саня, оба вооружены, но хули толку, охрана – штука статусная, её с собой берут для мебели, свита по понятиям положена. Она бесполезна, хочешь, чтобы был толк, носи бронежилет и таскай с собой взвод автоматчиков или очкуй на базе безвылазно, если ссыкливый. Водила и охранник на передок сели, мы с шефом и Зинкой – во втором ряду.

– Зинка – это которая ваша экономистка?

– Бухгалтерша, все наёбки за версту нутром чует, едем важный контракт с москвичами подписывать.

– Москвичи, которые на коронации были?

– Я не знаю. Фирма какая-то, силовики столичные крышуют, Михалыч проверял, бизнес делать можно, требуется обсудить и утвердить существенные условия договора, обычная деловая встреча, привезут бумаги, Зинаида проведёт поверхностный аудит, по рукам ударим и можно ехать в ресторан на Левом, обмывать начало новых взаимовыгодных отношений!

– Откуда ты всё это узнал?

– Пахан по пути рассказал. Мандраж его пробил, вот как меня сейчас, выговориться хотелось, объясняет что к чему, а у меня глаза слипаются, хоть спички вставляй, сижу, как дурак, киваю, сам ни бельмеса и ногу на ногу положил, чтобы дырку на колене треников прикрыть.

– Вот ты мафия, шалунишка в дырявых штанишках! – рассмеялся я. – Где ж ты умудрился.

– Ага, – обрадовался приятель, – меня тоже на ржач пробило, а штаны порвал когда … короче логово у Ведьмы, такие ебеня и бурьян, дороги в жизни не найдешь, я напрямки попытался, зацепился …

– Ладно, не в штанах дело.

– Угу, слушай дальше. Приехали, в центре за городской библиотекой здание, ни вывески, ничего, в фойе свет горит, окна зашторены. Первым в дверь водитель пошел, следом охранник, за ним Зинка, её пахан вперед пропустил, дверь придержал, галантный, бляха-муха и я замыкающим.

Пётр насупился, замолчал надолго и наконец выдавил: – Знаешь, Саня, ведь я не убийца! Оно ж …

– Петька, – прервал я. – Не оправдывайся, тебя никто за язык не тянет, если не хочешь говорить, соври, мол не можешь, защита починилась. Вот только за руку меня хватать не надо!

Мы оба засмеялись.

– Я ни в чем не виноват, – повторил приятель. – Едва охранник внутрь нос сунул и пахан с Зинкой да водилой в тамбур зашли, тут всё и началось. По вискам кровь набатом ударила, в ушах зашумело, пол под ногами качнулся, равновесие потерял, в сторону повело, перед глазами картинка рывками медленно, как во сне или вот как бывает, когда в киноаппарате плёнку зажевало. Ты же понял, да?

Пётр уставился на меня.

– Ни сном, ни духом! – честно соврал я.

– В ушах звон переливистый, в колокол бьют, сирена взвыла и голоса, голоса. Команды выкрикивает, слов не разобрать, коротко, резко, зло, ей отвечают и ногами по доскам бух-бух-бух, забегали, целая толпа.

Приятель вопросительно посмотрел на меня, комментировать я не стал.

– Еще раз мотнуло, я руками взмахнул для равновесия, ухватиться за что-нибудь пытаюсь и тут вокруг раздвоилось, вижу, парень руками взмахнул, одной шефа за себя отбросил, другая под отворот куртки нырнула, рывками, как во сне.

– Какой еще парень, – зачем-то спросил, запоздало соображая, как же быть, проявить осведомленность или отгородиться неведением.

– Да я же, я! – вскричал Петька. – Себя со стороны вижу, из-за плеча и чуть сверху! Это точно я был, еще удивился, пахан глаза вытаращил, охранник в дверях пасть раззявил, ствол из застегнутой кобуры тянет, у водилы тоже рот открыт – орет, а нету звука.

– Вот это да! Засада, вас подловили?!

– Да! Я тоже дернулся, предпринять что-то пытался, изображение задрожало и тут она как гаркнет над ухом «Не лезь, дурак, тебя же убьют! Руки обо…». Дальше слов я не разобрал, речь чужая, голос резкий, властный и хрен ослушаешься, но это точно она была, я интонации узнал и про «руки»! Глаза закрыл, как в детстве, во сне, когда снятся кошмары, стою и думаю, лишь бы всё это поскорее кончилось, только бы проснуться. Я не видел ничего и ни в чем не виноват!

В голосе Петра проскользнули просительные ноты, он с надеждой посмотрел на меня, я промолчал.

– Но уши не закроешь, я все слышал! Бах! Бах! Бах! Огонь, вспышки, грохот, крики, в голове звон и голос её приказами сыпет! Саня, люди когда умирают, кричат много, страшно, не здесь, тут мало что слышно, там внизу, орут истошно, а она смеялась! Потом все стихло, только волны плещут, в голове щелкнуло и как сквозь вату слышу звук пронзительный, сирена, сначала тихо потом громче, громче, совсем рядом орёт, я первый раз ментам обрадовался, загребут и хер с ним, зато жив. Глаза открыл, зрение прояснилось, стою, в руке ствол дымится, а напротив Зинка зашлась в истерике, визжит на ультразвуке. И тут она прокололась!

– Да кто она-то?

– Алиса! Как рявкнет «Рот закрой, дура, язык вырву»! Зинка заткнулась, а она хихикнула и пропала.

– Алиска тоже с вами ездила? Ты в своем уме, таскать девчонку на «стрелку»?!

– Не было её там, то есть была. Это я на Зинку прикрикнул.

– Тогда при чём тут она?

– Санёк, ну ты пиздец тупой или прикидываешься! «Язык вырву»! Её слова, я за ней повторил и только. Тут всё было.

Пётр постучал себя кулаком по лбу.

– Обойму выщелкнул, пусто, рамку оттянул, в стволе пусто, в голове тоже пусто, в ушах гудит, порохом жженым воняет и кровищей. В дверях охранник лежит, голова вбок вывернута, во лбу дырка, затылок в кашу, мозги вытекли, рядом водитель калачиком свернулся, под ним красная лужа, штаны мокрые, мочой воняет. Зинка с меня глаз не сводит, слезы в два ручья, она их запястьем вытирает, тушь и губную помаду по лицу размазывает, жалкая, испуганная, дрожит как овца на бойне. Внутрь сунулся, темно, свет выключен, шаг, другой сделал, остановился, не видно нихрена.

– Как же ты целился с закрытыми глазами?

– Я всего лишь на курок нажимал, чертовка разноглазая стволом водила! Убегать, прятаться бесполезно, она внизу всё насквозь видит! Прямо в темень через стекла навылет всех положила. Не было там живых, я почуял.

Назад пошел, там пахан, лепечет «Петруша, Петруша», потерянный, ошарашенный, лицо белое. На улицу вышел, от магазина напротив два «быка» чешут, один с битой, другой дубинкой милицейской размахивает, дебилы, машина остановилась, из нее какие-то выскочили, к шефу кинулись, кудахчут как куры, меня оттёрли, я и пошел, слышу, сирена воет, оглянулся – милиция подъехала.

– Пахана повязали?

– За что? Он же не главарь какой, предприниматель, руководитель фирмы! Охранник с водителем тоже не преступники, работники службы безопасности, официально трудоустроены.

– А ты?

– А что я? Постоял, поглазел, развернулся, руки в карманы сунул и пошел себе насвистывая, будто меня это не касается, как ты тогда, никто и внимания не обратил. Вот так я и стал убийцей, но я ни в чем не виноват!

– По городу шлялся, пива бутылку купил, потом еще, в какой-то рыгаловке водки накатил, там же и завис с левой компанией, алкашня с утра бухала и я с ними догонялся. На улицу вышел, темень, уже вечер, машина на базе, сел на автобус, как добирался не помню, там реально пустыри и бурьян кругом, трезвым не сразу найдешь, а тут на рогах в хламину и точно к логову вышел, дверь нараспашку, ждут, блядь, на кровать упал, вырубился.

– Ночью разбудила, оседлала, уставилась, глаз горит дурной, бешеный, в шею вцепилась, она очень сильная, отбиваться стал, понарошку, потом всерьез. Подчинись! Не противься! Коленями сдавила. Волосами мне по лицу хлещет, душит, я её руки с захвата сорвать пытаюсь, какое там: Покорись, дурак, если не хочешь сдохнуть! На мне верхом скакала, лобком в лобок тыдыщь-тыдыщь! До утра меня месила, все яйца всмятку. Она сделала мне больно!

В голосе приятеля появились плаксивые ноты, я с удивлением посмотрел на него.

– Э…?

– Она… она может быть очень жестокой, смеялась, … о боже, как стыдно, это … это было гадко и … я такое видел, там, внизу …

Петька закрыл лицо руками, плечи его вздрогнули.

Я молчал.

Не отнимая ладоней от лица, он выкрикнул фальцетом: – Это не я её, а она меня всю ночь ебала, через колено ломала, утром как проститутку пользованную за порог выкинула!

– Ты бы закурил, что-ли, – предложил я.

Он торопливо вытащил пачку, дрожащими пальцами выковырял из нее сигарету, две другие пролетели мимо и упали в грязный снег. Петька поспешно сунул сигарету в рот, тут же вынул, снова выкрикнул: – Ничего не было! Тут ничего, а внизу … господи ... Всю ночь …

Его лицо залилось краской.

– Сигарету зажги, – вставил я. – И мне одну дай.

– Петр удивленно поднял глаза: – Ты ж не куришь?

….

Во рту неприятной горечью отдавался вкус никотина.

– На чём я …? – не поднимая глаз спросил приятель.

– За дверь выставила.

– Весь хмель из башки за ночь вытрясла, даже пожрать не дала, минералки бутылку сунула и на пинках за дверь выставила! Алкоголь пить запретила. От бухла контроль теряется, еще раз пьяным объявишься, живьем сожру, пообещала.

– Да полно тебе.

– Она не шутила.

– А ты?

– Что я? Куда мне податься? Машина на базе, пошёл пешком на остановку. В автобус битва, там же кругом одни сады и дачные участки, бабки поутру с урожаем на рынок прутся, в каждой руке по два мешка картошки тащат. В толпу запрессовали, вокруг одно старичьё, мужики-работяги и я с разряженным пистолетом в кармане.

Добрался до конторы, опоздал на развод, открываю дверь, а там планерка, шеф в президиуме, один, бледный, помятый, меня увидел, обрадовался. Пацаны оборачиваться стали, на меня уставились и я осмотрелся. Михалыча нет, людей на местах меньше половины, в воздухе напряжение, шепотки, переглядки, как в школе, когда учитель с урока вышел или махач затевается.

– Михалыча нет? Подозрительно.

– Да чего тут подозревать, барану ясно, покушение – подстава, бунт на корабле, Михалыч ушел в отрыв, в команде раскол и шатание. Пахан с охраной в конторе забаррикадировался, ночь не спал, на телефоне висел, выяснял кто с ним, кто против, а все крутят-мутят, очкуют, утром на развод, то есть планерку многие не объявились, половины бригады как не бывало и те, что остались, не самые боевитые, дело дрянь, яснее ясного. А виду подавать нельзя! Шоу маст гоу он! Кто первый смигнёт, страх проявит, того и сожрут, надо зубы показывать и тут вот он я, нарисовался, хрен сотрёшь. А вот, говорит, и Петя, с вами поедет, поприсутствует. Саня, я ни в чем не виноват, оно само!

– Оно? Ты о чем?

– Об этом.

Он сделал серию неуловимо быстрых жестов руками, повторил несколько раз и пока я соображал, что же это было, заговорил:

– Я в руководители не рвался, так, пассажиром.

Ладонь Петра сжалась по форме пистолетной рукояти, другая серией стремительных движений дослала воображаемую обойму, передернула несуществующую рамку, большой палец оттопырился, перекидывая невидимый флажок. Приятель поднял руку, целясь вдоль тротуара, выставил указательный палец.

– Шум в ушах, в голове сирена воет, глаза застит пеленой, тошнота волнами и голос её орёт: «Подчинись, дурак, иначе сдохнешь!». Я ничего не делал и смотреть не надо!

Я мягко отвёл его руку от бредущего мимо потока людей в сторону пустого крыльца театра, он даже не заметил, продолжил.

– Тут зажмурился, а там …. … внизу … поначалу думал убили и душа отлетела, вот он я, стою передо мной, себя со стороны вижу, картинка задрожала и ме-е-е-дленными стоп-кадрами плывёт перед глазами. Пистолет сам в руку прыгает и будто в тире: БАХ, рывок, пауза, другая мишень-картинка, опять рывок, еще пауза, смена картинки, БАХ … БАХ, опять застыло. На самом деле всё происходит молниеносно, только затвор лязгает, вспышки-вспышки-вспышки, гильзы дождем. Миг и нет никого. В голове надувается и тут же со звоном лопается пузырь, темнеет в глазах, тошнота, накатывает пустота и точка, нет её, пропала, отпустила. Проморгаешься, перед глазами светлеет, сначала всё размыто, потом порезче и вот уже всё обычно видишь, вот он я, стою, целый-невредимый, порохом воняет, кругом кровища.

Обойму выщелкнул, другую, тыдыщь, – Петька снова повторил отработанный набор движений, – и по машинам. Главное не думать и сопротивляться не надо, всё происходит само собой, темнеет в глазах, тошнота, раздвоилось, звон в ушах, вспышки, БАХ, БАХ, БАХ, как на стрельбище по ростовым мишеням-картинкам, а они же люди, живые! Обойму скинул, затвор, флажок, прямо в голову орёт, её голос, шнеля-шнеля, блюй за борт, иначе тебя наверх выкинет, бегом-бегом, командует, я такое видел, это точно она была, а я ни в чем не виноват, Саня, оно само, на автомате.

Глаза Петра лихорадочно блестели, речь нескончаемым потоком лилась все быстрее и быстрее.

– Вечером на базу, у дверей охрана выставлена, пускать никого не велено, передо мной расступились. Пахан в кресле, поверх плед накинутый, сердце прихватило, на стойке капельница, врач суетится. Увидел меня «Петруша, Петруша», старый, больной, взгляд затравленный, я ему докладываю, что да как, он не слушает, меня за руки хватает, подле усадил, говорит-говорит-говорит. В дверь стучат, он капельницу выдернул, рыкнул, врач в подсобку сшился, нельзя слабость показывать, вожак должен быть сильным!

– Иначе «Акелла промахнулся»? – вставил я уместное выражение.

Пётр кивнул, продолжил уже спокойнее.

– Пахан доклады слушает, заходят, выходят, отчитываются и на меня косятся, а я рядом сижу, дурак-дураком, глаза грозно пучу, важно щеки надуваю, киваю или хмурюсь, наверняка невпопад, насрать, а спать хочется сил нет. Так на стуле и прикемарил, только веки сомкнул, трясет за плечо: «Петя, Петечка, съезди, а?». Сволота всякая повылазила, конкуренты слабину почуяли.

– Как же так, говорил, пахан на смотрящего коронован, кто против него попрёт? Он в городе самый главный.

Приятель с превосходством посмотрел на меня.

– Запомни, Саня, ты – король, пока другие с этим согласны. Корона не из бетона, отлили и забыли, её подтверждать надо. Сила – это не право, а договор, всё держится на балансе и если его нарушить, даже мелкие шакалы объединятся, чтобы вгрызться в твою глотку. Кто выживет тот и главный, нового короля перекоронуют, делов-то.

Пока я размышлял над очередной порцией изреченных Петром правил жизни, он продолжил:

– По машинам, едем, мне похер куда, главное не думать, тут она, рядом, я чую, не бросит, БАХ, БАХ, обойма выпала, затвором клац-клац, перезарядиться, флажок откинул, БАХ, БАХ, мишени попадали, лучше не смотреть, их уже нет, они уже не живые.

База, у входа охрана, на «вы» величают, как по батюшке интересуются, в глаза смотрят заискивающе, патроны наперебой суют, «макара» сменить предлагают, «Пётр, вы вот этот возьмите, по чину, он кучно пристрелян», подхалимы, блядь, выискались. Пахан в кресле, капельница, доктор, пилюли микстуры, за руки цепляется, в глазах слёзы, смотрит на меня с жалостью. На Ольгу ябедничал: шастает туда-сюда, то чай заварит и конфетами угощает, то порядок в кабинете наводит, пыль протирает, кактус в горшке зачем-то купила, журналы-газетки принесла, вон, на столике валяются, а тут же опасно, скажи ей, чтобы побереглась и не ходила!

Как могу его утешу и опять рядом на стульчике доклады слушаю, киваю, гримасы страшные корчу, баран-бараном, только задремлю, выезд.

В три дня подмяли город, всех под плинтуса затолкали. Со скрипом, потом чётче-чётче, шестеренки закрутились, всё само собой заработало, пацаны духом воспряли, так-то они надроченные, заместители никуда не делись, бригады переформировали, двери хлопают, бойцы туда-сюда топают, отморозков лопают, наша взяла, выносим в одну калитку, я уже и не нужен. Алиска отпустила, в голове пусто, нет её, от усталости с ног валюсь, меня к шапочному разбору балластом возят, доклады заслушаю, общие указания рыкну утвердительно, типа «Ну вы тут того этого, если чё» и в машину, дверцу открывать кидаются, друг друга с ног сбивают. Тьфу.

– Так а что же там Ольга делала?

– Слушай! Под самый занавес, уже все поутихло, домой собрался, на заднем дворе, где машины запаркованы к своей подошел, контору напоследок взглядом окинул, вдруг вижу, в кабинете шефа занавеска отдернулась. Ольга. Горшок с кактусом на окно переставила и пропала. Я сигареты достал, отошел в сторонку, оттуда коридор видно, закурил, наблюдаю. Вижу, охрана в струнку вытянулась, она от шефа выходит. Никого пускать не велено, а ей можно! Огляделась украдкой, в них пальчиком ткнула, за собой поманила, пока я соображал, что это значит, смотрю, они втроём с заднего крыльца показались и прямым ходом ко мне двинули.

На полпути заметила, тормознулась, не ожидала меня встретить, а что поделаешь, столкнулись нос к носу. Ближе подходят, а на ней лица нет, бледная, под глазами круги, изнурённая, наверное потому и просчиталась, не может же она всё предусмотреть. Вижу, ей меня с хвоста срубить хочется, пока предлог выдумывала, эти двое обрадовались, «О, Пётр, здорово, что ты с нами» и в машину, у которой меня чёрт дернул покурить устроиться.

Мне они нах не вперлись, считай не разговаривали, оба дерьмецом пованивают, вижу и я Ольге сейчас как собаке пятая нога даром не сдался, а куда деваться, садимся в тачку, они на передних, мы сзади, едем, я молчу, жду что будет. И тут водитель оборачивается и мне бросает: «Я этот район почти не знаю, давай, дорогу показывай».

– Так ты ж …

– Вот именно! Глазами хлопаю, думаю, что ответить, тут Ольга вмешалась: «Пётр устал, пусть отдыхает, я тоже при разговоре присутствовала».

– Что за разговор? Или она соврала?

– Да! Адрес назвала, сориентировала, приехали, головой мотнула эти двое рванули, на бегу тапки роняют, я следом. Дверь выбили, залетаем, окна зашторены, портьеры бархатные, тяжелые, плотные, темнотища, она тут же следом входит, выключателем пощелкала – ноль. Каблучками цок-цок-цок штору давай с окна отдергивать. Эти ей помогать кинулись, выслуживаются, чмошники, тут меня и озарило, она всё знала заранее, и адрес и что опасности не будет, выключатель сразу нашла, была она тут раньше.

– Ты «Иронию судьбы» смотрел? У нас все квартиры типовые, не то, что выключатель вслепую нащупать, ключи подходят! – возразил я.

– Э, нет, Саня. Это не обычный дом, сталинская пятиэтажка, по немецкому проекту после войны строили, не типовая планировка и потолки высокие, – возразил приятель.

– Портьеру отдернули, вторая застряла. Полумрак, кабинет, полки, шкафы, книги, диван кожаный у стены, напротив секретер, стол с телефоном, глобус, бюстик Сталина, на стене картина, под ней люстра старинная аккуратно поставлена и проводки оборванные болтаются. В центре комнаты заместо люстры Михалыч висит, табуретка валяется и рядом аккуратно так пристроены ботиночки.

– Повесился?!? Ну… еп… Петруха… Блин и ты такое видел? Ужас какой, а что Ольга?

– Глянула мельком, даже не поморщилась, мимо цок-цок-цок, пальчиком тычет, эти забегали, на антресолях чемодан нашли, из него какое-то тряпье выкинули, у окна поставили и давай все вокруг крушить, ящики из шкафов и трюмо вытряхнули, кухню разбомбили, обивку на диване вспороли, бельё перетрясли, книги пролистывали.

– Что же они искали?

– Бумаги. Альбомы, тетрадки всякие, записки, всё такое эдакое и в чемодан кучей сваливали. Люстру, гандоны, просто так из вандализма разбили, суки, всё вверх дном и Михалыч в петле, одинокий, никому не нужный. Она всё заранее спланировала!

– Ой, Петька, да будет тебе.

– Я записку видел.

– ?

– Михалыча с верёвки срезал, совсем же не по-людски, в кулаке бумажка зажата, я её выдернул, а там стихи.

– Стихи? Какие еще стихи? Это в предсмертной записке? Блин… Не, ну я конечно ни разу предсмертных записок не читал и тем более не писал, но, мне кажется, в такие минуты человек …, – залепетал я.

– Он всё понял заранее и подготовился, – отрезал Пётр, – слушай.

...

– Что скажешь? – спросил приятель.

– Отрывки из обрывков, – прокомментировал я.

– А это и есть отрывки из обрывков. Он уже окоченел, кулак сжат, ногти холеные, пилочкой отполированные, ухоженные, в бумагу вонзились, что смог, то и выдрал.

– Зачем же ты это наизусть учил?

– Шурик, всего на раз прочитал, но разве такое забудешь!?

– Ого! «Я первый ученик, ля-ля ля-ля ля-ля, пятерки в мой дневник, как ласточки летя-яя-ят», – речитативом пропел я. – Уроки русского языка и литературы ты, похоже, не прогуливал, всем бы такую память.

– Я эти строки про себя неоднократно повторял, само собой вызубрилось, там многое не ясно, но кое-что сходится!

– Только не начинай про кораблик с парусами, мы договорились без всего такого эдакого! – напомнил я.

Петька обиженно замолчал.

– Ты знаешь что-нибудь о Руттере? – после паузы спросил я и ткнул кулаком приятеля в бок. – Не дуйся.

Он покосился на меня.

– Каким ты был, Саня, таким и остался. Всегда что-то знаешь и молчишь. Может и правильно, меньше подозрений. А я бы рассказал, мне все равно терять нечего. Не знаю я никакого Руттера. Кто это такой?

– Не кто, а что. Дело не в названии, это э… м… скажем так, журнал. Необычный. Если его заполучить, то можно вести записи и делать иллюстрации.

– Заполучить говоришь? – Ага! – обрадовался Петр. «Дали дураку тетрадь, стал дурак в ней рисовать». Тетрадок всяких там много было!

Комментировать я не стал, задал вопрос.

– При чём тут Колобок?

– Это Михалыч! Кличка от переделанной фамилии, за глаза звали, но он наверняка знал. А я – Волк!

– Петька, брось! Из-за дурацкого совпадения ты предлагаешь воспринимать эти вирши на серьезных щах? Да тебя такой кликухой никогда и не называли, даже за глаза!

– Но Михалыч-то этого не знал!

– Хорошо, тогда где Медведь и Заяц?

Приятель пожал плечами.

– А Лиса, значит, Изольда Генриховна? Она Лисицкая, Лисициан, Лиссендорф?

– Она Иванова.

– Э …? Ну вот видишь, не сходится! На самом деле Иванова? Фу, как банально.

– Мля, Саня, Чё тупишь-то? По документам да, а так-то где ты таких Ивановых видел? Ты слышал её акцент?

– Ну то, конечно, да … А еще я слышал твои стихи. Смотри, подруге не продекламируй, – кивнул я в сторону джипа. – Она тебе за козу бодучую точно вихор повыщипает. – И относись ко всему с долей скептицизма, – назидательно сказал я, – тем более доказательств нет.

– Есть! И мне хватило!

– Ты о чем?

– «Не сожрет меня оно, я зажмурюсь и на дно»!

– Опять двадцать пять, – всплеснул руками я. – Куплет про мертвеца вообще на страшилку из пионерского лагеря смахивает, помнится пугали друг друга, кто первый зажмурится, тот проиграл.

– Вот Ведьма Михалыча и пуганула, так, что он сам, добровольно зажмурился.

– Ладно, мы ходим по кругу. Ты с запиской ознакомился и что?

– И всё! Дочитал, глаза поднял, обмер, она напротив стоит! Как подошла, не заметил. Ручкой жест сделала, властно так «давай-давай», вот прям как Алиса только что амулет получить хотела. В глаза смотрит, взгляд строгий. Я весь съежился как в школе перед классухой, а потом вдруг взыграло внутри что-то, бумажку сложил, в карман демонстративно убрал. Она нахмурилась сердито, ножкой топнула и тут что-то кааа-аак хряснет! Она на Михалычево пенсне наступила! И тихо-тихо так говорит: «Петя, не шали». И еще раз наступила! Нарочно! Стеклышки на паркете хрустнули!

– Опять пенсне? Зачем оно ему? Мы точно говорим об одном и том же? Пенсне – это очки без дужек, линзы соединены пружинкой, с помощью которой на носу держатся.

– Да, круглые, маленькие, на шнурочке, – дополнил приятель. – У Михалыча обычные очки были, пенсне носил в специальном футляре, изящная такая коробочка, красным бархатом обшита и одевал редко. Я её, их, пенсне эти всего три раза видел. Первый – пахан меня представлял, а когда он ушел, Михалыч коробочку вынул, их на нос водрузил и меня рассматривал, долго, как на приёме у доктора. Второй раз – когда Ольга на развод заявилась, пока она к президиуму шла достал, на нос нацепил и сквозь пенсне эти разглядывал. Мне показалось, ей было неприятно, напряженная такая, по-моему она его еще тогда приговорила. В гляделки поиграли, кивнула, расслабилась, а Михалыч так на нее и пялился. Третий раз – она их топтала.

– Значит особист использовал пенсне, под особый случай и что-то сквозь них рассматривал? И что он видел?

– Не спрашивал, а что?

– Да так, есть мыслишка, но лучше я оставлю ее себе, – проговорил я. – Чем кончилось? Тебя поставили в угол?

– Да как-то … эдак … прихвостни эти её вопросом отвлекли, к ним повернулась, пальчиком на чемодан ткнула: «Книги, журналы, документацию, отпечатанную типографским способом брать не нужно. Ищем рукописные или набранные на машинке документы. И рисунки всякие тоже». Еще говорила, я не дослушал, бочком-бочком, слинял по-тихому.

– То есть сбежал со школьной линейки? – подытожил я.

– Да! – признал приятель. – Она в натуре на училку похожа, я её побаиваюсь, себя дураком чувствую. Как школьник ей богу на улицу выскользнул, смотрю, недалеко остановка, народу толпища, как раз «Икарус» подходит, я в него забился, даже номер не посмотрел, ехал, думал какого хера я наделал и что будет дальше, сам не заметил как вышел, огляделся – приехал на базу, постоял, покурил, а хули делать раз так вышло, пошел шефу доложиться.

– Тебе что, больше податься некуда?

– Еп, Саня, а куда мне ехать-то?

– Но где-то же ты живешь?

– Сказать где? Могу матом, но ты этого не любишь, интеллигент, блядь, выискался. Раньше по бабью всякому отирался, у приятелей зависал, иногда на хате съемной перекантуюсь, по-разному, где придется, но это же не дом.

– А в бандитской малине, значит, медом намазано?

– Думаешь зря я пахана паханом зову? Он ко мне как к сыну относился! В ворота захожу, на крыльце никого, окна кабинетов темные, в фойе и коридорах дежурный свет горит. Обычное учреждение, крысы конторские по норкам разбежались и пацанов не видно. Внутри дед-вахтёр за столом сидит, кроссворд из газетки решает, глаза поднял: «Куды прёсся? Ну я и говорю: «К шефу». «Вам назначено?». Пропуск спросил, требовал расписаться в журнале для посетителей, положено! Пропуск! Что я ему покажу, нет у меня ничего, кроме пистолета в кармане. Пошел по коридору, он мне во след бухтит, я не слушал. Актовый зал заперт, охраны нет, по коридорам пусто, тишина. Поднялся к шефу в кабинет, ручку повернул.

Один в кресле сидит, ни доктора, ни капельницы, ни охраны, хорошо поддатый, рядом початая бутылка коньяка. Меня увидел, едва на шею не кинулся, Петенька, Петруша, живой, сынок, выжил, обниматься лезет, даже неудобно стало.

Докладываю, он кивает, рюмку выпил, еще одну, до Михалыча дошло, повздыхал, как так, неужели всё из-за денег, бог ему судья. Спросил, про бумаги, я упомянул Ольгу, кратко. Он давай сокрушаться, меня хвалил, молодец, обо всем позаботиться догадался, компромат оставлять нельзя и одновременно ругал, мол зря девочку во всё это впутал, негоже было ей такое видеть, мог бы сам изъять финансовые документы, а её брать было не обязательно.

– Так вроде ж это она тебя с собою взяла?

– Вот и я недопонял, пахан возбужденный, соловьем поёт, меня нахваливает, мол удружил, сынок, подстраховал старика, подставил плечо в трудную минуту, не подкачал, сработал оперативно, талант к руководству, будет на кого оставить дело. Я молчу, глазами как дурак хлопаю, поддакиваю. Слышь, что выдал, Ольга к нему заходила и успокоила: опасность миновала, Пётр со всем разобрался, распорядился снять охрану и отправил людей по домам, скоро обнаружит логово, хвосты подчистит.

– Вот это да! – только и смог сказать я. – Зачем она это сделала?

– Саня! Я точно так же в ахуе рот открыл. Всё Ольга провернула, то моим именем прикроется, то от лица пахана скомандует. Его под арест и никого не пущать, «шестерок» приставила, а сама туда-сюда с конфетками-цветочками порхала, за стариком ухаживала, указания «шефа» охранникам озвучивала, те всех от дверей разворачивали и с её напутствиями куда велено посылали. Так оно и работало!

От удивления я присвистнул, задумался.

– Ага, – поддержал Петька, – вот и я как ты присвистнул и про себя кумекаю: куда ехать она одна знала, зачем она это сделала, что замыслили, в башке калейдоскопом крутится: Изольда Генриховна, Алиса, Ольга, да нахера меня во все это втянули, а пахан между тем вторую рюмку достал, налил, мне протягивает, ну говорит, вздрогнем за победу!

– Тебе же пить запретили? – напомнил я.

– Я не забыл, еще подумалось, нажрусь в сопли, назло, просплюсь и свалю в закат, а они пусть сами тут своё говно разгребают! Рюмку поднял и говорю: «За победу! Я всех уделал, так им и передайте!».

– Как-как? Уделал? – зачем-то переспросил я. Приятель кивнул и продолжил.

– Вмазать не успел, пахана переклинило, глаза выпучил и голосом сиплым: «Так им и передайте? Так им и передайте?!?», свою рюмку в себя опрокинул, мою выхватил и вдогонку, только в горле булькнуло.

Кашляет, давится, за шею схватился, потом за сердце, смотрю на него – старый, волосы седые всклокочены, костюм измят, глаза блестят, вид безумный, засуетился, дрожит, за руку ухватился: «Пить нельзя! Карга специально коньяк подсунула, ей принести велела! Сынок, это ловушка! Я такое видел!». Давай рассказывать, а не тут-то было, заикание вылезло. Тогда я и услышал про эволюционную защиту, так-то вообще ничего непонятно, где сам додумал, еще часть узнал случайно, позже кое-что увидел, потом два плюс два сложил. Рассказал мне, как Ведьма шкалик поднесла, он на сделку попал, получил власть и потерял сына. Вдруг как заорет: «Петруша, она тебя погубит», подорвался, за дверь выскочил, назад залетел, радостный, «Бежать тебе надо, я все заранее приготовил», опять пулей вылетел, тут же вернулся, принес битком набитую барсетку, мне сунул. Я открыл, там деньги, доллары, стольники в пачках понапиханы, документы, права, паспорт, еще бумажки, я не рассматривал. Говорит-говорит-говорит и как припевом: «Спасайся! Беги, сынок, не оглядывайся» – позже понял, он уже сильно пьян был и меня с сыном своим путал, а я рядом сидел его за руку держал и слушал. Уезжай, говорит, еще денег добавить порывался, чтобы на всю жизнь хватило. Бутылку допил, прямо из горла хлебает, бормочет, есть способ вырваться, если напьешься, контроль теряется, от него узнал, мне, дураку, самому бы не дотумкать! Выговорился, уснул в кресле, я его пледом укутал, кабинет закрыл и на выход.

Иду и про себя думаю: Бежать? Зачем? Тут всё брошу и куда я поеду? И что я там буду делать?

На крыльце Ольга стоит, рядом чемодан с документами, на барсетку взгляд бросила, вздохнула, спрашивает расстроенно: «Далёко намылился»?

Я молчу угрюмо, а хули скажешь? Глупо и неудобно, будто тебя директриса во время уроков в кинотеатре застукала.

«Прятаться, убегать бесполезно, расстояния не важны. Сестра тебя не отпустит, везде отыщет и ты без нее не сможешь. Любит она тебя, дурака, по-своему, помогает и оберегает. Самую малость». Нахмурилась, подошла совсем близко, встала на цыпочки, принюхалась: «Ты что, пил? Предупредили же или не слушал?». Взыграло что-то, позлить хотел, на реакцию посмотреть, брякнул «Боитесь надо мною контроль потерять?».

Опять вздохнула: «Вижу Лев Брониславович тебе уже что-то наболтать успел, а я же его предупреждала, вы оба меня не слушаете. Ну что мне с вами делать, уши оборвать?». Пальчиком на чемодан ткнула, развернулась, пошла и я за ней следом как собачонка на привязи. На заднем дворе у мусорных бачков остановилась, чемодан поставил, она его открыла, там бумаги всякие, тетрадочки, папки, верхнюю выудила: «Дело №…». Завязочки расшнуровала внутри листочки, много, рукой Михалыча писаны, почерк с завитушками, комкает, перед собой в кучку складывает: «Сил на разговоры пустые у меня нет и времени мало, спрашивай о важном», опять пальчиком ткнула, я спички достал, зажег, она папочки потрошит в огонь подкладывает.

А что спросить-то? Всё уже сделано и ничего не изменишь. Думал-думал, зачем, говорю, это всё?

Слушай, что рассказала.

У Михалыча была любовница, страсть мимолётная, давно и не здесь, проявила неосторожность и ему открылась, рассказывала разное, на сказку похожее и даже кое-что из озорства продемонстрировала, впечатлить хотела. Пенсне – её подарок.

– Постой, – тут же перебил я. – Давняя любовница, говоришь? «Сквозь годы вижу я знакомые черты лица». Ты Ольге записку показал?

– Сжёг, опять нашкодничал. А надо было?

– Не знаю, может быть тогда она бы промолчала и всё повернулось иначе. Про любовницу ты не в курсе?

– Нет. Ольга наверняка знала, кто такая, но не сказала, тоже себе на уме как и ты, всё темните, виду не показываете, она подтрунивала, ты подсмеваешься, а сам стихи запомнил с первого раза.

В Петькином голосе зазвучали давно забытые детские нотки обиженного подростка.

Оправдываться я не стал, промолчал. Он вздохнул, продолжил.

– Так вот, Михалыч воспринял речи любовницы серьезно, заинтересовался, выспрашивал больше и больше, попытался использовать полученную информацию, захотел получить власть, силу, многого добиться, она попробовала всё исправить, демаскировалась, была вынуждена бежать, и в результате погибла.

– Почему она не сделала ничего эдакого? – я неуклюже изобразил жестами перезарядку обоймы.

– «Она – не Алиса и у неё не было Петра», так Ольга сказала. Михалыч же с жадностью искал ей подобных и обнаружил.

– Как он мог знать, кого искать, если все шифруются, а правда, коли эти сказки считать за правду, звучит настолько невероятно …

Я развел руками.

– Саня, ты не в школе, где вышел к доске, оттарабанил не вдаваясь в содержание «Зима, крестьянин торжествуя, на дровнях обновляет путь …», получил пять, иди на место, свободен. Ты меня умнее в десять раз, а толку нихрена. Ты в суть вникни, русским языком ясно сказано «Похожи, как две капли, как два близнеца». Думаю он увидел Ольгу, с этого всё началось.

– Меньше надо было херней страдать, – заметил я. – Жили бы как все, не выделялись и проблем бы не было.

– Карга постоянно это же говорила, но дело в ином. Михалыч искал нечто, оставшееся от любовницы тут, в нашем городе, а Ольгу обнаружил случайно.

– Ого. Где-то тут у нас зарыт клад, имеется карта?

– Все бы тебе, Саня, хохмочки. Думаю, спрятаны не деньги и не предмет, а что – Ольга знала точно, но мне не сказала.

– Петька, это всё одни сплошные разговоры, поверить в которые невозможно и ничего не докажешь!

– Саня! И я так же ответил. «Михалыч не только собирал сведения, он вёл записи, а это недопустимо, поэтому вышло как вышло», Ольга сказала.

– Петька, я не знаю, что вы тут курите, но вот это всё, даже изложенное на бумаге – фантазии, не более. Магазины завалены подобной макулатурой! Кто поверит-то?

– И я засомневался, спросил. Палочкой костер пошурудила, бумажек подкинула: «Если пренебречь осторожностью, люди почуют неладное, постепенно подозрения окрепнут, перейдут в уверенность и Алису сожгут на костре», сама сказала.

– Костёр, Инквизиция, средневековье какое-то, – фыркнул я.

– Я тоже не поверил! Она улыбнулась, пальчик подняла, жест сделала, каким внимания требуют, затихла, прислушивается и я уши навострил. Задний двор нашего здания забором обнесен, за ним заросли: клёны, ивняк, бурьян всякий растет, потом овраг, его в помойку превратили, а за оврагом частные гаражи начинаются. Чу, оттуда разговор слышится, ключами гремят, обрывки фраз – мужики, умельцы гаражные машины шаманят. Шум от автострады наша контора прикрывает, песню слышно, тихо-тихо так магнитола играет.

Пётр придвинулся ко мне ближе, запел вполголоса.

Он спел куплет припева на второй круг, начал заново и оборвав на середине спросил: – Ты видел её глаза?

– Еп, ну, да, нет, давно … дык, но не костёр же! – только и смог выдать я.

– Во-во, замямлил, прям как я тогда. Плечами пожала. «Хорошо, её поместят в психушку и до конца жизни будут проводить чудовищные опыты, чтобы понять, как всё работает».

– И как оно всё работает? – не удержался я. – Ты даже рассказать ничего не можешь толком.

– Подъебываешь, Саня? Да, сам я мало что знаю и моря не вижу! Где показали, кое-что сам додумал, но это действует! «Не артачься, дурак, убьют!». Прямо в голову орала, всех положил, а на мне ни царапины, так просто не бывает и я не в чем не виноват! – его руки непроизвольно дернулись в отработанной комбинации движений. – Без неё я ноль без палочки.

– Не наговаривай. Ты и сам по себе паренек не промах, – подольстил я приятелю.

– Промахи были. Я Протоколы вскрытия видел.

– Э… Откуда ты их взял?

– Ольга достала из чемодана с документами.

– И что там?

Пётр зло посмотрел на меня.

– Сам темнишь, а от меня ответов требуешь? Друг, называется.

Он помолчал.

– Косяки там. Раны не у всех смертельные или угол входа не тот.

– Петя, с углом входа недопонял, – осторожно уточнил я.

– Выстрел в лежачего. Он уже мёртвые падали, но дырки должны быть, для галочки, чтобы не демаскироваться, – хмуро пояснил приятель. – Это которые «засада», с первой «стрелки». Я упирался или она с непривычки переволновалась, а может быть специально сестре подлянку сделала, той же «хвосты» подчищать, вот Алиска ей и поднасрала. Как тебе моя семейка?

Не зная, что сказать, я развел руками.

– Даже невероятные факты, перенесенные на бумагу, обретут силу доказательств, а этого допускать нельзя, Ольга сказала. Оригиналы уничтожены и заменены на переписанное, а эти изъять не успели и они попали не в те руки. Протоколы сунула – ознакомься, что вы понаделали. Она выглядела такой усталой, изможденной, а я как дурак от неё на автобусе бегаю, плюс Алискины шалости.

– Хорошо и что же ты сделал?

– Рядом на корточках присел, стишки Михалычевы сжег, рвал бумаги, кидал в костер, Ольга грела руки, смотрела на огонь. Потом эти два шныря припёрлись, баул притащили, ну такой, в которых «челноки» тряпье возят, там еще бумаги. Прямо в центр костра вывалили, гогочут недоумки, пепел во все стороны, вонища. Канистру с собой прихватили, продуманные, бензином плеснули – факел до небес. «Мы бегом, там еще осталось, всё как велено исполним». Умотали, я глаза поднял, здание тёмное, только в кабинете Михалыча свет горит. Он сам на полу в тёмной квартире лежит, ему теперь всё по барабану, пахан в отключке, у меня никто не спрашивал, а кабинет не заперт, кто вскрыть распорядился, команду отдал? Ольга. Носик сморщила, золу и бумажки горелые с курточки отряхнула: «Пойдем, тут без нас разберутся» и к моей машине направилась, я следом.

На пассажирское села, спинку сиденья откинула, в кресло с ногами залезла: «Петя, поехали домой, я очень устала и замерзла», калачиком свернулась, глаза закрыла. Я завелся, печку врубил, мотор прогреваю, смотрю на неё, маленькая, беззащитная, хрупкая, на шейке жилка голубая проступает, пульс тонкой ниточкой бьется, сожми двумя пальцами и нет её, как веточку хрустнуть.

– Да ты бы такого ни в жизни не сделал! – уверенно заявил я. – Защищаясь или когда выхода нет, тогда да, а так, обдуманно, расчетливо – не твой стиль.

– Угу, – буркнул приятель. – Кишка тонка. А ей не слабО. «В глазах печаль, в душе булат и сталь», верно подмечено. Всё до мелочей спланировала, Михалыча толкнула на предательство, спровоцировала, сама предала, как волка обложила, загнала и уничтожила, считай собственноручно табуретку из-под ног выбила!

– Самоубийство как-то сомнительно, чай не взбаламошная девица с разбитой любовью.

– А что ему оставалось? Вот что бы ты сделал?

– Наверное смылся. Лучшая защита – бегство!

– Ну-ну … Как в подворотне, да? Кому сказано: «Прятаться, убегать бесполезно, расстояния не важны…», ты вообще чем слушал?

– Хочешь сказать его Оля как врачей до усрачки напугала? Чем? Именем шефа?

– Сука, вот нах я перед тобой распинаюсь, стихи читаю с выражением, а у тебя в одно ухо влетело, в другое вылетело!

– Предлагаешь вдумчиво проанализировать этот графоманский опус?

– Смерть – всего лишь небытие, бабка показала альтернативу, которая ему не понравилось, он сам зажмурился, спрятался от ужаса хуже смерти! Изольда Генриховна тоже участвовала! Присматривала как бы чего не вышло, страховала пока сестры резвились, хвосты подчищала.

– Домыслы.

– Карга за гитарой поехала, хлопчиков подсобить попросила, пахан двоих выделил. Угадай кого? Там она их и поховала, остальное домысливай.

– Тебя послушаешь, вроде всё сходится, но поверить в такое просто невозможно! Ужас какой-то. У меня сейчас мозг взорвется.

Я поёжился.

– Саня, а теперь представь каково мне! Я тебе кусочек маленькой толики открыл, сам далеко не всё знаю и у тебя уже едет крыша, а я с этим живу! Карга, как пить дать, руку приложила, но организовала всё Ольга, спланировала, она же командовала, а эта …, – Петька мотнул головой в сторону джипа, – по её указке как свиней на бойне … Там не только гандоны штопаные, нормальные чуваки тоже были, просто запутались, не тому доверились, а как угадаешь … всех в расход пустила …Подстраховалась. Для безопасности. Чтобы не на костёр. Всё ради Алисы сделала, а та дырок наковыряла. Я тоже участвовал.

Приятель замолчал.

– Баранку кручу и думаю, что же я натворил, что наделал. А хули, не переиграешь, теперь я с ними. Решено, будь, что будет. И тут она говорит: «Ты правильно выбрал, я всё равно не могла тебя отпустить, ты слишком много знаешь. И Алиса тебя любит. Нет у тебя выхода, с нами уйдешь, ты в команде, я обещаю. Завтра попрошу бабушку, она покажет тебе что да как, самую малость, ко всей правде ты еще не готов».

Отвернулась и до дома продремала. Машину запарковал, через пустырь к логову пробираемся, в дверях Изольда Генриховна встречает, принарядилась, Алиска выпорхнула, вокруг скачет, на шею вешается, целует, трындычит что-то, весёлая. Обычная девчонка, просто очень красивая. Усталость как рукой сняло, стол уже накрыт, в центре сковородка – картошка жареная на шкварках, с поджаркой, аромат точь-в-точь как матушка-покойница готовила, один в один, вкус детства. Отужинали по-семейному. Изольда Генриховна тогда меня впервые зятем назвала.

Вот так, Шурик, я обрёл семью и растерял всех друзей-приятелей.

– Скажешь тоже. Ты же герой, за друзей – горой! Мне вон тогда помог.

– Ты и сам по себе паренек не промах, без меня бы выкрутился, а я – герой, да с дырой. Поначалу бойцы наперебой со мной на выезды рвались, ругались даже кому очередь ехать. Идиоты. «Охраняет и оберегает. Самую малость». Ага-ага. Мне индульгенция от смерти выписана, на остальных не распространяется. Пиф-паф, я целехонький, а рядом был пацан и нет пацана. Люди подвох нутром чуют, да увиденное словами сказать не могут. Обходить меня стороной стали. Нет у меня ни друзей, ни приятелей.

– А что с деньгами? – не утерпел я, сам поразившись пошлости прозвучавшего вопроса.

– Пахану вернул, тот не взял, сказал оставить, мол заработал. Он разговора не запомнил или сделал вид, что забыл. Я барсетку позже Изольде Генриховне отдал.

– Зачем?

– А мне деньги зачем? Что я с ними делать буду? Куплю квартиру, создам с Алисой крепкую семью, ячейку общества, брошу хулиганить, пойду на завод? И что станет делать она? Ждать меня с работы, готовить жратву, прибирать хату или тоже устроится в какую-нибудь контору, где будет сидеть с восьми до пяти, перемывая косточки нюшкам-подружкам?

– Всё Изольде Генриховне отдал? Это же целая куча! Зачем ей столько, говорил не бедствует.

– Пачку достала: «Какие-то они, неказистые, бледные, дореформенные что-ли?». Ну еп-та. Взыграло что-то. Это, говорю, деньги иноземные, заморские, такие сейчас везде в чести. Она пачку в ящик стола кинула.

– А остальное?

– Сунул, куда-то или Ольга забрала, не помню.

– Ну вы даёте, – прокомментировал я.

– Ольга не для наживы кашу заварила. Пахан к бизнесу тяготел, пытался реформироваться и пацаны не возражали, людям нужна стабильность, но были и куражливые, которым гоп-стоп подавай. Раздрай в рядах давно присутствовал, раскол наметился, напополам и треснуло. Борзые-гоношистые в след за Михалычем в отрыв ушли и тоже сгинули. Всё вышло как задумано: ряды почистила, мятежников в унитаз спустила, шефа пугнула, сестру побаловала, меня по рукам-ногам связала.

– И ты ни в чем не виноват, – закончил я.

Громко звенела кувалда. Работники «Водоканала» поочерёдно орудуя ударным инструментом вернули вывернутую сцепку в проектное положение, загрузились в прицеп и «Беларус» неторопливо затарахтел вдоль дороги. На его месте тут же нарисовался мент и махая руками как ветряная мельница приступил к ликвидации автомобильной пробки.

– Ну вот, еще минут пятнадцать, кипеж стихнет и можно ехать, – оценил Петька, выглядывая из-за остановочного павильона. – Сейчас последние зеваки разойдутся и путь свободен.

– Ну, удачи тебе на дорожку, – пожелал я.

– И тебе. Что делать будешь?

– Домой поеду, что-то я сегодня тоже притомился.

– Не, Саня, я про всё вот это.

– М… А что я должен сделать с твоей точки зрения?

– Блин, кто у нас тут самый умный? Тебе такая гора сведений выдана, я бы знал что с ними делать, не спрашивал бы.

– Так и я не знаю. Ты мне столько наговорил, уши опухли, а толку с твоей информации ноль. Вот нахрена мне всё это?

– А что я тебе, рекомендации для пахана напишу, чтобы по блату на работу взял или в гараж маляву переобуться в зимнюю резину на халяву? У тебя даже прав нет.

– Опять обижаешь?

– Ну хочешь, я тебе монет отсыплю? Ты же не возьмешь.

– Конечно нет. Я сам не бедствую и дружба – это не про деньги. Лучше мне по блату контакт той тётки выдай, вдруг летом на юга отдыхать полечу.

– Какой тётки?

– С аэропорта.

– Да я её больше вообще ни разу не видел.

– Как же ты с ней работал?

Пётр улыбнулся:

– Ольга вызвала, поедешь в аэропорт, примешь посылку. Запарковался, бабу эту высматриваю, ну а кого еще-то? Бах! Удар в спину, аж дыхание перехватило. Думал кто из братвы подшутил, еще до всего этого было, оборачиваюсь, стоит, лыбится вызывающе, прическа под мальчишку, обута в кроссовки, короткая курточка и треники, больше ничего, срамотища.

– Девка что-ли? При чём тут срамотища? Ты вон тоже в трениках.

– Да не такие, Саня, а современные, в которых сейчас все ходят, в обтяжку.

– Лосины что-ли?

– Типа того, только спортивные, один хер колготки, яркие. Ну отдышался и ей предъяву кидаю: «Смотрю ты борзая?». А та в ответ «Смотри!», встала в стойку, ногу выше головы задрала.

– Вертикальный шпагат в колготках без юбки? Походу она к тебе клеилась, а ты и залип.

– Ты бы тоже залип. Скалится: «Четко я тебе с вертушки уебала?».

– Прям так, матом?

– Слово в слово! А ты, говорит, покрепче, чем кажешься. Дык я ж, отвечаю, спортсмен, бывший. Знаю, я тебя на соревнованиях видела, а еще ты меня по заднице отшлепал. Опять лыбится.

– Ты к ней яйца покатывал и не помнишь? – не поверил я.

Петька покосился на машину: – Отвечаю ей, гонишь, такие ноги я бы не забыл. «Я с задних рядов смотрела как вы в партере сопели-пердели, после ты к братану побазарить заходил и чтобы не путалась под ногами, дал мне поджопник, дважды. Я была еще маленькая, поэтому ты меня не запомнил! Ржёт. Фамилию назвала … э … блин, смешная и ей подходит. Да ты её тоже не раз видел! Эта сколопендра у Николаича занималась, постоянно вокруг ошивалась, ты учил его группы с тумбочки нырять и занятия в сухом зале вел тоже ты: «шведская стенка», турник, прыгали со скакалкой. Чернявая, худощавая, длинноногая. Ну?

– Петька, шутишь? У Николаича приработкой шли подготовительные секции: в очках и шапочках все на одно лицо, мелкие, тощие, как мокрые цыплята дрожат.

– Ты бы видел какая цыпа выросла.

Приятель одной рукой почесал затылок, на другой позагибал пальцы, что-то высчитывая: – А, ну да, в натуре, ты лет на пять её старше, а я с её братом немного контачил. Ну этот, как его …

Петька назвал кличку, которая мне ничего не говорила, покивал, спросил для приличия: – И где он сейчас?

– Ты чё, Саня, его же убили.

– Э ….

– У него батя на пару с женой и сыном возил с Новосибирска марочные вина, распределял по точкам, семейное предприятие, подняться пытались, ИП, даже не фирма, так, мелочевка. На трассе с деньгами все трое и пропали вместе с машиной. Какие-то уроды позарились.

Петька зло сплюнул.

– А девчуля, его сестра, осталась сиротой и теперь живёт с родной тёткой, ну эта, которая с аэропорта. Матерится как грузчик, но прикольная. У нее действительно отличная фигура и идеальная растяжка, до сих пор спортом занимается.

– Каким?

– Да всеми сразу! Бегает, прыгает в длину и высоту, лёгкая атлетика…

– Так ты с этой девкой работал?

– Ага. Ольга посылает, в аэропорту встречаемся, сверток сунет, я Ольге отвожу.

– И всё? Как её зовут?

– Спрашивал. Не представилась, сказала имя не важно, так надо, для безопасности.

– Чего? Ты же всё равно мог узнать, записи в секции, соседи, может быть её помнит Николаич.

– А может и не помнит, – пожал плечами Петька, – ты же забыл.

– Так узнал бы между делом или она вообще с тобой ни о чем не разговаривала?

– Нет.

– Ну, блин, она даёт.

– Было разок, – после паузы признал Петька.

– Ага! Разок-таки дала? – я изобразил руками неприличный жест.

– Шурик, у тебя все одно на уме, – неодобрительно покачал головой приятель. – Посылку сунула, в машину села, поехали, говорит, есть дело, побазарим. У неё какой-то хахаль имеется, за него просила.

– Какой-то? Что, тоже без имени?

– Ёп-та, Саня, она кличку назвала, я не запомнил. Понимаешь, Саня, она по жизни в «трениках» и одной курточке ходит. Копыта на «торпеду» кинула, сиденье разложила «заебись, траходром зачётный» и давай мне мозг клевать. Машина прыг-скок по ухабам, болтанка, она ногами перебирает для равновесия, ляжки мышцами так и играют, спортивная девчуля.

– Да она к тебе клинья била! – подначил я.

– Возможно, – довольно поддакнул приятель и тут же добавил гордо, – я не поддался. Не, Саня, ну а куда я глаза дену? Я же живой человек, да, таращился, но и в мыслях …

– Петька, ты передо мной-то зачем оправдываешься? Вон, ей рассказывай, – я кивнул на машину.

– Ты что, сразу башку оторвёт. И не только.

– Ладно, проехали, короче, не виноват, – вернулся я к теме. – За погляд денег не берут, есть такая поговорочка. Задарма пялился на девку и имя чувака прощелкал. Она хотела пристроить его в банду и пыталась ногами повлиять на потенциального работодателя?

– Она мне угрожала!

Что сказать я не нашелся.

Петька улыбнулся, продолжил: – Качалку, говорит, у вашей конторы дальше через дом по улице знаешь? Так вот, мой в неё ходит, грушу долбит и штангу тягает, если вы его на дело подпишете и с ним что-нибудь случится, я дверь с ноги вынесу и всю вашу кодлу размотаю! Ты понял да?

– Не понял. Это она так ему карьеру продвинула?

– Наоборот, закрестила! Люблю я его, говорит, убьют дебила – тебе пиздец!

– Ну ты ж перессал?

– А то! На следующий день подошел к Михалычу ...

– Это еще до было?

– После. Шеф двух замов назначил, чтобы шустрили и друг за другом следили, я их по именам не знаю и мне похуй, обоих Михалычами кличу, отзываются. Они разводы ведут, я не присутствую, так, зайду иногда от нечего делать, брови хмурю для понта типа контролирую, под настроение смотаюсь с бойцами на выезд. Ну вот, Михалыча выцепил, скомандовал из окрестных качалок быков на дело не брать до особого указания. Исполнять рванул сверкая пятками, услужливый выискался. Лакей, блядь.

– С качалок? – переспросил я.

– Ну да, там их несколько, ну а что, я выяснять что-ли должен который в которой?

– Пацаны шли к успеху, в рэкетиры метили, телохранители или даже киллеры! – попенял я приятелю, – а ты всем карьеру порушил, что же им теперь делать?

– Гы-гы-гы, – заржал Петька, – Михалыч тоже удивился. – В институт пусть идут, дебилы.

– Ну ёп, удружил. Зачем они мне там нужны? – возмутился я.

– Страдай, я свое отмучился и ухожу, а ты остаешься, – выдал приятель. – Она не обычный курьер, особый, для важных поручений. Ольга когда в аэропорт отправляет, в предвкушении ладошки потирает, ждет с нетерпением, а как привезу, посылку схватит, тут же распаковывает, перебирает там что-то и в особый блокнотик строчит.

– У неё есть блокнотик? Не журнал, а именно блокнотик? Чем он такой особенный? Ты его видел?

– Видел, но … тут, Саня, что-то не чисто, потому он и необычный. Блокнотик приметный, совсем маленький, по ободку металлом окованный, но самое главное, на нем посередке есть замочек, кругленький навроде пряжки или печати. Ольга в него пальчиком тычет, блокнотик открывается и она туда самую важную информацию по поставкам записывает, только его нет …

– Хм. Это как так? Предмет либо существует, либо не существует!

– Тут, Саня, такое дело, я посылку от пахана или этой девки отдам и стою, жду указаний, задумаюсь, глядь, вот он, блокнотик, на столе лежит и она в нём пишет-пишет-пишет. А как меня что спросит, стоит рот открыть или шаг сделать, и … мигнул, а уже и всё! Руки на столе сложила или ладонями голову подперла, насмехается. Нет там ничего, морок, наваждение! Но что-то существует, это точно! Я видел и она об этом догадывалась, специально дразнила. Эта девка блокнотик и забрала.

– Ольга отдала ей свои записи?

– Да, за день до смерти, совсем слабая, топай Петруша, сегодня я не умру, придешь завтра. За вихор меня потеребила. Выхожу на крыльцо, в глазах пелена, проморгался, гляжу, стоит.

– Безымянная с аэропорта?

– Ага. Молча в машину села, глаза мокрые, на кольце у выезда с поселка остановить попросила: «Прощай, бандит», за вихор меня потрепала и к домам почапала. Я ей во след смотрю ..., сейчас все так ходят …, оно, конечно, красиво, мне нравится, но … без юбки, курточка короткая, все ж видно, срамотища.

– Короче опять разглядывал задницу, так и запишем, – утвердил я.

– Еп, Саня, я не специально, как-то так само собой получилось и ты бы видел эти ноги‼!

– Ладно-ладно, ори тише, Алиска услышит, тебе башку оторвет.

– Да-да, – сбавил обороты приятель. – Смотрю ей во след, задумался …

– Замечтался, – поправил я.

– … и тут бац, как током ударило, у нее же Ольгин блокнот в кармане! Ткань совсем тонкая, булки в облипочку, весь рельеф виден – замочек в виде печати и по краям кантик.

– Карман на колготках? – усомнился я.

– Говорю же, Саня, вот как раньше спортивные трико в обтяжку, только современные, недавно появились, как их … э … забыл, эти самые, … блин … один хер колготки.

– То есть она была у Ольги до тебя и забрала записи?

– Нет! Когда в машину садилась, не было ничего, а после появилось! Я дёрнулся, хотел следом выскочить, расспросить, моргнул, а уже всё пропало и чувиха эта во дворы свернула, больше я её не встречал, теперь точно не свидимся.

– То есть ты засматривался на жопу тёлки систематически, профукал её саму и упустил важную информацию. Это отягчающее, – заключил я.

– Ну, Саня, бывай, береги себя, – приятель подал руку.

Я протянул свою в ответ и еще раз посмотрел на Петра: морщины в уголках глаз – признак усталости, несколько вертикальных складок на лбу – следы тревог, слегка опущенные уголки губ – метка пережитых разочарований, чуть опущенные плечи – груз забот. Вдруг его губы растянулись в открытой, широкой, почти детской улыбке, голубые глаза блеснули задором и озорством. В неверном искусственном свете фонаря как сквозь туман проступили казалось давно стертые черты, напомнив того самого шалопая и забияку, Петьку из детства, мальчишку с растрепанным вихром светлых, чуть вьющихся волос, верящего в доброту мира, умеющего радоваться без причины, заводилу, вечно подзуживающего на что-нибудь такое-эдакое.

– Может тебе не ехать? – вдруг неожиданно сам для себя, жалобно попросил я. – Я тоже кое-что знаю … Я тебе сейчас такое расскажу! Ты мне столько всего открыл, как друг, а я … промолчал. Петя! Слушай! Как бы начать … блин … может быть это совпадение, но он был уверен твердо …, нет, так ты меня за шизану …. Петька, ему тоже обещали место в команде! Старик согласился …, сказал уйдет с ними … это она его забрала … билет в один конец, Петя, останься! Ты просто не понимаешь, что будет дальше … они же… не уходи.

Я говорил еще что-то, бессмысленные, ничего не могущие изменить слова лились и лились все ускоряющимся водопадом.

– ШУРИК!

Петька тряс меня за руку.

– А?

– Я тебе не всё рассказал, остальное ты не поймешь. Я с ними и ухожу, сам решил, твердо. Нет здесь у меня никого, да и кому я тут нужен? Они – моя семья, на меня рассчитывают, ждут, не могу я их бросить ... Море … Оно прекрасно!

– Петя, но ведь это …, – мой голос дрогнул, слова застряли в горле.

Он улыбнулся еще шире.

– Я знаю. Вспышка, может быть почувствую холод и больно не будет, пообещала.

Как возразить, что ответить, я не знал.

– Мне пора, а ты остаешься. И, вот еще что, Шурик, будь осторожен, тебе и так многое известно, а скоро ты всё узришь сам. Не раскрывайся, смотри в оба и виду не подавай, спросят – молчи или включай «дурочку», удивляйся, делай вид, что не в курсе, всплесни руками, сам переспроси, это ты умеешь, помни, Михалыч такой не один. А лучше забудь все, что услышал, не демаскируйся, теперь ты знаешь, как оно бывает.

…

– Руку-то отпусти, – прозвучал Петькин голос. – Вцепился как клещ.

Я с сожалением разжал ладонь. Приятель махнул на прощание, тронул двумя пальцами спортивную шапочку, за отворотом которой проступали неясные контуры спрятанного креста.

– Это ведь не против неё? – он воровато оттянул отворот шапочки, украдкой тронул крест, втянул голову в плечи и оглянулся на джип.

– Я не знаю, но Изольда Генриховна в курсе.

Петька крепко пожал мне руку: – Ладно, Саня, удачи, пора мне, по коням и по-мальчишески легко припустил к джипу.

– И тебе удачи, – ответил я. – Если что не так, не поминай лихом, я ни в чем не виноват и всё получилось само собой.

Он открыл дверцу, забрался в машину, хотел сказать еще что-то.

– Разворачивай и погнали! – звонко крикнула девчонка.

– Три ряда и двойная сплошная…

– Разворачивай!

Петька втянул голову в плечи, послушно кивнул головой.

Здоровенный черный джип выпустил облако дыма и прямо от бортика заложил вираж через три полосы поперек потока. Взвизгнули покрышки, на встречке остановился трамвай, тренькнул. Кто-то засигналил.

Буксанув на бровке снега вдоль трамвайного пути, иномарка прорезала колею. В левом окне, там, где должен сидеть водитель, а у «праворульки» располагается пассажирское место, к стеклу прижался лопушок ушка, мелькнула копна рыжих волос, показалась Алиска, отыскала глазами меня, усмехнулась. Девчонка украдкой зыркнула через плечо на Петра, перевела взгляд на меня, сложила пальцы левой руки в колечко и сунула туда указательный палец правой, повторила жест и пропала.

Джип перебрался через трамвайные пути, прощально погудел и влился в поток, направлявшийся на выезд из города.

Больше я их никогда не видел.

Как добрался домой – не помню. Штрудель съел по дороге. Всухомятку. Пальцами. Смаковал каждую крошечку. Дивный аромат.

Точка.

На кровать упал без сил и вырубился. Снилась погоня. Я за кем-то гнался или убегал от кого, не разберешь, каша. Диск луны слева по курсу и мы в ночи мчимся, со звездой Полярной сверился – на Восток. Ведьма эта треклятая белоглазая на горизонте мелькнула, может примерещилось. Алиска, Петька, снег, ветер ледяной, волны, просыпался в холодном поту как мышь мокрый, сердце стучит, приснилось, что за борт выпал.

Ольгу ребенком я не видел никогда, глаза закрыл – девчушка маленькая, ей-ей она была, косички с бантиками, на первоклашку похожая, тетрадкой размахивает, смеется, голосок звонкий, беззаботным счастьем лучится – вся жизнь впереди. Припустила вприпрыжку, словно на волю вырвалась, только пяточки замелькали. Я ей помахать во след хочу, а в руке… держал что-то. Сверток! Кричу, не слышит меня, вдогонку как на крыльях полетел, куда ей от меня убежать, я вон какой, а она еще совсем ребенок. В последний миг настиг, с рук на руки все как есть передал, ей понадобится.

Утром проснулся – на душе хорошо, аж петь хочется. Словно печаль какая была, давила, а тут все махом наладилось и я в том поучаствовал, все правильно сделал, лежал, глазел в потолок, слушал соседский магнитофон этажом выше , на другой бок завалился и продрых до обеда.

Отпустило. Ольга из снов пропала и бабка её окаянная чур-чур-чур и Алиска из головы вылетела. Девка – огонь, да не моя, пусть плывет с миром, мне нужна другая, хотя, чего самому себе врать, все же грустно.

Точка.