Две Свечи

Некоторое время мы молчали, глядя в танцующее на сквозняке пламя.

– Стало быть из командировки в края дальние ты вернулась не с пустыми руками. Что сказала Изольда Генриховна про мумиё, Ворона и набор выцыганенных у него в обмен на Свечу вещиц? – вернулся к теме я, разглядывая крестик, потянул короткую нитку, зацепившуюся за напряженный сосок, Маша ойкнула и, подражая каркающему голосу старой ведьмы ответила: «Пересрался суеверный дурень, всегда был бздухливым и туповатым за что и поплатился. Ха-ха-ха». Мумиё забрала, сказала отличное, хватит и про запас останется, крестик порекомендовала носить, насчёт иконы послала проконсультироваться к младшей внучке. Алиска крестик осмотрела, обнюхала, одобрила, а «доску крашеную» я могу засунуть …, – Маша часто задышала, – она иногда крепко выражается, матерится очень сексуально.

– Остался полученный от Ворона оберег, – подвел итог я. – Значит он и есть средоточие силы, если верить басне, но что-то тут нечисто. Бабке индульгенция от Ворона нужна как собаке пятая нога. Что она с фигуркой сделала?

– Амулет Кутха я Ольге отнесла, как велено, а та его разбила.

– Как разбила? Уронила?

– Нет, я к ней в лабораторию захожу …

– Ты была у Изольды Генриховны дома?

– Много раз.

– Давеча на лавочке в парке сказала, что не знаешь, где она живет. Ты мне соврала!

– Не соврала, а промолчала! Сказала Вика, она действительно не знает. Это тайна.

Маша вздохнула и добавила: – Наверное это уже не важно, сказка кончилась, всё равно никому не говори.

Я кивнул.

– Знаешь ресторан на Левом берегу?

Я снова кивнул.

– Напротив него, на Правом берегу, если сойти не доезжая автобусной остановки «Садовая» и идти по тропе дворами через частный сектор вниз к реке, стоят бывшие овощные склады, так вот, мимо них дорога, а поперёк, сразу за ангарами…, нет, так не объяснишь, показывать надо. Строение приземистое, нежилое, вроде бункера, снаружи вообще заброшенным выглядит, внутри просторно, места хватает: бабушкины комнаты, кабинет, Ольгины, гостевая, там я ночую, лаборатория, гардеробная, кладовая, столовая с буфетом, библиотека, в конце коридора стальная дверь на ключ заперта – табу, в левом крыле Алиса, туда ходить тоже запрещено, – начала перечислять девушка, загибая пальчики, сбилась. – Про что я говорила? Напомни.

– Ольга амулет разбила.

– Да! Бабушка фигурку увидела, обрадовалась, неси, говорит старшей внучке! Та в лаборатории что-то делает, там уйма всякого, мензурки, весы аналитические с гирьками блестящими, приборы со стрелочками, циферблатики, компьютер, принтер. Оля в белом халате такая строгая и красивая, фигурку Ворона в ступке пестиком раздробила, осколки в стеклянную кювету ссыпала, при мне на масс-спермометре спермограмму снимала.

– Спектрограмму, – поправил я.

– Амулет бесполезен, ценен материал – кристаллическая сера с вкраплениями примесей: сажа, графит, вулканический пепел, какие-то пирокластические породы, я не запомнила. Ольга брала химанализ, но особо на результат не надеется, сама сказала. Состав очень сложный, играет роль структура, условия образования и еще множество факторов, в искусственных условиях такое не повторить, поэтому нужные компоненты приходится доставать и это крайне не просто.

– Вот это да! – восхитился я. – Сшельмовала-таки бабка! Для чего ей понадобился материал?

– Ей нужно было сделать Свечу.

– Что-то не сходится. Зачем старуха разменяла уже готовое изделие на составляющие? Или она планировала наделать побольше свечек?

– Требовалась особая Свеча, – Маша поморщилась.

– Так-так, особая говоришь? Из мумиё, графита, сажи, серы и еще бог знает какой гадости? Чёрная что-ли?

– Ты видел Черную Свечу?

Маша от возбуждения аж задохнулась.

– Ха! В театре на посиделках я видел две свечи зараз, белую и чёрную. Белую мы под десерты добили, а от чёрной был малюсенький огарок, его Изольда Генриховна так и не зажгла. Я их особо не разглядывал, а что?

– Значит это был ты, – ответила девушка после паузы, – бабушка рассказывала, но про Чёрную Свечу утаила, – грустно прибавила она.

– Изольда Генриховна тебя обманула? – осторожно спросил я.

– Не обманула, а всей правды не сказала.

– Э… а в чем, собственно, проблема?

– Это оружие, Саша, одно из самых мощных! Не веришь?

– Вот же блять, – не удержался я. – То-то волосы дыбом и на душе погано, показалось карга хочет на меня броситься, глупости конечно …

– Не называй её так и это не ерунда. Бабушка, подготовилась, но почему-то не решилась.

– Значит оружие. Вот отчего Ворон всполошился, завидев у тебя футляр, он думал пришли по его душу за упокой свечку чёрную поставить … И ты эту штуковину смастерила?

– Компоненты предназначались не для меня! – с обидой в голосе выкрикнула Маша.

– Зая, Заенька … это ты всё для неё, да? … а как же я …? – сквозь сон забормотала с кровати художница.

– Вика, спи! – хором выдали мы.

…

– Свечу Алиса вылепила, втайне. Никому не говори, – дождавшись, когда подружка окончательно затихнет, полушепотом продолжила Маша.

– Да я и не знаю кому сказать-то, – тоже шепотом ответил я. – А почему?

– За изготовление, а тем более распространение смертью карают беспощадно, даже если не объявлена Охота.

– Страсти какие. Как же ты об этом узнала?

– Она сама рассказала, Свечу показывала, хвасталась, соблазняла, секрет открыть предлагала, насмехалась, мол мои поделки – бледная немочь, тьфу и растереть, живому помогают как мёртвому припарка.

– Обидно, – заметил я.

Машенька пожала плечиками: – Они действительно слабые, силой поделиться обещала, посулила если вместе будем, нам всё по плечу, мёртвого из могилы поднимем, живого в гроб загоним.

– Э … км …

– Ага, я отказалась.

– Зачем Алисе оружие? Против кого?

– Она не для себя делала, свеча для бабушки.

– Карга собралась на войну?

– Не называй её так. Изольде Генриховне понадобилось нечто, чего ни за какие деньги не купишь, Свечу оплатой потребовали. Чёрную. Бесценная вещь. Бабушка сетовала, реагентов мало, смесь сложная, капризная, часть сырья она сама испортила, Алисе велела стараться, у той Свеча тоненькая и кривенькая с последней попытки получилась, но бабушка сказала – «и так сойдет»!

– Едва-едва кривульку слепила, перед тобой хвост пушила, а бабка и рада? Я запутался.

– Такими, один в один, никто не отличит, сестра Изольды Генриховны последователей одаривала, она свечи лепила как попало, «на отъебись», бабушка тоже иногда крепко выражается, – Машенька хихикнула и смущенно прикрыла рот ладошкой, – «людишки презренные и этого недостойны», сестры слова. Она была очень высокомерной, считала всех бестолочами, настоящего оружия недостойными.

– То есть ведьма ради личной потребности подвела под монастырь родную внучку? Сама сказала, изготовление, распространение – высшая мера по закону.

– Нет! Ну то есть да! Я тоже встревожилась, позже спросила. Изольда Генриховна посмеялась, сказала – этот закон не работает. Если ты настолько хорош, что можешь изготовить Свечу, тебя никто не покарает, силенок не хватит. Вдобавок Ольга трюк придумала, детали прорабатывала! – с жаром заговорила Машенька, – бабушку надоумила, я слышала, как они обсуждали, но тогда не поняла о чём речь.

– Маша, ты что, подслушивала?

– Они между собой не по-нашему разговаривают, когда что-то важное затевают, Вика тоже слышала, говорит, язык похож на немецкий, но другой. Я по-немецки ни словечка не знаю, но тут, понимаешь …, бывает делаю что-нибудь, о своем задумаюсь или увлекусь, слова фоном идут и в голове сами собой звучать начинают. Я голову набок склоню, в себя ухожу и тогда почти все понимаю. Не знаю, как объяснить, да ты и не поверишь.

– Поверю или нет, я не знаю сам, но кое-что подобное мне уже говорили.

– Кажется, Оля догадывалась. Она иногда с бабушкой разговаривает, а сама специально все подробно растолковывает, как для дурочки, украдкой на меня поглядывает, я заметила и тоже голову наклоняет. Чёрные свечи бабушкина сестра делала, свидетелей осталось мало, но сведущим известно, кто умением владел. Алиса свечу заклеймила. Знак поставила!

– Э… знак?

– У! – девушка угрожающе ткнула растопыренными «козой» пальчиками куда-то в угол.

– ? – недоуменно посмотрел на нее я.

– Знак! – она помахала «козой» перед моим носом. Мертвячка Алисе секрет открыла, та её Знак себе взяла! Теперь даже если вскроется, подумают от сестры погибшей осталось, с мёртвых спросу нет.

Мы лежали бок о бок, молчали и смотрели на дрожащие пламя, каждый думал о своем. Дешевая свечка в штампованном латунном подсвечнике бросала неровные отсветы по стенам комнаты, выхватывая из окружающих теней предметы обстановки, казавшиеся гротескно-искаженными в тусклом свете. Под порывом сквозняка пламя дернулось, оплывший ободок лизнул горячий язычок огня и через образовавшуюся брешь выбежал потёк расплавленного стеарина, застывая неровными замысловатыми наплывами.

– Ты не сказала, за что старуха расплатилась чёрной свечой, – продолжил разговор я.

– Бабушка купила гитару.

– Гитару? – воскликнул я. – Ты ничего не путаешь? Семиструнную?

– Я думала мне правды не сказали, а про гитару пошутили. Ты что-то про это знаешь? – оживилась Машенька.

– Рассказано вскользь, мимоходом э… заслуживающим доверие источником. Считай не знаю ничего.

– Эх, – разочарованно вздохнула девушка. – Тут точно какая-то тайна. Ольга с Изольдой Генриховной поездку планировали. Бабушка на картах гадала, они не врут, сказала доплаты потребуют, Оля ответила: «Возьмешь двух валетов прикупом, в отбой скинешь и всё образуется». Бабушка собрала чемодан, уехала и долго отсутствовала …

– Как-как? Два валета прикупом? – перебил я.

– Я позже про прикуп переспрашивала, Ольга промолчала, отвечать отказалась, мол ответ мне не понравится, ушла расстроенная. Саша, ты что-то знаешь?

– Маша, я, пожалуй, тоже промолчу, ответ тебе не понравится. Кутх, Лиса Петенга, Камчатка, Алискина страшилка, свечки, жутковатая колдунья, всё было так похоже на красивую сказку. А потом бац – два валета в отбой пошли, как такое возможно? Ты доломала мою картину мира. И вообще, зачем ты мне это всё поведала?

– Слушай внимательно. Теперь ты поверишь и поймешь, я собираюсь рассказать для меня важное, может быть это и тебя касается, я не знаю, просто слушай. Все случилось этой зимой. Я осталась дома одна, а Вика …, была выставка художников при нашем музее, после отмечали и она … допоздна, там разные люди, нет-нет, ты не подумай, – девушка сбилась. – Ей нужно вращаться среди людей своего круга, не только же около меня сидеть, там другие девушки были и парни тоже, а она … ну ты ж понимаешь, иногда надо и для здоровья полезно.

– Короче, Вика ушла на гульки, – помог доформулировать мысль я.

– Да-да! – облегченно закивала Машенька. – Сказала, будет презентация, потом фуршет, она останется на нем до глубокой ночи или даже утра. Весь вечер в ванной плескалась, накрасилась, платье час выбирала, а я … Нет-нет, я не ревную, может самую малость, капельку и …

– Кхм …

– Я всегда переживаю, мало ли, люди бывают злые, вдруг да чего, не спала, ждала. Кофе заварила, из кухни иду по коридору, замок щелкнул, тут же второй, у меня сердце оборвалось, кружку уронила. Дверь распахнулась, там Алиса. Не знаю, где она ключи взяла. Через порог шагнула, плечами повела, шубу на пол скинула и ко мне, обняла крепко, к себе прижала, глаза безумные, шальные, говорит-говорит-говорит.

– Чего же она от тебя хотела?

– Соблазняла, уговаривала с ней бежать.

– Бежать? Зачем, куда?

– Давай, говорит, вдвоем уедем за тридевять земель, бросим прошлое, на новом месте заново начнем, всё трещит по швам и плохо кончится! Открылась она мне, за собой позвала, поманила, а я, дура, киваю, уши развесила.

– То есть ты согласилась?

– Нет! Ну то есть да, почти согласилась, но засомневалась, отступила, про Вику вспомнила, спросила, как же я без нее, а она без меня и что будет? Выспрашивать стала и тут она меня ударила!

– Как ударила?! – ахнул я.

– Не знаю, я ничего не поняла, искры из глаз, очень больно, в голове помутилось. Очнулась на полу в коридоре, Алиса по голове гладит, у меня кровь носом идет, она её платочком аккуратно вытирает …

Девушка помолчала.

– Я пыталась противиться, но она очень сильная, страстная! В ней есть огонь! Устоять невозможно, я сдалась и покорилась, а потом …, – Машенька надолго замолчала. – Она делала разное, всякое, это было больно, гадко и сладко, настоящая обжигающая страсть, нирвана, словами не объяснить и … нет, ты все равно не поймешь и да, Вике не говори!

Маша испуганно покосилась на кровать, где посапывала её подруга.

Я кивнул.

– Так счастлива я не была никогда и думала это будет длиться вечно, но всё кончилось в один миг, – грустно продолжила девушка. – Алиса говорила обидные вещи, обозвала меня лохушкой, я заплакала, она рассмеялась, дразнила меня нюней и размазней, дурой косорукой, свечи мои – говно, сморчком затушить можно, толку с них никакого, воск даром тратить, шубу с пола подхватила, из кармана пакетик вынула, на пол швырнула, обронила презрительно: «Сестра просит, для нее сделай». Про больницу сказала, а я и не знала! Она ушла, даже не оглянулась, – всхлипнула Машенька. – На полу калачиком свернулась, прямо в коридоре и прорыдала не знаю сколько. Сашка, сделай что-нибудь, я сейчас опять заплачу! – закончила она.

– Э …?

– Залезай на меня!

Машенька покачала бедрами из стороны в сторону, устраиваясь поудобнее, я поступил аналогично, подстраиваясь под выбранную ею позицию. Некоторое время мы копошились, сосредоточенно подтыкая края одеяла, наконец, законопатив последние дырочки, избавились от сквозняка и затихли.

– Хорошо-то как, – прервала молчание она, выгнула спину, вдавив в меня острый копчик, просунула под себя руку, потревожив край одеяла, куда тут же проникла волна прохладного воздуха.

Я почувствовал, как по покрывшейся мурашками коже царапнули ноготки. Девушка нащупала моё наполовину погруженное в её тело естество, поднялась выше и обхватила сложенными в колечко пальчиками.

– Измеряешь диаметр? – не удержался я. – Твой любимый размер?

Машенька фыркнула, упала на ложе, спешно подгребла подушку и, уткнувшись в нее лицом, рассмеялась, отчего её плечики затряслись, приятно шоркая лопатками по моей груди. Я прижался плотнее и добавил от себя колебаний в собранную из наших тел конструкцию. К тонкому, пробивающемуся слоями пуховой набивки, колокольчику её смеха, добавились чавкающие, заглушаемые плотным одеялом звуки.

Девушка рассмеялась еще пуще.

– Пошляк! – она отняла лицо от подушки, сглатывая последние смешинки, напрягла бёдра, вынуждая меня остановиться.

– Зато ты раздумала плакать! – парировал я, прекратил ритмичные движения и занялся устранением щелей в накрывающем нас пологе.

– На чём я остановилась?

– «Залезай на меня». Вас, девушек, не разберёшь, то слезай, то залезай.

– Саша! Я не про это!

– Калачиком в коридоре свернувшись плакала.

Маша кивнула и продолжила: – Проснулась от щелчка, потом щелкнул второй замок, дверь распахнулась, на пороге Вика. Меня увидела, ахнула. Я её обожаю! Она такая …, такая …, нежная, чуткая! Она ничего не сказала, меня утешала, успокаивала, лицо вытерла, а потом э …

– Я не пойму? – предположил я.

Девушка кивнула. – Она необыкновенная, в её руках я таю, у нас все по-настоящему. Эх, вот если бы с нами Алиса …

Маша замолчала, снова покосилась на кровать и еще раз напомнила: – Вике смотри не проболтайся!

Я кивнул.

– Лежала на кровати, глаза в потолок таращила, за окном мрак, давно за полночь, город спит беспробудно. Рядом Вика, я на неё смотрела, мечтала о дальних краях да если бы мы туда все вместе … потом ка-а-а-к вспомнила! Бегом в коридор, а там на полу сверток! Для Оленьки! Она ждет, а я тут разлеглась как дура. Ух я рассердилась! Значит это я – бестолочь рукожопая, компоненты даром трачу, без толку перевожу? Ах так!? Сверток распаковала. Я опять плакала. Алиса уехала. Навсегда. Больше я ее не увижу. Жалко, горько, больно. На себя злилась, я поступила мерзко, как теперь Вике в глаза смотреть? Но это было так… так…

– Возбуждающе, – подсказал я.

– Да! Всё в душе тугим узлом перекрутилось, не вижу ничего, из глаз слезы капают жгучие, сквозь пальцы уходят, воск в ладонях плавится, на стол ручьем потёк. Составы, что бабушка отмерила высыпала, в него как в тесто замесила, оно шворчит, пузырится, в глубине цветами переливается, пар пошёл. Всё, что дадено было использовала, ни граммулечки даром не пропало. Вот такой толщины Свечу Желаний вылепила!

Свечных дел мастерица показала разомкнутое колечко из большого и указательного пальцев. Между наманикюренными бесцветным лаком ноготками остался приличный зазор.

– Ого! Так много? – снова не удержался я. – Ты же демонстрируешь диаметр у меня?

– Не льсти себе!

– Хм. Ты измеряла диаметр у себя? Что-то многовато.

– Пошляк! Я говорю не об этом.

– Хорошо-хорошо. Свеча Желаний – это название такое?

– Я как доделала, сразу бегом в больницу, к Олечке, Свечу достала, она увидела, глаза круглые, очень удивилась! Сказала, такого просто не может быть, но раз получилось, то и имя должно быть особенное, пусть называется Свеча Желаний! Оля имя придумала Свече, которую я сделала!

Маша гордо вздернула носик, стукнув затылком в мой подбородок так, что клацнули зубы.

Я облизнул губы, ощупал языком резцы и, на всякий случай, отстранился.

– Такой Свечи не было никогда и больше не будет, она уникальная, мне Алиса помогла, так сказала Оля.

– Ничего себе помощь, нос разбила, гадостей наговорила и еще делала всякое эдакое …

– Она так поступила нарочно, я позже поняла. Свечи ценятся не только из-за редких компонентов, их делать непросто. Ничто не возникает из ничего и не дается бесплатно. Свеча работает как аккумулятор и катализатор, но прежде, чем получить, надо вложить, а это энергозатратно. После неделю голова болит, тошнит, вялость, чувствуешь себя как выжатый лимон. Мои свечи пока что слабенькие, бабушка уверяла со временем всё придёт, постепенно я натренируюсь, стану сильнее и будет получаться как надо, поэтому она со мной работала, обучала.

Девушка всхлипнула.

– Все образуется, – я успокаивающе погладил ее по голове.

– Алиса меня нарочно разозлила, раззадорила, потом распалила, в душе кавардак навела, все чувства наизнанку вывернула. Иначе у меня ничего бы не вышло, энергии не хватает, она своей поделилась, а я бездарь, теперь она уехала, навсегда. Все кончено.

Маша опять всхлипнула.

– Так Оле помогла свечка? – спросил я.

Прозвучало глупо.

– А это не для неё! – выкрикнула Маша. На кровати забормотала Вика: «Зая, Заенька, я не хочу так … ты же не для меня …», – мы притихли.

– Оля очень обрадовалась, – вполголоса продолжила Маша. – Я Свечой тычу, давай, говори, как применять, что делать!? Она улыбнулась устало, совсем слабая, шепчет: «Это не для меня». Велела положить в пакетик и убрать в тумбочку, что у койки стояла, я верхний ящик открыла, а там уже лежит пакетик, развернула, в нем пирожок, запах изумительный. Отщипнуть хотела, попробовать, она запретила. Сказала – это не для меня, за руку взяла, по голове гладила, диктовала, я писала, бумаги мне выдала, документы. Извинялась, что всего рассказать не успела, прощения просила за себя, за сестру.

– Сама Алиса так и не извинилась?

– Она не станет, очень гордая. Подарок мне сделала!

– Э…?

– «Прощай, тебе пора, на сестру не держи зла, возьми от неё подарок, в тумбочке». Я тумбочку открыла, ящичек выдвинула, а там пакетик, его развернула – Свеча!

– Маша, что-то я запутался. Алиска тебе твою же Свечу подарила?

– Нет! Свеча уже лежала в ящике тумбочки. Огромная, толстенная, черная как сажа, внутри багрянцем угли тлеют, молнии жгутами скрученные сполохами плещут. Я свечи поменяла, свою, белую, в пакетик положила, а эту, черную, забрала. Алиса смеялась, ушла и даже не оглянулась, но тоже заплакала, я почуяла! Свечу она той же ночью изготовила.

– Как ты узнала?

– Воск совсем свежий. Тогда у нее всё с первого раза получилось, а компоненты она утаила, обманула бабушку, притворилась будто испортила, Оля наверняка догадалась, но промолчала. Алиса Свечу вылепила и Знаком пометила! Клеймо мертвячки себе присвоила! Это Свеча Судного Дня.

– Так сказала Оля? – предположил я.

– Так решила я! Дала имя Алискиной свече, для меня сделанной! Такой больше ни у кого не будет! Это самое мощное оружие!

– Тебе-то откуда знать?

– Оттуда! Мы с Камчатки вернулись, я все ждала, когда свечу лепить позовут, а ничего не происходит! Как всё вскрылось, а я поняла – меня втёмную использовали к Оле пошла, все обиды вывалила, накричала на нее как дура, грозилась уйти из театра. Она очень огорчилась, извинялась, прощения просила, мы долго разговаривали, после отправила меня к бабушке: «Ступай, пусть расскажет остальное как есть». Я пошла, бабушка посмеялась: «Раз ты обман почуяла, значит чуйкая, в родову и внучка старшенькая, умница, велит, будем играть в открытую».

Слушай, как Изольда Генриховна ослепла и осталась одна. Подробностей не будет «тебя они не касаются и это не интересно», так и сказала. У её сестры, когда они в театре работали, была зазноба, какая-то актриса. Любовь слепая, страсть необузданная, ради неё бабушкина сестра бросила свой корабль, перешла на чужой. Так она предала бабушку, ближе которой у нее никого не было.

– А…, ах…, актриска? – переспросил я.

– Да, Изольда Генриховна очень переживала и не хотела жить. Когда сестра пассии своей открылась, та ужаснулась, её отвергла, так всё и кончилось, сестра вернулась, весь свой гнев, отчаяние, горечь, обиду, злость и жар в воск запечатала, сама же внутри заледенела, стала жестокой, безжалостной. Она не просто так лютовала, хотела мир улучшить, со злом боролась, не считаясь с последствиями, но методы, которыми она действовала были слишком, э…

– Силовые? – подсказал я.

– Да! «Цель средства оправдает», её слова. Бабушка так тоже говорит, иногда, редко и морщится. Сестра пошла по пути насилия, шаг за шагом, сама не заметила, как погрузилась в бездну и других за собой утянула.

– Других?

– Она к тому времени не одна была. Изольда Генриховна составы и воск готовила по своим рецептам, а сестра её свечи черные делала и выдавала членам Ордена.

– Средневековье прям какое-то.

Машенька пожала плечами. – Они создали Конгрегацию, так говорила бабушка, сестра же считала организацию Орденом, верховодила и всеми командовала, самые преданные адепты получали Свечу, как знак особой милости. Она была непобедима, людьми как пешками играла, куражилась, озоровала, не было для неё противников. Бабушка её сдерживала, предупреждала, образумить пыталась, а как трещина между ними пробежала, сестра совсем осерчала, разбитого не склеишь, всё пошло вразнос, они совершали ужасные вещи.

Что сказать я не знал.

– Борясь с монстрами, мы сами превратились в чудовище! – кинула ей в лицо бабушка в их последний бой, самый главный, когда против них все ополчились: сторонники, противники, Охотники и само Море! Сестра голову опустила и в каюту удалилась.

– В каюту? Это ты про корабль?

Маша меня не услышала.

– Вышла, в руке Свеча, толстенная, чёрная как сгусток мрака и в нём пламя вихрями закручено. Взглядом повела, выкрикнула: «Нет среди нас хороших, все виноватые! Судный день настал!», на сестру посмотрела, по голове погладила: «Истинное величие судьи заключается в способности покарать себя. Пусть всё горит синим пламенем, а ты прости и живи с миром». Бабушка ничего понять не успела, как та Свечу зажгла, всех вокруг спалила, своих, чужих, без разбора, сама сгорела, а её собой прикрыла.

– Зачем она это сделала?

– Сестру послушала. Она могла победить, уничтожить всех и ей бы никто ничего не сделал, даже само Море, но тогда последствия были бы ужасны.

– Война, мировой финансовый кризис, перестройка? – попытался пошутить я.

– Так когда-то и настали Тёмные века, бабушка сказала.

– Маша! Тёмные века, это же когда было-то!

– Можешь смеяться, делая вид, что не веришь. Так Изольда Генриховна осталась одна, ослепла и корабль пострадал. Одной не жизнь, такой жизни бабушка не захотела и пожелала умереть, тогда сестра мёртвая объявилась, помогла пережить потерю, поддерживала, наставляла, велела прекратить маяться дурью и лить кровь, требовала продолжить начатое, но действовать с умом, по справедливости и помогать обещала, в советники записалась. С тех пор бабушка сильно изменилась и теперь добрая.

– Мне кажется Изольда Генриховна не подходит на роль Доброй Феи, – с сомнением проговорил я. – Черного кобеля не отмоешь добела, есть такая поговорочка.

– Она так и говорила, слово в слово! Поэтому нужна Оля и она её слушает!

– Значит теперь ты вооружена и очень опасна, что же ты с таким подарочком делать будешь?

– Это не для меня!

– Как, опять?

– Зачем мне оружие? Я Олю спросила, а оно не для меня, но кому передать и когда применять – решать мне!

– Очень запутанно, – выразил мнение я. – Хоть бы намекнула.

– А она и намекнула: «The prettiest flowers have the sharpest thorns», – произнесла девушка, – это пословица, а переводится как …

– Я знаю перевод и догадался, что в школе ты учила английский.

– Отличница! – девушка гордо задрала носик, снова стукнув меня затылком по зубам. – Как произношение?

– Очень даже очень, – похвалил я и повторил. – The prettiest flowers have the sharpest thorns, хм …звучит как загадка.

– Это и есть загадка! Оля обожала шарады, ребусы и нередко говорила загадками.

Мы лежали, плотно прижавшись друг к другу. Машенька вполголоса рассказывала про различные йогические асаны, направленные на стимуляцию, массаж и улучшение функциональности внутренних органов малого таза: Карна Пидасана, Упавишта Конасана, Маласана Дханурасана, Баддха Конасана и другие имеются, одновременно некоторые демонстрируя. Я внимательно её слушал, то поднимался на локтях над пластично выгибающимся подо мной девичьим телом, то подавался ближе и в меру разумения помогал, добавляя глубины и осмысленности к тонизирующему массажу внутренних органов её малого таза плавными движениями своего.

Невидимые нити тепла струились, пульсировали, переплетались, обволакивая наши соединенные тела, было приятно.

По улице проехал грейдер с противным скрипом сдирая с асфальта корку льда вперемешку со снегом и песком. Разбуженная шумом, одинокая ворона выдала хриплое «кар-ррр», хлопая крыльями снялась с дерева, промелькнула за окном черным неровным мазком тьмы на фоне розовеющего в зареве заводских огней, затянутого по-зимнему низкой облачностью неба.

Перекрывая обычные звуки городского шума, вдалеке звучно ударил одинокий колокол. Звук басовито растёкся над просыпающимся городом, повторился еще раз, отразился от фасада противоположного дома. Вслед большому колоколу грянул переливчатый трезвон колоколов поменьше.

– Это на Старой церкви, что у железнодорожного вокзала? – спросил я, прерывая плавные движения наших тел.

– Да.

Вспомнилась сцена из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию», я поделился наблюдением с Машей, заметив, что мелодия перезвона – отнюдь не «Подмосковные вечера».

Девушка улыбнулась, покивала. Мы вполголоса начали обсуждать достоинства любимого фильма.

Большой колокол ударил снова и продолжил бить не умолкая.

– Похоже на набат, – заметил я.

– Это Благовест.

– А?

– Благовест – церковный звон одним, главным колоколом, – пояснила Машенька, и пока я удивлялся проявленной ею эрудиции, продолжила: – Набат тоже бьют в самый большой колокол, различается ритм.

Весело, заливисто, заголосили колокола поменьше.

– Наверное сегодня какой-нибудь церковный праздник, – предположил я.

– Нет, звонарь пьян или попу заплатили.

Маша, не кощунствуй, ты же верующая, – я сложил пальцы в двоеперстие и помахал у нее перед носом.

– Не делай так, – она поймала мою руку, мягко отвела в сторону. – Я в бога не верю.

– Совсем? А как же старообрядчество, буддизм и прочее? Ты мне снова соврала?

Она кивнула.

– Зачем?

– Потому, что в поисках ответов задаю необычные вопросы и чтобы не выглядеть подозрительно иногда притворяюсь шизанутой. Я рассматривала разные религии, нет там никакого Бога. Вера в душе, а не в иконах с золотыми окладами и соборах белокаменных. Попы – наёмные работники, торговцы во храме, обычные люди, стяжатели и грешники. Деловые заплатили, вот он и трезвонит или сами бандиты за веревки дёргают из озорства и удали, как в кино. Бабушка тоже безбожница. И Ольга. У Оли религия – наука, но она разуверилась.

– Почему?

– Алиса выросла.

– При чём тут Алиса?

– Ты её не видел, какая она есть.

– А как же это? – после паузы я перевел тему в более понятное мне русло и тронул крестик. – «Носи не снимая». Носишь без веры?

Я перевернул нагретую теплом девичьих грудей тонкую жестянку. – Обычная штамповка.

Маша согласно кивнула.

– Наверное крестик не важен, Ворон что-то знал и мне не сказал или не знал ничего, носил бездумно. Алису заинтересовал не крест, а шнурок, на котором он подвешен, я после поняла. Носом прямо по шее водила, вынюхивала, у нее такое горячее дыхание, щекотно и неописуемо приятно, ладонями гладила, у нее очень чуткие руки, всё обсмотрела и ощупала, а потом языком …

Девушка глубоко задышала.

Я еще раз внимательно осмотрел украшение: темная, почти чёрная толстая засаленная нить, плетения не видно, на ощупь напоминает кожу. Сбивая Машеньку с неправильного направления мысли, сделал глубокий акцентированный толчок: – И?

Она охнула: – Как пользоваться и от чего защищает, не сказала, кивнула, одобрила, носить велела. Это оберег. Нить на мне, на ней крестик, я ничего не снимаю и Оле не разрешила.

– ?

– Ольга хотела амулет изучить, микроскоп, пробы, приборы разные, я отказала, вдруг сломается и работать перестанет.

– Ты даже не знаешь, что он делает.

– Тем более.

Промолчал, а что тут скажешь.

Маша продолжила.

– Через голову его не снять, у горла есть узелок, нити связаны, второй узел завязал Кутх у меня на шее. Бабушка долго с ним билась, он с секретом, не зная как, не распутаешь.

– Да? С виду простой бантик с длинными хвостиками.

– Наверное, они длинные потому, что у Ворона шея толще, бабушка узелок себе в книжку перерисовала, втихаря завязывать тренировалась, долго, после меня научила.

– Втихаря? Тогда ты откуда знаешь?

– Ольга попросила купить ладанку, далее по проспекту во дворе дома есть лавка, всякой ерундой торгует: сонники, кресты позолоченные, свечки, иконки, знаки зодиака, колечки и прочее такое всякое, ладанки тоже продаются. Велела купить несколько разных и ей принести, сказала будет ставить эксперименты. Оля соврала, ладанки для бабушки, она её попросила, а та меня. Я её после в мусоре случайно увидела, без веревочки, так и догадалась.

Комментировать я не стал.

– Узелок только с виду обычный и несложный, – продолжила девушка. – Я его не глядя плету, а что действует: крест, нитка, узел или все вместе, не важно, главное работает. Я верю. Так на чём мы остановились?

– Баддха Конасана.

– Да, Баддха Конасана иначе называется поза «Бабочки», считается подготовкой к позе «Лотоса» и выполняется в позиции «сидя», но мы будем делать её лёжа. Колени разводятся широко в стороны, а пятки требуется подтянуть как можно ближе к ягодицам. Баддха Конасана относится к растягивающим асанам, оказывает воздействие на группы мышц внутренней стороны бедра, раскрывает энергетические канала, нормализует циклы и тонизирует органы малого таза. Ясно? Ну?!

Я послушно кивнул и со своей стороны подключился к повышению тонуса женских органов.

На сей раз совместный ритм нарушила Маша.

– Бабушка не просто так живет, у нее цель имеется.

– Какая?

– Она стремится мир улучшить и людям помогает, среди них особенных ищет, учит и опекает. Вот, например, Оля для нее по крови чужая, а по сути – родная внучка. Бабушка её слушает и во всем советуется. Меня под крыло взяла, обучала, а теперь … Всё кончилось.

Девушка тяжело вздохнула.

– Я от мамы утаила как с бабушкой сблизилась и она о прошлом промолчала. Мама тоже способна изготовить Свечу, зажигает её украдкой, в зеркало глядится.

– Э…? Какого цвета?

– Не знаю. Она от меня таится, а Вика случайно видела и не раз, но она не понимает, для чего оно нужно и что значит, поэтому цвет не выяснила. Мы – не чужие, тогда к чему эти тайны? Изольда Генриховна с моей мамой работала, а мне не сказала.

– Как же ты тогда узнала?

– В кабинете есть стол, на ключ запирается, в выдвижном ящике фотографии.

– Ты рылась в бабкиных вещах? – удивился я.

– Да, – просто ответила Машенька, – любопытно, устоять невозможно. Старые чёрно-белые любительские снимки, мама юная, младше, чем я сейчас, это точно она, на трапеции под самым куполом. Она всегда была особенная! Бесстрашная! Цирк – шапито, купол из парусины, полным-полно народу! Я всё-всё-всё рассмотрела подробно и запомнила. Там еще была другая девушка, на маму как родная сестра похожая.

– Еще одна с особенностями? Ты шмонала старухин кабинет с кем-то на пару?

– Нет, фотографии цветные. Снято в нашем городском цирке, я там много раз была, арену узнала! На снимках девушка, или женщина, молодая, у нее такой взгляд, глаз не оторвать, она наверняка невероятно талантливая, фокусник, факир! Самая настоящая знаменитость!

– Женщина-иллюзионист? – усомнился я. – Знаменитая? Не знаю таких.

– Ты не можешь знать всех! – заспорила Маша. – Сам посуди, амфитеатр пустой! На зрительских местах цирковые работники сидят, служащие и другие артисты, она перед ними выступает, циркачи всё видели, их ничем не удивить, а смотрят и в ладоши хлопают! Талантище! Кто она такая? Бабушка наверняка знала и с ней тоже работала! Теперь уже не спросишь, эх … как дура на всякое время тратила, главное не разузнала, вдруг это важно? Почему бабушка с мамой отдалились, что-то произошло, Изольда Генриховна её прогнала, а я и не знаю почему!

Машенька в панике заметалась подо мной, попыталась перекатиться на бок.

Решительным толчком я пришпилил девку к полу: – Может быть никто никого не прогонял. Старуха – та еще штучка и ваша мама не проста. Они сторонятся друг друга для безопасности.

– Точно! – радостно вскричала Машенька. – Как же я раньше сама не догадалась? Вот дура! Мама же тоже не просто так живет, у нее большие возможности, она людям помогает, среди них особенных ищет, вот, например, как … э …, – Маша замялась, покосилась на подругу.

– Я знаю, Виктория рассказала.

Маша облегченно выдохнула.

– Бабушка не для себя старается, она другим помогает стать лучше, наставляет и оберегает. Оля – найденыш, для нее как родная внучка. Вика тоже приёмная, найденыш, как и Ольга! Мама её откуда-то издалека привезла, давно, я ничего не помню и всегда считала её родной сестрой, но у Вики очень хорошая память, она ничего не забыла, маму расспрашивала, выясняла, та отнекивалась, врала, запуталась, сердилась, называла Вику фантазёркой, та её в ответ лгуньей. Вика убежала из дома. Я очень переживала.

– Ничего себе. Она показалась мне такой разумной, взвешенной.

– Это было давно, во втором классе после кружка природоведения она улизнула с урока очень возбужденная и вечером домой не пришла. Мама встревожилась, стала у меня выспрашивать, я показала контурные карты, которые мы раскрашивали, а там обведенный кружочком город. Вика пробралась зайцем на поезд, мама её отыскала, прощения попросила, они долго разговаривали, потом уехали, за мной присматривала соседка. Вика побывала на маминой могиле и больше туда никогда не вернется, так надо, для безопасности, её слова, один в один как ты только что сказал. После того случая все наладилось, она стала называть маму мамой, мы – её семья и по-другому не будет.

Она опять вздохнула.

– Есть еще проблемы? – предположил я.

– Может быть и я – приёмыш, – промолвила Маша.

– Ну ты даёшь, – возмутился я. – Думаешь родная мама стала бы тебя обманывать? Всему есть предел. Спросить не пробовала?

– Нет, боюсь, вдруг ей опять придется сказать неправду. Я её обожаю и она нас любит, пусть всё так и остается.

– Откуда тогда такие фантазии?

– Это не фантазии. Я в детстве была …, – она неопределенно пошевелила пальчиками, подбирая слово, – рассеянной. Думала о своем, жила как в сказке, путала реальность и грёзы, не знала, где кончаются мои фантазии и начинается явь, сны удивительные …, но Вика, она другая и всё помнит как есть, была еще одна девочка.

– ?

– Была еще одна девочка, в этом Вика уверена твёрдо! Мы вместе играли, втроём и та была главной, командовала нами, указывала что делать, да как делать, мы её слушались, даже мама. Потом что-то случилось, третья девочка долго болела, а после пропала, больше Вика не знает, а я не помню вообще ничего! Может быть это была Оля? Она слабая, часто недужит и так чутко ко мне относилась как старшая сестра, помогала, свои записи подарила! Вдруг она старше всего на чуть-чуть? Мы – не чужие, она сама так сказала!

– М…, полагаю ты хочешь верить в желаемое и выдаешь его за действительное, а она выразилась фигурально, вы близки по духу, но вряд ли по крови и Ольгу я видел еще когда Алиса была совсем ребёнком, она много старше её и существенно старше вас. Вы не могли играть в одни игрушки, ты ошибаешься.

– Я совсем запуталась, – понуро согласилась Машенька. – Хочется заплакать: нет ни бабушки, ни Оли, Алиса пропала. Я по всем ним скучаю, у театра караулила, ждала чуда, что теперь будет?

– Когда из твоей жизни исчезают близкие люди, всегда тяжело, но что-то да будет, – попробовал успокоить я. – Любая сказка, кончается, а жизнь продолжается, не вешай нос, ты тоже не бесталанная, со временем откроешь маленький свечной заводик.

– Без бабушки ничего не получится, даже пробовать не стоит, – убежденно сказала Маша. – Все рецепты у нее, записаны, она по ним составы готовила. Не будет ничего.

– Ты знаешь, где жила Изольда Генриховна. Возможно там остались какие-нибудь бумаги, документация, Ольгины финансовые записи.

– Точно, записи! – обрадованно вскричала Маша, – какая же я дура, совсем забыла! Оля там, в больнице, когда за себя, за сестру извинялась, сказала, что бабушка тоже прощения просит, велит не бросать начатое, работать и верить! Она рецепты Вике надиктовала, со временем та всё вспомнит и компоненты достать помогут, человек опытный объявится!

– Ну вот! Или опять что-то не так?

– Вике записывать не на чем, все наши бумаги у меня и по рецептам в них нет ничего.

– Раз Изольда Генриховна сказала, значит всё образуется, по крайней мере ты в это верь, так можно!

Машенька задумалась, пошевелилась подо мной, запрокинула бестолковую русую голову, широко улыбнулась и потерлась щекой об мою не слишком чисто выбритую щеку.

– Ты благотворно на меня действуешь, теперь я уверена, все наладится и будет отлично. А знаешь, что еще можно?

– Что?

– Можно еще разок Машку за ляжку?

Девчонка толкнула меня снизу, попыталась встать на четвереньки, ойкнула и снова опустилась на живот.

– Что такое? Где больно?

– Ты тяжелый, а у меня содраны коленки и на локтях «вавки» саднят.

– Можем сменить позу, – предложил я, просунул под нее руку, погладил по животу. – Какие там еще есть асаны в вашей камасутре?

Она подтянула под грудь подушку, вывернула локоть, подула на него: – Поднимай меня.

Я огладил горячие бедра, прихватил девчонку за талию и поддернул вверх. Машкины колени шоркнули по брошенному на ковер покрывалу: – До свадьбы заживет, – подбодрила она, выгнулась дугой и сдала задом, – Еби меня по-собачьи! В этой позе я чувствую себя настоящей сучкой.

Странная она все же и выражается чудно, Изольду Генриховну чем-то напоминает. Слово-то какое подобрала, фу… С другой стороны, кого просили для простых обыденных вещей, случающихся каждый день, выдумывать слова, которые потом считаются некрасивыми. И другое слово тоже так себе, «Машку за ляжку» … хм. За бедро? Будто в магазин пришел, почём килограмм куриных бёдер? А они свежие и не дряблые? Дайте пощупать. Взвесьте, пожалуйста, два. Так себе выражение. А как тогда сказать, за ножку? Ноги длинные, тут же имеется в виду вполне определенная часть нижней конечности. Наверное, это всё же ляжка. Ого, от нее так и пышет, горячая штучка, прям как печка. Ну-ка, а с внутренней стороны? Еще жарче, это я её так раскочегарил или она приболела? Точно! Мы долго лежим на холодном полу, вот и просквозило. У нее температура, простуда или даже грипп! Тогда всё сходится, девочку лихорадит, логичное объяснение всего того бреда, который я только что услышал.

Ага-ага. Да ладно, себе не ври, Вика тоже пургу несла и Петька, у них у всех ОРЗ или они дружно сошли с ума? Нет-нет, из общепризнанного источника мне доподлинно известно: с ума поодиночке сходят, это только гриппом все вместе болеют.

А как же профессор? Ну да, старик, лекарства. А Изольда Генриховна, подворотня, штрудель этот треклятый? Не-не-не, была зима, я простыл, обметало губы, температура, банки … всё это бред и такого просто не бывает, остальное фантазии.

Эк кожа в пламени отсвечивает, бликами играет, под ладонями красным бархатом отливает и обжигает. Точно ляжечки! Хорошее слово. Ёмкое. Нет, это ненормально. По утру завтра, ну то есть сегодня, надо будет пощупать ей лоб, измерить температуру.

Ха! Что я, доктор что-ли. Вон, есть Вика, о подруге заботливая, пусть она и меряет, у меня нет при себе градусника, зато есть э … Некрасивое слово, да. Кто вообще разделил слова на приличные и неприличные? Пушкин? Как бы назвала его Машенька? Чем положено блудодействовать, слово-то какое вывернула, в её понимании мироустройства: елдак, окаянный отросток, хрен, срамной уд?

А как помягче, пенис, член, нефритовый стержень, половой орган, детородный, тоже орган? Тьфу-ты, тук-тук, мы из органов! Глупо и так и эдак. Ого, эк её пробрало, дрожит вся. Как я только что сделал? Тук-тук-тук, а теперь так и эдак и еще вот так и повторим. Ага! Точно! Прикольно извивается, проняло девку. Тук-тук-тук! И опять вот так, еще так, эдак и из стороны в сторону с повтором. Хе… Действенный приёмчик, надо запомнить, девочкам нравится.

Так я, между делом размышляя ни о чём конкретно и обо всём сразу, пристроившись между широко расставленных коленок, наглаживал ляжечки, ритмично засаживал напряженный «градусник» до самых глубин распалённой ложбины между выставленных высоко вверх и блестящих в трепетном пламени свечи половинок приболевшей на всю голову девки.

Неожиданно Машенька вильнула задом, сбросив с себя мои руки, дернулась, соскочила, развернулась и принялась поспешно шарить под собой. Что сказать, сделать или чем помочь, я не знал и просто наблюдал. Девушка же, быстро исследовав на ощупь одеяло под нами, деятельно отпихнула меня, отчего возбужденное, покрытое блестящей влагой естество пружинисто завибрировало.

Маша выловила из-под моей задницы очельник, слетевший с её головы во время предыдущих кульбитов, сложила его дважды, сунула в рот, зажав зубами и, быстро развернувшись, заняла прежнюю классическую позу.

Я заглянул ей через плечо, осмотрел короткие концы торчащего из девичьего рта, зажатого зубами, наподобие лошадиных удил, груботканого материала. В голове панической чередой пронеслись мысли: «Это какой-то новый вид постельной игры? Веяния столичной моды? Так делает Вика или она понахваталась от Алисы? Мне такого не показывали! Вот же попал впросак, надо не ударить лицом в грязь. Чёрт-чёрт-чёрт, что требуется от меня? Думай-думай!».

Хороших идей не появилось, я осторожно кончиками пальцев ухватился за импровизированные «поводья» и потянул на себя.

Девушка отрицательно мотнула головой.

Мудрить и умничать я не стал, просто спросил: – Для чего это? – и потянул за удила еще раз.

Машка выплюнула очельник и шепотом пояснила: – Наверное мне будет больно. Вдруг я не смогу сдержаться, вскрикну и разбужу Вику.

– Э…?

– «Всякая девица в душе блудница», так говорила бабушка. Я сама не знаю, чего хочу, запуталась и давно не предавалась таинству соития. Грех – это не падение во тьму, а способ познать себя и другого через совокупление.

Девочкина щека покраснела так, что это стало заметно даже в тусклом свете свечи, она сдала назад, вместо пояснения прижавшись ко мне напряженной пуговкой, ткнулась носом в одеяло и ухватила зубами очельник.

– Вон оно что, – я помассировал пальцем между округлых полушарий. – А ты знаешь, что во многих религиях мира подобные отношения даже между мужчиной и женщиной считаются грехом?

– Я бефбофница! – прошамкала Маша.

– Да-да, ты уже упоминала.

Я надавил сильнее, первая фаланга большого пальца скрылась в крошечной дырочке.

Маша ойкнула.

– Это действительно больно, сказывается разность диаметров, ты измеряла, помнишь?

– Пофляк! Фы не понимаеф! – она выронила изо рта обслюнявленную тряпицу и продолжила. – Боль – это ключ к тайному саду, где слезы превращается в краски, а душа – в холст, на котором проявляется неведомое и прекрасное, а это, – она снова ткнулась в меня задом, – Врата к тайнам, которые можно постичь лишь через обостренную, вывернутую наизнанку чувственность.

– Ты где этого нахваталась? – ошеломленно спросил я.

– Так считают учёные! Они проводили исследования! Я читала, разработана научная теория!

– Учёные?! Я даже не знаю, как это назвать!

– Ты не можешь знать всего, а это называется алгедония!

– ЧЕГО!?

– Тише, не ори, ты разбудишь Вику! Так ты будешь меня ебать?

– Может быть алгедонить? – подсказал я свежепридуманный более приличный термин и из любопытства спросил: – Маша, зачем тебе это надо?

– Я пытаюсь разобраться в себе и устройстве мироздания, пробую подходы с разных сторон, поэтому для людей, не понимающих цели и смысла выгляжу как дура, – сердитым шепотом пояснила она.

– Ты и есть дура, – не сдержался я, наматывая длинные светло-русые волосы на кулак. – Будет больно.

Машенька кивнула, торопливо сунула в рот свой кляп и отзывчиво выгнулась дугой. Её бедра призывно качнулись.

Дни, а точнее ночи, потекли своим чередом.

Странные темы девчата больше не поднимали, может быть между собой договорились, а я и не переспрашивал.

Как было велено я приходил «завтра, ну то есть сегодня», к самому окончанию новостной программы «Время», под титры начинающегося в девять-тридцать вечернего фильма или трескотню ведущего развлекательной программы из небогатого ассортимента трёх эфирных каналов телевидения тех времён, мы накрывали стол уже порезанными салатами, какой-то снедью и кося краем глаза в голубой экран, шутили, смеялись, разговаривали о том о сём. Было весело.

Покончив с поздним ужином, Машенька прибирала стол, Вика, накинув фартук, мыла посуду, я с шутками-прибаутками помогал или мешал, смотря по обстоятельствам, то той, то этой, и, наконец, мы собирались в зале. В постепенно сгущающейся атмосфере пропитывающих воздух флюидов и феромонов мы рассеянно смотрели телевизор, слушали музыку, играли в карты и незаметно для себя перебирались на большую двуспальную заправленную кровать. Вика зажигательно танцевала на покрывалах, постепенно раздеваясь под ритмы зарубежной эстрады, Маша, сбросив вон смятые покрывала, демонстрировала йогические позиции на пышных белоснежных одеялах, также избавлялась от излишков одежды, в меру сил участвовал в действах и я.

Вечер подходил к концу, с охапкой полотенец Машенька удалялась в ванну, журчала вода.

Откинув в сторону одеяла, Вика ложилась на спину на белоснежные отутюженные простыни и приглашающим жестом бесстыже широко разводила в стороны колени.

Под плеск воды и тихую магнитофонную музыку своей кистью, обильно смоченной слюной художницы я азартно перемешивал краски в её палитре, старался как мог, передыхая, рассматривал гримасы страсти, одна за другой сменявшиеся на лице девчонки, наконец добавлял от себя густого колера в общую картину маслом, старательно перемешивал результат и чувствовал, как все глубже погружаюсь в горячее пульсирующее лоно. Вика не возражала и, обняв за плечи, обвивала меня ногами, прижимала к себе. Излишки влаги выдавливались с сочным звуком и тут же впитывались в простыни, образуя тёмное пятно.

Мы замирали, прислушиваясь к угасающей пульсации наших тел, обнявшись лежали на кровати и бессмысленно таращились в голубой экран телевизора, где говорящие головы беззвучно пели, вытягивая губы трубочкой и широко открывая рты. Мало-помалу Виктория выскальзывала из моих объятий, сползала ниже, закрывая лохматой головешкой половину экрана с ночными клипами советской и зарубежной эстрады, широко открывала рот, складывала губы трубочкой и на много слоёв покрывала меня тягучей слюной. Затем художница ложилась на спину, бессовестно высоко задирала ноги мне на плечи и всё повторялось. Я безжалостно вторгался в подставленную дырочку и яростно драл ненастоящую зайку как шкурку так, что только клочки летели по закоулочкам. Рядом с первым, уже подсыхающим пятном, появлялось второе.

Глубоко ночью из ванны подобно морской нимфе из пены выплывала Машенька, в длинном халате, с чалмой из полотенец на голове, по пути изящным движением плеч сбрасывала одеяния прямо на пол где придётся. Нагая, она выключала телевизор, зажигала свечу, проходила к трюмо и долго расчесывала длинные русые волосы изогнутым старинным гребнем, крутясь перед зеркалом так и эдак.

Я откровенно любовался её идеальной фигурой, Вика же, обменявшись с подружкой заговорщицкими взглядами и перемигиваниями, тактично извинялась, ссылалась на усталость, отползала к краю огромной кровати, укладывалась на боковую, отворачивалась к стенке и старательно посапывала носом.

Выждав минут десять, Маша по-быстрому заканчивала прихорашиваться, и, пахнущая медовыми травами, весенними цветами, вишневым садом, мокроволосая, пробиралась с изножья в центр еще хранящего тепло подружки ложа, садилась подле меня и поворачивалась спиной, смешно шевеля лопатками. Я нажимал ей пальцем туда, где когда-то была нарисована давно исчезнувшая под потоками воды и детского душистого мыла диаграмма «Железо-углерод». Девушка покорно склонялась ниц. Я жадно стискивал её чисто вымытые бёдра, оглаживал манящие изгибы талии, легкими касаниями пальцев пробегал от поясницы до склоненной шейки и обратно, мял ямочки на упругих булочках, наконец клал руки ей на плечи и наши тела соединялись.

Штампованный китайский крестик шоркал по смятым простыням отполированной до блеска поверхностью. Облапив её возбужденно вздымающиеся груди с напряженными, задорно торчащими горошинами сосков, я тянул Машеньку на себя, заставляя прогибаться в талии, на встречном движении возвращал в прежнюю позицию, без устали вспахивая тесное сочное лоно, созерцал качающийся туда-сюда на тонкой шейке магический шнурок, разглядывал завязанный бантиком с виду самый обычный узел, украдкой думал, а что если … и все яростнее пихал под зад, понуждая Машеньку переставлять натруженные, покрытые ссадинами локти и колени по свежим вмятинам жалобно скрипевшего пружинами матраса.

Девчонка не оборачиваясь колотила меня маленьким твердым кулачком куда придется, требуя вести себя потише, вдруг мы разбудим подружку. Я хаотично менял темп скачки, старался не допускать резонанса кровати, корректировал свои действия, ориентируясь по сдавленным всхлипам и вилянию девичьей задницы. Незаметно поток дум прерывался облегчением чресел. Прыщи не пройдут. Машенька замирала, когтила простыни и мелко вздрагивала, орошаемая внутри каплями животворящей влаги.

Обнявшись, мы лежали, смотрели на причудливые блики и тени, отбрасываемые на стены горящей свечой, слушали размеренное сопение Вики.

Под самое утро Машенька смущенно опускала очи долу, краснела, вылавливала откуда-то из недр и складок постельного белья измусоленный очельник, брала его в зубы и опять поворачивалась ко мне спиной.

Вот и пойми девок, не даром сказано «чужая душа – потёмки», есть такая поговорка. Особенно если это душа девушки.

Алгедония. Запомнил новое слово.

Дома интересовался вопросом, заглядывал в энциклопедии и специальную литературу, получал новые знания, углублял владение предметом. Таки-да, центры боли и удовольствия в мозгу частично пересекаются и оказывают друг на друга взаимовлияние. Вроде как в прилежащем ядре лимбической системы и передней поясной коре головного мозга нейромедиаторы – дофамины и эндорфины путаются в дебрях таламуса и гипоталамуса, стимулируя всё разом. И учеными даже разработана некая то ли теория, то ли концепция, которая и называется алгедония, описывающая промежуточные между болью и удовольствием состояния, да как они увязаны со сложными эмоциями, будоражащими упомянутую начинку черепной коробки.

Запутанная теория, запостулирована и подтверждена экспериментально, на добровольцах проводились опыты и всё равно доверия не вызывает, как и мазохисты-учёные, ею занимающиеся. Маньяки-девианты.

Маша морщилась, закатывала глаза, охала и скулила сквозь зубы, оберегала покой спящей подружки, заглушая звуки пожеванным очельником.

В меру сил, как мог, я подсоблял в её попытках взойти на вершины боли и удовольствия, с её же слов открывающие чакры и помогающие с разных сторон разобраться в самой себе и мироустройстве, гадал, насколько существенный вклад оказывает моя нескромная помощь и как далеко мы продвинулись в постижении тайн, от других сокрытых.

Всё когда-нибудь подходит к концу, даже алгедония.

Маша обессиленно заваливалась на бок, поджимала колени к груди, сворачиваясь в калачик, по-детски закрывала лицо ладошками и беззвучно плакала. Мы оба молчали, я гладил её волосы и вздрагивающие плечики, ругал себя последними словами, обзывал похотливой скотиной, испытывал жгучее чувство вины, сожаления и жалости. Постепенно Машенька оттаивала, раскрывалась подобно устрице, отнимала ладони от лица, обнимала меня за шею, обвивала своими ногами мои, уткнувшись лицом мне под мышку шептала «мне помогает, правда-правда» и отключалась. Я лежал, глазел в потолок, в голову приходили разные мысли, думал о применимости пословицы «Дурная голова ногам покоя не дает», лохматил набитую лютым бредом головку и нежно тискал многострадальный зад, откуда растут эти самые ноги, слушал тихий равномерный присвист Машенькиного дыхания, перемежающийся тревожными вздохами её подруги, засыпал незаметно. Что снилось, поутру забывалось. Мы наскоро завтракали, пили чай, я убегал «по делам», бесцельно бродил по городу, навещал полузабытых друзей-приятелей, проведывал родню или показывался дома успокаивая маму: «а вот и я, да, жив-здоров». Под вечер всё повторялось.

Почитай неделю куролесили.

А результат лечения вышел двойственный. Гибкой Машеньке, поклоннице коленно-локтевой йогической позиции, явно полегчало, заикание и косоглазие как бабка отшептала, очельник больше не надевала. Крестиком не тычет, двоеперстием не размахивает, уже хорошо, насчет ереси в башке сложнее, может и думает, но про себя, рот не открывает, а когда молчишь, все лучше, сойдешь за умную. Коленки, локти, алгедония эта, будь она неладна – мелочи, болячки до свадьбы заживут.

С губошлепкой-Викой, любительницей облизывать все, что в рот попадает, неоднозначно получилось, под конец пузырек с зеленой водицей еще раз предложил, взяла, обрадовалась. Дура-дурой.

Уехали и слава богу, все хорошо в меру, да и мензурки в домашней аптечке кончились.

Промелькнули Новый год и каникулы.

Воспоминания о театре, бабке и внучках, покрылись прошлогодним снегом, растаяли в новогодней метели.

Точка.